Выжутович, Черниченко, Никитин

«Наживил? Надевай гайки!» Через полминуты: «Не гони пальцами далеко, у тебя ж гайковерт. Вот! Теперь вторую... И последнюю — р-раз! Отходи, отходи...»

—У тебя какой разряд? — спросил Николая, когда смена закончилась.

—Шестой. А что?

Ого! Выходит, и я, «рядовой необученный»,воспарил

квысотам мастерства?

—Чепуха! — поставил он меня на место.— Больше

чем на третий эта работа не тянет. Но такого разряда никому не присваивают. Третий — это сто тридцать, ну, премиальные... Нема желающих. Поэтому — ты приходишь, тебе сразу пятый-шестой. Я о том и толкую. Токарь третьего и токарь шестого — небо и земля. А здесь все едино.

Да, «скользящий» Николай Толстой и некто, чей опыт равен нулю, в ведомости на зарплату неотличимы. Мастер, конечно, остается мастером, но, как видите, не без каприза: престиж не тот. Гордое ощущение незаменимости необходимо ему. Дело в конце концов не в деньгах. Рубль может быть и кнутом, и пряником, но работником, как ни могуч, он быть не может. И тех, в чьих жилах течет мастерство, он, «презренный», вовек не заменит. Так хотелось бы думать и Николаю, но мучает вопрос: куда расти незаменимому?

Мастерство и изобретательность поставлены временем на поток. Технические идеи ныне штучно не производятся и штучно не воплощаются. Отсюда и судьба умельца: расти вглубь — некуда, расти вширь — растратить умение.

«Скольжение» с одной операции на другую освящено благородной как будто бы целью — дать волю талантам. Но не будем лукавить: его предназначение иное. Суровая производственная необходимость велит совмещать, потому что действительно «скользко»; этот позволил себе у станка, тот в прогуле, а о дефиците кадров, подлинном или мнимом, и о тех, кто законно забюллетенил, и говорить не стоит. Что до рабочих, то их тяга к «скольжению» не столь уж неодолима. Вот же, новосибирский завод «Сиблитмаш» принял гордое обязательство: обучить триста человек второй профессии. Сказано — сделано, но всего сорок из трехсот пока хранят верность совместительству.

Размазывание мастерства — вот что это такое. Ни вглубь, ни вширь. Жесткое русло потока. Войдя в него с гайковертом и жаждой «окопной» правды, я кое-что

212

понял мозолями, остальное — нервами и умом, с непривычки бунтовавшими против происходящего на сборке да еще при моем же непрошеном участии.

Первое, что усвоил: есть «низ» и «верх». Так говорят здесь, и, коли впрягся я в общую лямку, должен знать и помнить: «низ» — это подсборка дизеля, рамы, установка тормозной аппаратуры, передней оси, заднего моста, рулевого управления, двигателя... А «верх» — сборка кабины. От того, где ты, «наверху» или «внизу», ни престиж, ни заработок не зависят. Но настроение — да, тут, как на качелях. «Кабинщики» в известной мере свободны от каверз и прихотей чужегородных поставщиков. А «низ» воистину унижен: вечный дефицит чегонибудь гонит на поклон, велит слать умоляющие телеграммы, распинаться в уговорах и просьбах, налаживать застольные контакты... Чаще, чем к кому бы то ни было, мольбы обращены к Ярославскому объединению «Автодизель». Но получить дефицит — лишь полдела. Не потерять добытое — задачка не меньшей сложности. Помпа, генератор, топливный насос высокого давления — тверже этой валюты в шоферском товарно-денеж- ном обмене нет ничего. Вынести и по сходной цене загнать дефицитное устройство запасливому водителю самосвала — на это любителей, увы, хватает, и по ночам участок охраняется служебными собаками.

Униженность, когда на сборку приходят: рама — для самосвала, а передний мост — для тягача, и старший мастер, явившись на закладку автомобиля, реагирует сильно, по-мужски, но не знает, кому адресовать: «Федя, ты не прав».

Хорошо, «низ» так «низ», я не гордый. В конце концов от каждого — по способностям. Гайки крутить? Пробовал уже, но если опять разрешают — спасибо за доверие. В наставники мне определен Николай Толстой — сработаемся.

...Три-четыре секунды — и одна гайка уже там. Тричетыре секунды — вторая. Главная заповедь сборки — спешить медленно — выполняется мною явно не вполне. Суета правит бал, губит нервная спешка. И — первая расплата за дилетантство: гайка не идет. Перекосило, заклинило, никакого ходу. А рама уплывает. Эх, работничек, знал бы свой шесток! Ну сунул в чужое дело нос — ладно, а то ведь и руки...

— Отойди! — Николай плечом оттирает меня, щупает пальцами болт и объявляет: — Резьба дурная,— И отправляется встречать другую раму.

213

—Куда?! Уходит же! — отчаянный голос мой — голос восставшей совести — слышат соседи справа и слева, но хоть бы кто бровью повел.

—И с богом,— благословляет Николай.— Дальше сдатки не уйдет. Дефектчики выловят и заменят. Не зевай, закручивай!

Окачестве резьбы говорить нам некогда.

Между делом Николай занимается моим просвещением. Примерно таким вот образом:

— Этот гайковерт еще ничего, напряжение — сто тридцать пять вольт. Раньше-то держали на двести двадцать. Бывало, пробьет изоляцию и так шарахнет! Меня неоднократно, а стоял тут мужик, пожилой уже, того -" один раз, но ему хватило. Упал головой о дизель... Нет, к счастью, обошлось. Два месяца провалялся в больнице, да и уволился. Ты работай, работай, не отвлекайся...

Родное, любимое «было-стало»... Сравнение обязано славить народившееся, утверждать его преимущество перед минувшим, иначе неловко сравнивать. Было плохо — стало хорошо, было на двести двадцать вольт — стало на сто тридцать пять. Вот оптимистический пафос таких контрастов. Но когда я вижу, как Василий Игнатович, худой, тщедушный парень, крепя рессору на раму, кувалдой всаживает в кронштейн стальные тяжелые пальцы, мне хочется спросить: это былое или новоизобретенное?

— Вечное! — как печатью метит Николай Толстой древний инструмент, продлевая ему жизнь даже в собственных представлениях о будущем сборки.

М-да, не очень-то с оптимизмом. Сегодняшние реалии конвейера, похоже, не дают для него повода.

...Лента, будто споткнувшись, замирает, и сборщики смотрят друг на друга, в глазах немой вопрос: что опять? Кто-то бежит звонить на центральный пульт диспетчеру. Через минуту возвращается с известием: передняя под-

1 Этот эпизод моего рассказа об увиденном в Минске поверг Людмилу Петровну в замешательство. «Странно, очень странно,— качала она головой.—Я бывала на МАЗе, кое-что видела. На конвейерных линиях при внутрисменных потерях времени в четырнадцать процентов нормы выполняются на сто двадцать шесть. На Минском заводе тракторных запчастейто же самое: при десятипроцентной потере рабочего времени — перевыполнение плана на треть. И так,

214

ее вполне можно было бы сделать даже не очень напрягаясь. Но коли тайм-аут запрограммирован — пользуйся. Кстати, и мне оно нелишне — взять передышку, присесть с блокнотом. Владимир Чухаленок, мастер участка кабин, готов дать интервью. Представитель «верха» молод, ему чуть за тридцать, но три года сборщиком, несколько лет диспетчеромсдаточного цеха — это опыт.

Навидался всякого. Что с ленты МАЗы сходят некомплектными, усвоил скоро. Этим и кормился: будь все в ажуре, диспетчер не нужен, должность рождена хронической конвейерной незавершенкой. И вообще: финишные цехи — самое пекло, потому что отступать некуда. Кто есть диспетчер? Доставала, горлохват. Машина приходит то без подножки, то без каких-нибудь кронштейнов... Всегда, ежесменно чего-нибудь недостает. Недостает — достань. Сгоняй к изготовителю, получи горяченькую, свежевыкрашенную деталь и мигом обратно. Это надо уметь. Тут не ноги кормят, а характер, талант общения. Знать все ходы-выходы, подходы к нужным людям. Заместитель начальника цеха, начальник смены — вот комсостав, могущий выручить в авральную минуту, чья власть конкретна, реальна до осязания. Водить с ними дружбу, потакать их маленьким слабостям. Когда требуется — заменить брачок тихо, не поднимая скандала. Многое надо уметь диспетчеру, чтобы держаться на плаву.

Кстати, почему водитель-испытатель, к примеру Иван Ильич Первушов, не в о д и т и не и с п ы т ы - вает, а исправляет брак, занят доукомплектовкой?

— Послушайте,— ответил мне сам Иван Ильич,— чтобы отрегулировать сцепление, тормоза, заводку двигателя, вообще довести до ума, надо быть шофером-про- фессионалом. Я тридцать три года на конвейере, но чтобы в машине все сразу сладилось, такого не припомню.

Творцы! Кулибины, Эдисоны... А я-то, невежда, приехал им сочувствовать: гнет монотонности, прокрустово ложе потока... О какой монотонности толковать, когда такая бездна непредвиденных ситуаций, такой простор для занятий ума и рук! Было бы курево, а случай засмолить всегда найдется.

поверьте, всюду. В радиотехнической промышленности в период штурмовщины перекрывают задание наполовину, в тракторном производ-

стве — на шестьдесят—восемьдесят процентов. То не энтузиазм —

нормы такие. Неритмичность заложена в план, на нее вон какой резерв отпущен».

215

Однако сколько же лет прошло? Ну да, с того самого 7 ноября 1947 года, когда первый МАЗ-205 с зубром на радиаторе проехал во главе праздничной колонны автозаводцев по улицам еще не вставшего из руин Минска. Почти сорок. И ровно двадцать, как первенец замер на пьедестале памятником.Так и стоит у заводской проходной, попирая шинами серый мрамор. Рядом с молодыми своими собратьями ветеран смотрится скромно. Нынешний МАЗ и сильнее, и надежнее, у него много профессий: самосвал, тягач, контейнеровоз, лесовоз... А принципы сборки почти не изменились. И конвейер чуть ли не тот же. Ветры реконструкций обошли его стороной.

— Как вы на меня вышли? — настороженно интересуется Владимир Евгеньевич Давыдков, главный конструктор по механизации и автоматизации производства. Командировочное удостоверение и устно доложенная цель командировки доверия, однако, не внушают: — Как вы на меня вышли? Есть техническийдиректор, главный технолог, главный инженер. Вот к ним и давайте.

Помилуйте, Владимир Евгеньевич, я не по вашу душу, я — в вашу епархию. Куда же еще? Механизация и автоматизация — прямое дело вверенных вам конструкторов и технологов. Спрашивать, слава богу, есть с кого, отвечающих вот маловато. Не я, так Николай Толстой спросит, придет и напрямик, без предисловий: когда обновите конвейер?

Неотложность вопроса Владимир Евгеньевич признал безоговорочно. Да, уровень механизации неудовлетворительный. Первый и единственный раз конвейер реконструировался в шестьдесят четвертом году, технические возможности его исчерпаны. Производим автомобилей в два раза больше, количество позиций на сборке соответственно выросло, а лента все та же. Вот-вот перейдем на выпуск новой машины, готовимся к этому. Строится механосборочный корпус, где помимо прочего и протянется главный конвейер, современный, по последнему слову... Ждать недолго осталось, в восемьдесят шестом пустим. Предусмотрены максимальная механизация и автоматизация трудоемких процессов и транспортных операций. Сборка кабин, подача их из цеха, окраска — все это через систему подвесных толкающих конвейеров. Приезжайте, покажем. Еще пишите: строится автоматическая линия для сборки редуктора, заднего моста. Вместо гайковерта будет многошпиндельный инструмент, а сам главный конвейер — с автоматической регулировкой. Короче, перемены грядут, мы, как

216

можем, торопим их... А все-таки как вы на меня вышли? Исполнение желаний — дело трудоемкое. Чтобы обратить Николая Толстого в новую техническую веру, одних проповедей прогресса недостаточно. Пойдет ли он в мастера — это еще вилами по воде... Но то, что ему не по себе от бесконечного «скольжения», вне всяких сомнений. Правда, вынужденные перекуры и всякого рода сюрпризы отчасти обеспечивают сборщикам щадящий режим. А что произойдет, если после реконструкции конвейер заработает как часы? Выдержать испытание порядком будет, пожалуй, потруднее, нежели хроническим отсутствием его. Отлаженный ритм, строгая технологическая и просто дисциплина приумножат психические нагрузки и каково придется людям? Думать об

этом надо уже сегодня, завтра будет поздно.

Хоть в малой мере освободиться от диктата конвейера — возможно ли? Да, и попытка предпринята. В Риге. Вековой спор о горе и Магомете, о том, кто к кому идти должен, в производственном объединении «Радиотехника» разрешен в пользу Магомета.

А ВСЕ-ТАКИ ОНА ВЕРТИТСЯ...

Закрылась тяжелая дверь, свет в комнате сгустился, тихая сдержанная мелодия возникла в стереоколонках и полилась, обволакивая ряды мягких кресел. В одном из них по-хозяйски расположился Юрий Германович Кондаков, главный врач медсанчасти Рижского производственного объединения «Радиотехника». Сидя в другом, слушал я его хвалу целебным свойствам этой комнаты, волшебным образом снимающей гнет монотонности. Перевести дух, дать передышку рукам — добро пожаловать. Цветные слайды подарят и реку Гаую, и спокойную экзотику взморья, и в закатном пожаре сосну на скале — родное, милое глазу латыша.

«Бальзам»,— сказал Юрий Германович.

Есть баня, русская и сауна, выбирайте, за пар и жар заплачено. Есть парикмахерская, куда всегда пожалуйста, без записи и уговора.

Бальзам, бальзам...

Но самое интересное: эти блага земные (кроме разве что бани) доступны жаждущему их в любое время дня. В перерыв, после смены — так понимать? Отчего же, можно и с о т р ы в о м от п р о и з в о д с т в а . Это на конвейере-то, ниткой и ритмом которого ты связан со всеми, а все — с тобой, где не то что отойти, иногда и

217

чихнуть некогда? Да, на конвейере — прежде всего. Все дело в том, к а к о в конвейер... Погодите, вы что, не в курсе? Ну тогда к Мартинсону, пусть просветит. Владимир Карлович — главный инженер «Радиотехники».

Просторный кабинет обит мореным деревом. Ци-

ферблат электронных часов нервно пульсирует над дверью — намек гостю беречь время хозяев и свое собственное. Мартинсон моложав, модно, без причудподстрижен, отличный костюм серого цвета, чуть ударяющий в синеву, сидит на нем безупречно, стекла очков притенены, узел галстука оптимален — живая реклама фирмы. Дизайн радиотехники, похоже, кладет печать и на облик создателей ее. Во всяком случае, пробыв здесь неделю, я ни разу не видел неряшества или излишеств — вкус, мера, добротность во всем.

— Вы бывали на ВАЗе?

Ну вот, и он о том же. Где бы и с кем ни толковал о конвейере — «Вы бывали на ВАЗе?» Бывал, видел, знаю: полтораста километров конвейерных линий, каждые 22 секунды готовый автомобиль. Да, тяжко. Но молодому сборщику говорят: дело временное, отдашь сборке года два и уходи в наладчики, будь водителемиспытателем, работай инструментальщиком, кем хочешь. Карьеру твою гарантируем, а пока послужи конвейеру. Вместо стихийной текучести — управляемая. И все довольны. Опыт свой, доморощенный. Работает лаборатория психофизиологии. По ее исследованиям составлен режим труда и отдыха на главном конвейере, конвейерах сборки мотора и шасси, сварки кузова. Скорость движения ленты регулируется.

Мартинсон выслушал, глядя иронически.

—Так-так,— сказал.— Я ведь тоже оттуда недавно.

Итоже: да-а-а, умеют же! Своими глазами видел на глав-

ном конвейере такую картину: сидят ребята, забивают козла... Я, конечно, с ехидцей: «Это и есть знаменитая вазовская система?» Сопровождавший меня даже не улыбнулся. «Она самая,— говорит.— Это подменные рабочие, у них скользящий график. Как в хоккее: одна тройка покидает площадку, другая выходит на лед. Иначе не выдержать». Теперь сижу и думаю: может, и нам

внедрить домино?

Лет пять-шесть тому назад конвейеры «Радиотехники» переживали острый людской дефицит.

...Они сидели носом к носу по обе стороны ленты. И это было невыносимо. Тогда воздвиглась вертикальная перегородка, но и она спасала не всегда.

218

Они сидели локоть к локтю. Искры взаимного раздражения нет-нет да и вспыхивали между ними, грозя воспламенить всю цепь. Тогда кто-нибудь, оценив обстановку, срочно брал на себя управление: «Девочки, слышали анекдот?»

Они получали одинаковую зарплату, хотя делали разную работу, кому-то выпадала простая операция, кому-то посложнее, а иным и вовсе было некогда перевести дух. И все, что по этому поводу не говорилось вслух, оседало, копилось на сердце, как в пороховом погребе.

Они старались работать быстро, еще быстрее, как можно быстрее. Но не ради рекордов производительности. Управиться раньше предшественницы и глубоко вздохнуть, оглядеться, минуту посидеть в расслаблении — только в этом и был смысл проворности. Но когда спешат все, трудно взять передышку. Даже торгующий газировкой автомат, прежде чем открыть щель очередному жаждущему, несколько секунд держит паузу...

С Ниной Александровной Дудоладовой, старшим мастером участка, мы говорим о монтажницах. Кто есть кто, чем дышит и вообще... И мой маленький «Сони» пишет на пленку такой монолог:

— Девушки разные, с ними не соскучишься. Дайна Сподре такая ранимая, слово ей не скажи. Нет, вслух она не будет, но затаит обиду и долго ходит с ней. Помню, я только пришла на участок и сделала ей замечание. Через день мне говорят: Дайна подает заявление об уходе. После-то я привыкла: чуть что — Дайна подает заявление. Но монтажница квалифицированная, этого не отнять. Или вот Лена Яксис, молоденькая совсем... Тоже палец в рот не клади. Опаздывала часто. А побеседуешь с ней — все, завтра она на больничном. Видимо, здоровье позволяет или врач знакомый... Два года у нас отработала и ушла, не знаю, где теперь. Смирновы Вера и Нина, сестры. Про них здесь говорят: эти девочки родились на конвейере. Все у них быстро и ладно. Нина постарше, посуровее, а Вера молодая, лет двадцать ей, все еще впереди, дай ей бог счастья. Гунта Вейпане — о, она универсал! Таких бы пяток на участок. Она даже была освобожденным бригадиром, пока не надоело ей, не любит командовать... Ну кто еще? Логинова Люба, очень спокойная, аккуратная. Бывает, нет какой-то детали, она сдает, как есть, а после обязательно не забудет поставить. Людмила Витенштейн. Ее только с Гунтой можно сравнить. Посади на любую операцию — справится.

219

Только попросит: давай с утра, чтоб уже не пересаживаться. Идешь на работу и думаешь: а вдруг кто-то заболел? Тогда перераспределяемся или берем практикантов, но они работнички те еще. Из радиотехнических вузов Еревана, Львова, Таганрога... Иной раз посадишь студентку, через полчаса она уже спрашивает, скоро ли ее освобожу. В такие дни наших, кто неопытнее,— в конец конвейера. Гунту, Витенштейн или Любу Логинову. Исправляют, если напортачат новички. Тут такое... Если из дому пришла с грузом на сердце или опоздала с дочкой в садик, или в автобусной давке тебя приласкали, дело не пойдет. Вейпане это тонко чувствует, всегда подбодрит: ничего, успокойся. И остальные тоже: давай, мол, выше нос. С плохим настроением лучше вообще не садиться, это же конвейер, не что-нибудь!

Монолог Нины Александровны так и просится в диссертацию. Сотрудники Всесоюзного НИИ труда в Ленинграде разработали эргономические требования к конвейерным линиям в производстве радиоэлектронной аппаратуры^ Считают, что стихийное комплектование конвейерных бригад вредит и делу, и людям. Советуют объединять «с учетом нейродинамических и психомоторных особенностей». Холериков — в одну бригаду, меланхоликов — в другую. Службам профориентации рекомендовано формировать коллективы из рабочих психологически совместимых. Принимать на завод людей, способных к выполнениюоднообразнойработы в заданном темпе и со стабильными результатами. Как выяснилось, монтажники «с инертностью нервных процессов успешнее выполняют монотонную работу, чем лица с сильной нервной системой и высокой подвижностью».

Короче, профотбор? «Непременно!» —настаивают одни. «Нив коем случае!» — возражают другие, утверждая: профотбор антигуманен, потому что отнимает мечту. Рожденный ползать летать не может. Но ему очень хочется. Значит, сконструируйте персональный летательный аппарат. Приспособьте технику к человеку. Это и гуманно. И выгодно: самый производительный труд — труд любимый.

— Хороши теории, да не про нас,— вздохнул Вячеслав Яковлевич Михайловин, начальник цеха транзисторных приемников.— До того ли нам! Чтобы формировать бригаду по науке, надо иметь выбор. У нас его нет. Спасибо, хоть эти монтажницы держатся.

Идем обедать. Тяжелая из стекла и бетона коробка, про которую сказать «столовая» — значит умалить все

220