Футуризм

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ В КРИТИКЕ

зывает людей в общество. Совокупными условиями многих со здается и развивается язык».

Теперь приглядитесь к каракулькам футуристов, возвестив ших о своей ненависти к существующему до них языку. Их язык — это средство разобщения.

Издесь они подбирают декадентский хлам и возвращаются

к«звонкозвучной тишине», влюбляются снова в «чуждый чарам черный челн». Ради музыки они жертвуют смыслом. Хотя их музыка могла бы удовлетворить только персидского шаха.

Их новые слова родятся при полном отсутствии каких бы то ни было идей и мыслей, из одичанья, ужасающего каждого, кто любит литературу. Это — комариное жужжанье, это — блеянье, бурлюканье, только не язык человеческий, не тот прекрасный русский язык, который так любили Гоголь и Тургенев.

Бывший человек Сатин, опустившийся на дно, упивается сло вами «сикамбр», «макробиотика». Когда Бубнов спрашивает его: «Ты что бормочешь, к чему говоришь?», Сатин отвечает: «Так, надоели мне, брат, все наши слова, надоели. Каждое из них слышал я, наверное, тысячу раз…» «Люблю непонятные, редкие слова…»

Предвидел ли Сатин, бывший человек, что его «сикамбр» превратится в «бобэоби» эгофутуристов?

Эгопоэзия, голый эгоизм опустошенных душ, духовных бося ков породила их тарабарщину, их непонятные, редкие слова.

Когда человек был один, — теоретизирует все так же госпо дин редактор Иван Игнатьев, начитавшийся Ветхого Завета, — ему не нужно было способов сношения с прочими, ему подобны ми существами… Человек «говорил» только с Богом, и это был так называемый «рай»…

Пока мы коллективцы, общежители — слово нам необходи мо, когда же каждая особь преобразится в объединиченное «Эго» — я — слова отбросятся само собой.

Что может быть пошлее этого самодовольного набора слов! Никогда человек не был один, и никогда общество не ведется

к одному, об этом говорит любой, самый элементарный курс по истории культуры.

438

ВАСИЛИЙ ЛЬВОВ РОГАЧЕВСКИЙ

Но для нас характерны мечты Игнатьевых: они ненавидят «коллектив», «общественность», их крайний индивидуализм ве дет к мечте о полном распаде социальных групп.

Революция 1905 года с ее культом коллектива, героической толпы и мятежной массы нанесла смертельный удар самодоволь ному эстетству, келейному творчеству, «своеволью без зазре нья», стремлению бежать от жизни «за пределы предельного».

Реакция общественная и политическая с ее распыленьем об щества, с ее «крахом души» и культом тела выдвинула снова опустошенную личность на первый план.

Сплоченность общества не может ослабиться без того, чтобы индивид в той же мере не отставал от социальной жизни, чтобы его личные цели не перевешивали стремленья к общему благу, чтобы единичная личность не стремилась стать выше коллек тивной.

Это распыление общества, его анатомирование, этот разрыв личности с коллективом не могли не отразиться на литературе.

Шумное и крикливое выступление московских и петербург ских эгофутуристов с их эгопоэзией — это дерзкое отрицание общественности, это возврат к эксцессам крайнего индивидуа лизма, к тем эксцессам, которыми изобиловала поэзия декаден тов, символистов в конце 80 х и в начале 90 х годов.

Валерий Брюсов видит в поэзии эгофутуристов «какую то правду», «кой что не лишенное ценности», историческим оправ данием русского эгофутуриста готов считать появленье эгофуту ристов на Западе — в Италии, во Франции и других странах. Нам думается, литературное заимствование и рабское передраз ниванье Маринетти — это еще не историческое оправдание.

Русский футуризм ближе к раннему декадентству Брюсова, чем к футуризму Маринетти.

Течение, связанное с крайним индивидуализмом, естественно пройдет к тем же грустным берегам, к тем же эксцессам, которые давно отброшены мэтрами символистов.

Конкуренция бесчисленных бездарностей только ускорит и обострит процесс.

Уже и теперь ясно, что будущее принадлежит не футуристам, и напрасно В. Брюсов обнадеживает их.

439

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ В КРИТИКЕ

Когда я слежу за шумными выступлениями эгофутуристов, я вспоминаю малороссийскую юмористическую песенку о Му хе Шелестухе и комарике.

Ой, шож там за шум учинився? Що комар таи на мусци оженився. Полетив той комар у чистое поле,

Учистое поле в зелену дуброву.

Вроли комарика оказалась группа поэтов, с победоносным жужжаньем вылетевших в чистое поле русской литературы, а в роли «Мухи Шелестухи» те читатели, которых увлекли господа эгофутуристы.

Зазовь!

Зазовь манности тайн Зазовь обманной печали… Зазовь сипких тростников Зазовь высоких облаков Зазовь водностных тайн Зазовь.

Это комарик вечером над болотцем справляет свою комари ную свадьбу и зазывает в свои объятья непоседливую Муху Ше лестуху. Этот комариный язык, конечно, не имеет никакого от ношения к «непонятным гиероглифам Пушкина»…

Не «рог времени трубит» в зазывающих книгах Гнедовых

иХлебниковых, а трубит победу и одоленье над Пушкиным

и«великим сплетником» Толстым все тот же комарик, не уста ющий жужжать «зазовь… зазовь… зазовь!»

Вмалороссийской песенке, о которой я вспомнил, рассказы вается о трагическом конце комарика и его апофеозе. После свадьбы с Мухой Шелестухой молодой уселся на дубочек, «свои ножки опустив в холодочек». Пока он наслаждался своим цар ственным величием, «налетела буря шуря, вона того комарика с дуба сдула». Комарик погиб. Тогда после его смерти начался апофеоз. Прилетели атаманы. Положили разбитого и смятого комарика в гроб, покрыли бездыханные останки «червонною китайкою» и похоронили на высоком кургане.

Но и это не все.

440

ВАСИЛИЙ ЛЬВОВ РОГАЧЕВСКИЙ

Песня кончается словами:

Ой шож там лежит за покойник? Ой чи пан, чи гетман, чи полковник? Ой ни пан, ни гетман, ни полковник, А то Мухи Шелестухи полюбовник.

Поэтиков, занимающихся словоизвержением и победонос ным жужжанием, быстро унесет волна общественного подъема. Атаманы Валерий Брюсов и Ф. Сологуб попытаются сперва их сосватать, а потом устроят им пышный апофеоз.

Но кто пережил свою первую любовь к поэзии Пушкина и Толстого, кто чужд высшей политике атаманов, тот пройдет мимо высокого кургана. Он ведь знает, что там покоится:

Ни пан, ни гетман, ни полковник, А то Мухи Шелестухи полюбовник.

ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ. ОБЗОР

<…> Еще в 1911 г. вышел небольшой сборник стихов и прозы «Садок судей». С момента появления этой книжечки ведет свое летосчисление русский футуризм, точнее — московская, еще точнее — кубофутуристическая его фракция. Движение, извест ное под именем эгофутуризма, возникло несколько позднее в Петербурге. Там Игорем Северянином была основана акаде мия эгофутуризма, впоследствии им же «распущенная». Выйдя из нее, Игорь Северянин отставил от себя академию, с его ухо дом распавшуюся. С другой стороны, обе фракции футуристов, первоначально враждовавшие между собой, ныне объединяют ся в новом литературном органе, которому предстоит стать «официозом российского футуризма».

Эстетические и иные верования обеих футуристических фракций общеизвестны. Общеизвестно и то, что настоящая ро дина футуристов — Италия. Ни московский, ни петербургский футуризм в наиболее существенных чертах своих не могут пре тендовать ни на оригинальность, ни на новизну. Проповедь крайнего индивидуализма, некогда лежавшая в основании пе тербургского эгофутуризма, стара, как индивидуализм. «Непре одолимая ненависть» к существующему языку, чем преимуще ственно отличаются москвичи от петербуржцев, — кроме того, что выводит их поэзию за пределы критики, — также не нова: она целиком заимствована у футуристов западных.

Поэтов с дарованием значительным нет среди москвичей фу туристов. Недурные строчки встречаются у В. Хлебникова, В. Ма яковского, Д. Бурлюка. Прочие или недоступны человеческому пониманию, ибо пишут исключительно на языке «дыр был щур», или бесконечно повторяют друг друга.

442

ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ

Эгофутуристы в большинстве недурно пишут стихи, но, к со жалению, почти не выходят за пределы подражания бывшему ректору своей Академии, — Игорю Северянину, о котором дол жно говорить подробнее.

Игорю Северянину довелось уже вынести немало нападок именно за то, что если и наиболее разительно, то все же наиме нее важно в его стихах: за язык, за расширение обычного слова ря. То, что считается заслугой поэтов признанных, всегда вменя ется в вину начинающим. Таковы традиции критики. Правда, в языке И. Северянина много новых слов, но приемы словооб разования у него не новы. Такие слова, как «офиалчен», «окало шить», «онездешниться» суть обычные глагольные формы, об разованные от существительных и прилагательных. Их сколько угодно в обычной речи. Если говорят «осенять» — то почему не говорить «окалошить»? Если «обессилеть» — то отчего не «онездешниться»? Жуковский в «Войне мышей и лягушек» ска зал: «И надолго наш край был обезмышен». Слово «ручьиться» заимствовал Северянин у Державина. Совершенно «футуристи ческий» глагол «перекочкать» употреблен Языковым в посла нии к Гоголю.

Так же не ново соединение прилагательного с существитель ным в одно слово. И. Северянин говорит: «алогубы», «златопол день». Но такие слова, как «босоножка» и «Малороссия», про износим мы каждый день. Несколько более резким кажется соединение в одно слово сказуемого с дополнением, например «сенокосить». Но возмущаться им могут лишь те, кто дал зарок никогда не говорить: «рукопожатие», «естествоиспытание».

Спорить о праве поэта на такие вольности не приходится. Важно лишь то, чтобы они были удачны. Игорь Северянин уме ет благодаря им достигать значительной выразительности. «Трижды овесененный ребенок», «звонко, душа, освирелься», «цилиндры солнцевеют» — все это хорошо найдено.

Неологизмы Игоря Северянина позволяют ему с замечатель ной остротой выразить главное содержание его поэзии: чувство современности. Помимо того, что они часто передают понятия совершенно новые по существу, — сам этот поток непривычных слов и оборотов создает для читателя неожиданную иллюзию: ему кажется, что акт поэтического творчества совершается не

443

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ В КРИТИКЕ

посредственно в его присутствии. Но здесь же таится опасность: стихи Северянина рискуют устареть слишком быстро, — в тот день, когда его неологизмы перестанут быть таковыми.

Многое в Игоре Северянине — от дурной современности, той самой, в которой культура олицетворена в биплане, добродетель заменена приличием, а красота — фешенебельностью.

Пошловатая элегантность врывается в поэзию Северянина, как шум улицы в раскрытое окно. «О, когда бы на “Блерио” по местилась кушетка!» — мечтает «тоскующая, нарумяненная Нелли», а сам поэт задается вопросами в таком роде:

Удастся ль душу дамы восторженно омолнить Курортному оркестру из мелодичных цитр?

Другой точно такой же даме он предлагает:

Ножки плэдом закутайте дорогим, ягуаровым,

Исадясь комфортабельно в ландолете бензиновом, Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом

Изакройте глаза ему Вашим платьем жасминовым — Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..

Хоть и не без умиления наглядевшись на все эти «изыски», — поэт все же принуждает сознаться: «гнила культура, как рок фор». Ее должно запить вином:

Шампанского в лилию! Шампанского в лилию! Ее целомудрием святеет оно!..

Не так ли божественным целомудрием поэтической души святеет повседневная жизнь, ее изысканный, но гниющий рок фор, «подленький сыр»? Для души, «обожженной восторгом глотка», святеет весь мир. Вот стихи, посвященные некоей «Мисс Лиль»:

Котик милый, деточка! встань скорей на цыпочки, Алогубы цветики жарко протяни… В грязной репутации хорошенько выпачкай Имя светозарное гения в тени!..

Ласковая девонька! крошечная грешница! Ты еще пикантнее от людских помой!

444

ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ

Верю: ты измучилась… Надо онездешниться, Надо быть улыбчатой, тихой и немой.

Все мои товарищи (как зовешь нечаянно Ты моих поклонников и незлых врагов…) Как то усмехаются и глядят отчаянно На ночную бабочку выше облаков.

Разве верят скептики, что ночную бабочку Любит сострадательно молодой орел!.. Честная бесчестница! белая арабочка! Брызгай грязью чистою в славный ореол!..

Эти слова — прекраснейшее оправдание всей поэзии Игоря Северянина. Ими он связывает себя с величайшими заветами русской литературы, являясь в ней не отщепенцем, а лишь нова тором.

Талант его как художника значителен и бесспорен. Если по рой изменяет ему чувство меры, если в стихах его встречаются безвкусицы, то все это искупается неизменною музыкальностью напева, образностью речи и всем тем, что делает его не похожим ни на кого из других поэтов. Он, наконец, достаточно молод, чтобы избавиться от недостатков и явиться в том блеске, на ка кой дает право его дарование. Игорь Северянин — поэт Божией милостью.

Нужно только желать, чтобы как можно скорее разуверился он в пошловатых «изысках» современности и глубже всмотрел ся в то, что в ней действительно ценно и многозначительно. Ав томобили и аэропланы столь же существенны для нашего века, как фижмы и парики — для века XVIII. Но XVIII век только в глазах кондитеров есть век париков и фижм. Для поэтов он — век революции.

ИВАН БОДУЭН ДЕ КУРТЕНЭ

КТЕОРИИ «СЛОВА КАК ТАКОВОГО»

И«БУКВЫ КАК ТАКОВОЙ»

Появляющиеся в последнее время «Декларации слова как тако вого» (что то вроде «декларации прав человека и гражданина») требуют, очевидно, для их понимания какой то особой подго товки. Мне, профану, они кажутся большею частью набором слов, без всякого смысла. Тем не менее к кое чему я могу отнес тись критически.

Прежде всего, поражает культ «буквы», «буквы как таковой». Буква — что то священное, неприкосновенное, неустранимое. Вынуть хоть одну букву из произведения — значит убить живой организм. «Произведение — живой организм; отпала буква — умерло целое».

При этом самым отчаянным образом смешиваются буквы русского алфавита со звуками русской живой речи, смешивается написание с произношением. Этим только можно объяснить предлагаемые «будетлянами» стихотворения (?) из одних глас ных:

е у ы о а а н е е и а е е ъ

или же из одних согласных: р л м к т р г… Ведь то, что в произношении соответствует «букве» е, не есть

гласная, а только сочетание согласной с гласной (или йе, или йо). Затем, е и различаются только глазами; соответствующие же им произносимые целые в общем совпадают. Написанные русские р л м к т г совсем не произносимы.

446

ИВАН БОДУЭН ДЕ КУРТЕНЭ

Не знать этого — значит не знать элементарных основ науки о языке; а без этих элементарных основ не полагается опериро вать хотя бы таким термином, как «буква».

Господа глашатаи «нового слова» предлагают разработать гласные и согласные «буквы» и составлять из них любые комби нации, которые и должны удовлетворять требованиям поэти ческого искусства. И тут одинаково возможны целые произведе ния из одних только гласных, равно как и целые произведения из одних только согласных.

Это напоминает анекдот, как написанная омоченным в крас ку хвостом осла картина сошла за настоящую картину в лагере прежних художников импрессионистов.

Повествования о том, что «дают нам» «гласные» и что «дают» «согласные» — лишены какого бы то ни было научного обоснования.

Конечно, так по моему и по мнению отсталых людей. Мы, вероятно, ошибаемся, и правы господа «будетляне».

Они открыли не только 3 е измерение, но тоже 4 е, 5 е и да же 6 е или 7 е. Поэтому они имеют право считать своим откры тием то, что «каждая гласная имеет свою музыкальную высоту». Это откровение покоится на «музыкальной гамме Г. Елачича», хотя подобное отношение между гласными было давно известно из физики, только, конечно, в более сложном, не столь упро щенном виде.

Утверждение, что «каждая согласная имеет цвет», является продуктом очень старого и вместе с тем очень наивного фанта зирования, фантазирования, противоречащего и данным психо логии, и выводам из истории языков. При этом не ясно, пред ставляют ли одаренные буквы «будетлян» нечто видимое, или же нечто слышимое.

Каково отношение между «буквами» и «звуками», т. е. между видимым и слышимым в языке, можно узнать хотя бы из моей книжки «Об отношении русского письма к русскому языку» (Пб., 1912), где этот вопрос поставлен на единственно допусти мую психологическую точку зрения. Но для гг. «будетлян» это необязательно. Они выше предрассудков науки.

Связь «букв», т. е. видимых элементов языка писанно зри тельного, с поэзией чисто случайная. Прямого отношения к по

447

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ В КРИТИКЕ

эзии буквы не имеют и иметь не могут. Ведь существует же на родная поэзия. Ведь дети и вообще неграмотные могут и вос принимать и даже сочинять поэтические произведения. Ведь, наконец, и каждый настоящий поэт прежде всего создает произ носительно слуховое произведение и затем только сообщает ему и писанно зрительную форму.

Для тех, кто может разобрать буквы и затем составлять из них любые комбинации, скрещивая их названием поэтических произведений, для тех, кто обновляет «захватанное и изнасило ванное» слово «лилия» словом «еуы», «восстанавливающим пер воначальную чистоту», — все это, конечно, необязательно.

Иные, якобы новые лозунги гг. «футуристов», а в русском своеобразном переводе «будетлян», отдают чем то очень ста ринным. Таково, между прочим, требование, чтобы поэзия была в гармонии с природой и вызывала сочувственные созерцатель ные настроения. Это было уже у наших очень отдаленных пред ков.

От многих прежних поэтов узнаем об их отзывчивости на звуковой состав отдельных слов, вызывавших в них известное настроение и даже известное понимание этих слов, независимо от их объективного значения. Но звуковой состав, а не буквен ный.

Некоторые художники живописцы уверяют, что некоторые слова, например названия отдельных месяцев или дней недели, ассоциируются в их уме с известным, всегда одинаковым цветом

ис известными, всегда одинаковыми очертаниями. Между про чим, мне говорил в этом смысле о самом себе покойный поль ский художник Ян Станиславский еще тогда, когда был гимнази стом, но уже, конечно, художником.

Утверждение, что нельзя переводить с одного языка на дру гой, является следствием непонимания сущности поэзии. По эзия действует на нас главным образом не звуковой стороной (о «буквах» нечего говорить), а только тем, что с помощью слов

иих сочетаний вызывает в нас созерцание известных картин

иощущение переживаний. Поэзия и вообще искусство стоит на ряду с наукою, с тем только различием, что в науке мы знако мимся с предметом путем анализа и синтеза, а в искусстве путем непосредственного воздействия, путем созерцания и ощущения

448

ИВАН БОДУЭН ДЕ КУРТЕНЭ

как того, что происходит во внешнем мире, так и того, что про исходит в нас самих.

Само собой разумеется, и одни звуки, как музыкальные, так и шумы, могут вызывать в нас известное, приятное или неприят ное настроение. Ведь и животные подвержены подобному влия нию со стороны звуковых явлений. Но от этого до поэзии еще громадный шаг.

Когда то мною был высказан афоризм: «Язык является од ним из великих резонаторов частью усиливающих, частью же сдавливающих основные тоны души человеческой».

Под этим афоризмом я и теперь могу подписаться. Но, конеч но, язык здесь состоит не из букв и не из звуков, а только из всей совокупности входящих в его состав элементов.

КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ

ЭГОФУТУРИСТЫ И КУБОФУТУРИСТЫ

VIII

Есть два стана русских футуристов: петербургские и московские. Петербургские не просто футуристы, а с прибавкою слова эго. Северянин — эгофутурист. Эго — по гречески: я. Не оттого ли

вего стихах так выпячено надменное я:

Ядаровал толпе холопов Значенье собственного я.

«Я изнемог от льстивой свиты…», «Я гений, Игорь Северя нин…», «Я коронуюсь утром мая…», «Мне скучен королевский титул, которым бог меня венчал», — не оттого ли он вечно чув ствует свою коронованность, избранность, единственность? И все его адъютанты за ним. Даже какой то Олимпов и тот говорит: я гений.

Иначе нельзя, помилуйте, на то они эгопоэты. Ведь и бог у них не бог, а эгобог: если он сотворил человека по образу своему и подобию, значит, он такой же эгоист, как и мы, — рассуждают эти господа и зовут нас поклониться эгобогу.

Но к чему же сочинять стихи, если я — эгобог? И к чему вооб ще слова, если я во всем мире один? — рассуждает эгофутурист Василиск Гнедов. — Слова нужны лишь «коллективцам», «об щежителям». И он создает знаменитую поэму без слов: белый, как снег, лист бумаги, на котором ничего не написано. Эта бес словесная поэма озаглавлена «Поэма конца», и как хорошо, что Гомер и Вергилий держались иных убеждений.

Эгофутуристы мечтают о таком же эготеатре, где не будет ни актеров, ни зрителей, а только мое или ваше единое я. Это у них

450

КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ

называется «эговый анархизм», и я мог бы легко доказать, что от сюда логически следует то всеосвящение, всеоправдание мира, о котором возвещает их мессия: «Виновных нет, все люди пра вы… не знаю скверных, не знаю подлых…», «Я славлю востор женно Христа и Антихриста!.. Голубку и ястреба!.. Кокотку и схимника!..».

Но где же здесь, ради бога, футуризм? Это старый, отжитой, запыленный «Календарь модерниста» за 1890 или 91 й год. Там, где нибудь на дырявой страничке, замызганной тысячами паль цев, вы найдете всю эгопоэзию от первой строки до последней. «Люблю я себя, как бога», — писала там Зинаида Гиппиус… «И господа и дьявола хочу прославить я», — писал там Валерий Брюсов, и даже этот соллипсический эготеатр выкроен по ста рой статье Сологуба. Право, не стоило всходить на Синай для такой отрыжки вчерашнего.

Впрочем, есть у этих петербуржцев и новые скрижали. На последней, например, странице в их альманахе «Стеклянные цепи» я с восторгом прочитал такое:

«Константин Олимпов носит воротники “торреадор”». И дальше:

«В имении директора газеты “Петербургский глашатай”

И.В. Игнатьева… состоится оживленный стерляжий раут». И дальше:

«И. В. Игнатьев изволил одобрить Американские Горы в “Лу на парке”».

Там же Игорь Северянин сообщает: «20 го июня уезжаю на мызу княгини Л. А. Оболенской».

Это у них самобытное. Рауты, мызы, княгини и, главное, во ортнички «торреадор», — здесь единственная их подоплека, сколько бы они ни лепетали об эгобоге или эгопоэзии. Розовая пудра! голубые флакончики! золотые духи! «Ах, хотел бы я быть элегантным маркизом и изящно играть при дворе с королями

вфаро!» — вздыхает один из них, должно быть, на Песках или

вПодьяческой. «Луна просвечивала сквозь облако, как женская ножка сквозь модный ажур», — пишет эгофутурист Шершене вич и доходит до такой галантерейности, что даже могильных червей, торопящихся к свежему трупу, величает франтами во фраках с гвоздикой в петлицах, спешащими на званый обед.

451

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ В КРИТИКЕ

Из гостиной или из Гостиного двора вышли эти господа в ли тературу? Этакие Оскары Уайльды, они словно состязались друг с другом, — особенно в первые годы — кто кого пережеманнича ет, кто кого переманерничает, кто покартавее крикнет: «Гарсон, сымпровизируй блестящий файф о’клок».

Всех перекартавил Северянин, но и остальные не ударили в грязь. Я никогда, например, не забуду их эго концерт футуриз ма, с гондолами, принцессами, ликерами, в парке, у мраморных урн, при Охотничьем дворце Павла Первого. Я тоже получил приглашение. Правда, все оказалось мечтой, и не было ни прин цесс, ни ликеров, ни мраморных урн, не было даже концерта, но как характерна такая мечта для эгофутуризма с Подьяческой. Форели, свирели, вина князя Юсупова! — в этой милой утопии так ясно сказалась та среда, где сформировался талант Северя нина, где возникли наши Маринетти, и хотя теперь Северянин от них отошел и все они друг с другом перессорились, хотя буду арно парфюмерный период петербургского эгофутуризма за кончился, драгоценно отметить для будущего С. А. Венгерова, что именно в этой среде петербургский эгофутуризм зародился впервые…

IX

«В женоклубе бальзаколетний картавец эстетно орозил вазы. Птенцы желторотят рощу. У зеркалозера бегают кролы. В олу ненном озерзамке лесофеи каблучками молоточат паркет».

На таком языке изъясняются между собой футуристы. Эго футуристы, петербургские. Здесь они действительно новаторы. «Осупружиться», «окалошиться», «офрачиться», «онездешить ся», «поверхноскользие», «дерзобезумие» — таких слов еще не слыхало русское ухо. Многие даже испугались, когда Игорь Се верянин написал:

Яповсеградно оэкранен,

Яповсесердно утвержден.

Лишь один не испугался — Юра Б. Он и сам такой же футу рист. Озерзамками его не удивишь. «Отскорлупай мне яйцо», — просит он. «Лошадь меня лошаднула». «Козлик рогается».

452

КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ

«Елка обсвечкана». И если вы его спросите, что же такое крол, он ответит: крол — это кролик, но не маленький, а большой.

Этому эгофутуристу в минувшем июле исполнилось уже че тыре года, и я уверен, что для Игоря Северянина он незамени мый собеседник. Пусть только поэт поторопится, пока Юре не исполнилось пять; тогда в нем словотворчество иссякнет.

Это не укор Северянину, а большая ему похвала.

Хочется нам или нет, такие слова неизбежно нагрянут, вор вутся в нашу закосневшую речь. Нам, в сутолоке городов, будет некогда изъясняться длительно многоречиво, тратить десятки слов, где нужны только два или три. Слова сожмутся, сократят ся, сгустятся. Это будут слова молнии, слова экспрессы. Кто знает, что сделала Америка с английской речью за последние два десятилетия, тот поймет, о чем я говорю: что янки расскажет в минуту, по русски нужно рассказывать втрое дольше. Трата словесной энергии страшная, а нам необходима экономия: «не когда» — это нынче всесветный девиз; он то и преобразит наш неторопливый язык в быструю, «телеграфную» речь. Тогда то такие слова, как окалошиться, осупружиться, экстазить, мира жить, станут полноправны и ценны. Здесь именно дело в стре мительности: хочется, например, побыстрее сказать, что некто, обливаясь слезами, подобно грешнице Марии Магдалине, кает ся и молит о прощении, — и вот единственное герценовское сло во: магдалинится. У Северянина мне, например, понравилось его прехлесткое слово бездарь. Оно такое бьющее, звучит как затрещина и куда энергичнее вялого речения без дар ность:

Вокруг — талантливые трусы И обнаглевшая бездарь…

Право, нужно было вдохновение, чтобы создать это слово: оно сразу окрылило всю строфу. Оно не склеенное, не мертворожден ное: оно все насыщено эмоцией, в нем бьется живая кровь. И даже странно, как это мы до сих пор могли без него обойтись.

Х

А московский Крученых говорит: наплевать!

—То есть позвольте: на что наплевать?

—На все!

453

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ В КРИТИКЕ

—То есть как это: на все?

—Да так!

Это не то что Игорь. Тот такой субтильный, тонконогий, все расшаркивается, да все по французски, а этот — в сапожищах, стоеросовый, и не говорит, а словно буркает:

Дыр бул щыл Ха ра бау.

Ик дамам без всякой галантности. Петербургские — те комп лиментщики, экстазятся перед каждой принцессой:

— Вы такая эстетная, вы такая бутончатая.

— Я целую впервые замшу ваших перчат.

А этот беспардонный московский Крученых икнет, да и бух нет:

— У женщин лица надушены как будто навозом!

Ипочешет спину об забор. Такая у него парфюмерия. Этот уж не станет грациозиться. Ведь написал же итальянский футурист Маринетти, что он не видит особенной разницы между женщи ной и хорошим матрацем. «Из неумолимого презрения к жен щине в нашем языке будет только мужской род».

Вот какая широкая бездна между петербургским футуриз мом — и московским. Игорь Северянин — типичнейший пред ставитель эгофутуристов петербургских. Крученых столь же ха рактерный представитель кубофутуристов московских.

Петербургские эгофутуристы — романтики: для них какой нибудь локончик или мизинчик, кружевце, шуршащая юбоч ка — есть магия, сердцебиение, трепет: «оттого, что груди женс кие — тут не груди, а дюшес», — слюнявятся они в своих поэзах,

аКрученых только фыркнет презрительно:

«Эх, вы, волдыри, эгоблудисты!» И про этот самый дюшес выражается:

Никто не хочет бить собак, Запуганных и старых, Но норовит изведать всяк Сосков девичьих алых!

В то время как эгофутуристы в мечтах видят себя юными принцами на каких то бриллиантовых тронах, Крученых о себе отзывается:

454

КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ

«Как ослы на траве, я скотина».

Эгофутуристам мерещится, что среди виконтесс кокотесс на ландышевых каких то коврах они возлежат в озерзамке, но у Крученых другие мечтания:

Лежу и греюсь близ свиньи На теплой глине, Испарь свинины И запах псины,

Лежу добрею на аршины.

Свиньи, навоз, ослы — такова его тошнотная эстетика. Он и книжечку свою озаглавил: «Поросята»; не то что у Игоря — «Колье принцессы», «Элегантные модели», «Лазоревые дали».

Когда Крученых хочет прославить Россию, он пишет в своих «Поросятах»:

В труде и свинстве погрязая, взрастаешь, сильная родная, как та дева, что спаслась, по пояс закопавшись в грязь.

И даже заповедует ей, чтобы она и впредь, свинья матушка, не вылезала из своей свято спасительной грязи, — этакий, про стите меня, свинофил!

Всякая грация, нежность, приветливость, всякая задушев ность и ласковость отвратительны ему до тошноты. Если бы у не го невзначай сорвалось какое нибудь поэтично изящное слово, он покраснел бы до слез, словно сказал непристойность. Такие они все, эти московские: Петрарки навыворот, эстеты наизнан ку. Срывы, диссонансы, угловатости, хаотическая грубость и не ряшливость — только здесь почерпают они красоту. Оттого то для них так прельстителен дикарский истукан раскоряка, чер ный, как сапожная вакса, и так гадок всемирный красавец, снеж но мраморный бог Аполлон.

Я верю: это не поза, не блажь, а коренное, подлинное чувство. Дисгармония, диссимметрия, диспропорция и вправду обая тельна для них.

В знаменитой своей «Декларации слова» они недаром вос хваляют какофонию.

455

РУССКИЙ ФУТУРИЗМ В КРИТИКЕ

«[Нужно], чтоб читалось туго… занозисто и шероховато!» — пишут они снова и снова.

Как же им не гнать из чертогов поэзии женщину, Прекрасную Даму, любовь? Мы видели: они даже Венеру Милосскую сослали куда то в тайгу.

Эротика, этот неиссякающе вечный источник поэзии, от «Пес ни песней» до шансонет Северянина, в корне отвергается ими. Когда Северянин поет, что паж полюбил королеву и королева полюбила пажа, Крученых эту королеву ведет к прокаженному на поганое и смрадное гноище.

К черту обольстительниц прелестниц, все эти ножки, ланиты да перси, и вот красавица из альбома Крученых:

Посмотри, какое рыло, Просто грусть.

Все это, конечно, называется бунтом против канонов и запо ведей былой, отжитой красоты, и, как мы ниже увидим, нет ни единого пунктика в нашей веками сложившейся жизни, против коего не бунтовал бы Крученых.

Но странно: бунтовщик, анархист, взорвалист, а скучен, как тумба. Нащелкает еще десятка два таких ошеломительных кни жек, а потом и откроет лабаз, с дегтем, хомутами, тараканами — все такое пыльное, унылое. (Игорь Северянин открыл бы кон дитерскую!) Ведь бывают же такие несчастно рожденные: он и форсит, и кривляется, а скука, как пыль, налегла на все его слова и поступки. Берет, например, страницу, пишет на ней слово шиш, только одно это слово! — и уверяет, что это стихи, но и шиш выходит невеселый. Хоть бы голову себе откусил, так и то никому не смешно. Кажется, только российская глушь рождает таких унылых и скучных людей, — под стать своим заборам и осинам. Вот уж, подлинно, российский Маринетти! У другого вышло бы забубенно и молодо, ежели бы он завопил:

—Беляматокияй!

—Сержамелепета!

А у этого — даже скандала не вышло: в скандалисты ведь тоже не всякий годится, это ведь тоже призвание! Он, конечно, очень старается: берет, например, страницу — зеленую или даже оранжевую, и выводит на ней с закорючками:

456

КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ

Читатель, не лови ворон. Фронт фрон ыт, Алик, а лев, амах.

Но и сам деревенеет от скуки. Как будто его подрядили, что бы он во что бы то ни стало выделывал эти тусклые фокусы, и вот теперь поневоле он цедит сквозь зубы унылое:

Те гене рю ри ле лю,

бе

тльк

тлько

хомоло рек рюкль

крьд крюд нтрп нркью би пу, —

А сам вздыхает и думает: «И когда это кончится, господи?» — но нет, выжимай из себя без конца эту несмешную канитель.

Право, мне его по человечески жалко. Передо мною почти все его книжки: «Взорваль», «Помада», «Возропщем», «Мир с кон ца», «Бух лесиный», «Игра в аду», «Поросята» — и мне кажется, что у меня на столе какая то квинтэссенция скуки, тройной жес токий экстракт, как будто со всей России, из Крыжополя, Уфы

иПерси, собрали эту зевотную нуду и всю сосредоточили здесь. Уже одни их заглавия наводят на меня ипохондрию, а казалось бы, книжки пестрые — желтые, зеленые, пунцовые! — но, боже мой, как печальна наша действительность, если в роли пионера, новатора, дерзителя и провозвестника будущего она только

иумела выдвинуть вот такую беспросветную фигуру, которая мигает глазами и безнадежно бормочет:

Те гене рю ри ле лю,

бе…

Хорошо, если он добормочется до такого, например, анекдота:

457