Рус.лит. 4 курс Колпаков / Мой бедный Мастер. Полное собрание изданий и переизданий Мастера и Маргариты

—И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь ру­ кою от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать, уж наверно, может лишь тот, кто подвесил.

—Так, так, — сквозь зубы сказал Пилат, — теперь я не сомневаюсь

втом, что праздные зеваки ходили за тобой толпою. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо. Кстати, скажи: верно ли, что ты явился к Сузским воротам верхом на осле, сопровождае­ мый толпою праздной черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку?

Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.

—У меня и осла-то никакого нет, игемон, — сказал он, — пришел я точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия.

—Не знаешь ли ты таких, — продолжал Пилат, не сводя глаз

сглаз арестанта, — некоего Вар-Раввана, другого Дисмаса и третье­ го Гестаса?

—Этих добрых людей я не знаю, — ответил арестант.

—Правда?

—Правда.

—А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди». Ты всех, что ли, так называешь?

—Всех. Злых людей нет на свете.

—Впервые слышу об этом, — сказал Пилат, — но может быть, я ма­ ло знаю жизнь. Можете дальнейшее не записывать, — обратился он к секретарю и продолжал говорить арестанту: — В греческих книгах вы прочли об этом?

—Нет, я своим умом дошел до этого.

—И проповедуете это?

-Д а .

—А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, он — добрый?

— Да, — ответил арестант, — он, правда, несчастливый человек.

С тех пор, как добрые люди изуродовали его, он стал жесток

ичерств. Интересно бы знать, кто его искалечил?

—Охотно могу сообщить это, — сказал Пилат, — ибо я был свиде­ телем этого. Добрые люди бросались на него, как собаки на медведя. Германцы вцепились ему в шею, в руки, в ноги. Римский манипул по­ пал в мешок, и если бы не врубилась с фланга кавалерийская турма,

акомандовал ею я, не бывать бы Крысобою в живых. Это было в бою при Идиставизо, в Долине Дев.

—Если бы с ним поговорить, — вдруг мечтательно сказал арес­ тант, — я уверен, что он резко изменился бы.

—Я полагаю, — невесело усмехнувшись, отозвался Пилат, — что мало радости вы доставили бы легату легиона, если бы вздумали раз­ говаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого

ине случится, к общему счастью. Итак, последнее: скажите мне, фи­ лософ: вы кроме того и врач?

—Нет, игемон, право, нет. Мне случалось, правда, помогать лю­ дям, но лишь в случаях легких.

—Во всяком случае, я надеюсь, вы не откажетесь помочь, скажем,

имне в таком же точно случае, как и сегодня. Я страдаю злою болез­ нью — гемикранией.

—О, это очень легко, — ответил арестант.

Ласточка быстро влетела в колоннаду, стремительно порхнула под ту часть ее, что была прикрыта кровлей, сделала там круг. Стре­ мительно пронеслась, чуть не задев острым крылом лица медной статуи в нише, укрылась за капитель колонны. Быть может, ей при­ шла мысль вить гнездо за капителью колонны.

В течение ее кроткого полета в светлой теперь, легкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Ешуа Га-Ноцри и состава преступления в нем не нашел. Бродячий философ оказался душевнобольным. Но ввиду того, что его безумные утопические речи могут быть дейст­ вительно причиною волнения народа в Ершалаиме, прокуратор уда­ ляет Ешуа из Ершалаима и подвергает его заключению в Кесарии Филипповой, там именно, где резиденция прокуратора.

Оставалось это продиктовать секретарю.

Ласточка фыркнула крыльями над самой головой игемона, метну­ лась к чаше фонтана и вылетела на волю. Прокуратор поднял глаза на арестанта и увидел, что возле него столбом загорелась пыль.

—Все о нем? — спросил Пилат у секретаря.

—Нет, к сожалению, — вдруг ответил секретарь и подал Пилату вторую таблицу.

—Что еще там? — спросил Пилат и нахмурился.

Прочитав написанное, прокуратор неожиданно и страшно изме­ нился в лице. Темная ли кровь прилила к его лицу и шее, или случи­ лось что-то другое, но только кожа его утратила желтизну, глаза его как бы провалились.

Опять-таки виновата была, вероятно, прилившая к голове и засту­ чавшая в висках кровь, только у прокуратора что-то случилось со зрением. Так, померещилось прокуратору, что голова арестанта уп­ лыла куда-то, а вместо нее появилась другая. На этой плешивой голо­ ве сидел редкозубый золотой венец; на лбу — круглая язва, разъедаю­ щая покровы и смазанная мазью; запавший беззубый рот с отвисшей нижней капризной губой. Пилату показалось, что исчезли розова­ тые колонны балкона и плоские кровли Ершалаима, все утонуло во­ круг в густейшей зелени капрейских садов. И со слухом совершилось что-то странное — как будто вдали проиграли негромко, но грозно трубы, очень явственно послышался носовой голос, надменно тя­ нувший слова:

— Закон об оскорблении величества...

Мысли пронеслись короткие, бессвязные и странные. «Погиб!..», потом: «Погибли!» И какая-то совсем нелепая, о каком-то бессмер­ тии, причем бессмертие это вызвало почему-то чувство нестерпи­ мой тоски. Пилат напрягся, стер видение, изгнал мысли, вернулся взором на балкон, и опять перед ним оказались глаза арестанта.

— Слушай, Га-Ноцри, — заговорил прокуратор, глядя на Ешуа както странно: лицо прокуратора было грозно, а глаза тревожны, — ты

когда-нибудь упоминал в своих речах великого кесаря? Отвечай правду! Упоминал? Или не упоминал? — Пилат потянул слово «не» жирно и послал в своем взгляде Ешуа какую-то мысль, которую хотел вдавить ему в голову.

—Я всегда говорю правду, ибо ее говорить приятно и легко, — ска­ зал арестант.

—Мне не нужно знать, — придушенным злым голосом сказал Пи­ лат, — интересно или неинтересно тебе говорить правду. Тебе при­ дется ее говорить. Но говоря, взвешивай каждое слово, если не хо­ чешь, чтобы твоя неизбежная смерть была мучительной.

Пилат поднял руку, как бы заслоняясь от луча, и за щитом этой ру­ ки он направил арестанту молящий взор.

—Итак, — продолжал прокуратор, — говори, ты знаешь ли Иуду из Кириафа и что именно ты говорил ему, и говорил ли ему о кесаре?

—Дело было так, — охотно рассказывал арестант, — я познако­ мился на площади возле храма с одним юношей, который назвал се­ бя Иудой из Кириафа. Он пригласил меня к себе в дом, угостил по­ хлебкой...

—Добрый человек? — спросил Пилат, и дьявольский огонь сверк­ нул в зеленых его глазах.

—Очень добрый и любознательный человек, — подтвердил арес­ тант, — высказал величайший интерес к моим мыслям, принял меня радушно...

—Светильники зажег, двух гостей пригласил, — как бы в тон Ешуа сквозь зубы говорил Пилат, и глаза его мерцали.

—Да, — удивленный осведомленностью прокуратора, продолжал Ешуа, — попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос почему-то чрезвычайно интересовал.

—И что же ты сказал? — спросил Пилат. — Или ты скажешь, что ты забыл, что говорил? — в тоне Пилата была безнадежность.

—В числе прочего я говорил, — сказал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти кесаря и вообще никакой власти. Человек перейдет

вцарство истины и справедливости, где не надобна никакая власть. Пилат послал страшный взор говорящему, с ненавистью оглянул­

ся на секретаря, который записывал слова говорящего.

— На свете не было, нет и не будет никогда более великой и пре­ красной власти, чем власть кесаря Тиверия! — Голос Пилата, сорван­ ный и больной, разросся. — И не тебе, безумный преступник, рассуж­ дать о ней! — Пилат закричал по-латыни: — Оставьте меня с ним на­ едине, здесь оскорбление величества.

Конвой поднял копья, стуча подкованными калигами, вышел с балкона, остановился в саду, туда же вышел и секретарь, постарав­ шийся скрыть свое изумление.

Молчание на балконе некоторое время нарушала только замыс­ ловатая песня воды в фонтане. Пилат видел, как вздувалась над тру­ бочкой водяная тарелка, как отламывались ее края, как падали струйками.

Заговорил арестант первым.

молчать, а солдатам запретить под угрозою тяжкой кары говорить с преступником или даже отвечать на его вопросы.

По знаку Марка вокруг Иешуа сомкнулся конвой и вывел его с бал­ кона.

Когда же Крысобой вернулся, прокуратор приказал ему немед­ ленно отправить все, что нужно для казни, то есть столбы, цепи, в сопровождении легионеров на Лысую Гору.

Затем он вызвал к себе легата легиона, попросил его выстроить на площади у помоста лифостротона когорту для объявления приго­ вора осужденным преступникам и кроме того передать командиру кавалерийской алы, чтобы она была готова к отправлению на Лы­ сую Гору, чтобы ее оцепить.

Этим не ограничились распоряжения прокуратора. Сухим и без­ различным голосом он приказал секретарю пригласить к себе на по­ следнее совещание первосвященника Иосифа Каиафу, а затем, не­ много погодя, еще двух членов синедриона.

Когда солнце поднялось до самой высокой точки, до которой оно могло подняться, в саду дворца встретились наедине прокуратор и первосвященник иудейский Иосиф Каиафа. В саду было тихо, но острым слухом уловил прокуратор дальнее низкое ворчание, над которым взмывали по временам слабенькие крики, и понял, что там на площади, где возвышается каменный тяжкий помост — лифострон, уже скопилась в волнении толпа, ожидающая приговора над разбойниками, и в толпе этой кричат беспокойные продавцы воды.

Прокуратор начал с того, что пригласил первосвященника войти на балкон, в тень, но первосвященник извинился и отказался, со­ славшись на то, что закон не позволяет ему это сделать накануне пра­ здника.

Тогда Пилат заговорил. Он сказал, что разобрал дело и четверто­ го арестованного в эти дни, именно — Иешуа Га-Ноцри, и согласился с мнением Синедриона о том, что Га-Ноцри необходимо казнить, и утвердил смертный приговор.

Таким образом, к смертной казни, которая должна была испол­ ниться сегодня, приговорены четверо — Дисмас, Гестас, Вар-Равван и Га-Ноцри.

Первые двое взяты римской властью, числятся за прокуратором и, следовательно, о них здесь речь идти не будет.

Последние же — Вар-Равван и Га-Ноцри — взяты Синедрионом. Согласно закону, одного из двух преступников нужно будет отпус­ тить на свободу в честь наступающего сегодня великого праздника Пасхи.

Итак, прокуратор желает знать, кого из двух преступников жела­ ет освободить Синедрион — Вар-Раввана или Га-Ноцри?

Каиафа склонил голову, в знак того, что вопрос ему ясен, и тихо сказал:

— Синедрион просит отпустить Вар-Раввана.

Прокуратор знал, что ответит ему первосвященник, он твердо знал это, и задача его заключалась в том, чтобы показать, что ответ Каиафы вызывает его изумление.

Пилат это сделал, и сделал с большим искусством. Брови на над­ менном лице прокуратора приподнялись, он прямо в глаза поглядел первосвященнику с самым вежливым изумлением.

— Признаюсь, этот ответ меня немного удивил, — сказал мягко прокуратор, — боюсь, нет ли здесь недоразумения?

Пилат объяснился. Римская власть ничуть не покушается на право духовной местной власти, об этом и говорить нечего, и первосвящен­ нику это хорошо известно, но в данном случае налицо, по-видимому, ошибка. И в исправлении этой ошибки римская власть заинтересована.

В самом деле: преступления Вар-Раввана и Га-Ноцри совершенно не сравнимы по тяжести. Если второй повинен в произнесении не­ лепых речей, смутивших народ в Ершалаиме и в других местах, то первый, виновный в том же самом, безмерно отяготил себя пря­ мым призывом к мятежу и, мало того, убийством двух человек город­ ской стражи при попытке взять его.

Кроме того: малейшего соприкосновения с Га-Ноцри совершен­ но достаточно, чтобы убедиться в невменяемости его.

В силу всего изложенного прокуратор просит первосвященника пересмотреть решение и оставить на свободе того из двух осужден­ ных, кто менее опасен, а таким, без сомнения, является второй — Га-Ноцри. Итак?

Кайфа прямо посмотрел в глаза Пилату и сказал тихим, но твер­ дым голосом, что Синедрион внимательнейшим образом ознако­ мившись с делом, вторично просит об освобождении Вар-Раввана.

Пилат несколько изменился в лице; но вся игра его должна была быть построена на полном спокойствии, и поэтому, так же тихо

иравнодушно, он сказал:

—Как? Даже после ходатайства? Ходатайства того, в лице которого говорит римская власть? Первосвященник, повторите в третий раз!

—И в третий раз мы просим об освобождении Вар-Раввана, — отозвался Каиафа.

Все было кончено, это было ясно, и говорить более было не о чем. Га-Ноцри уходил навсегда, и страшные злые боли прокуратора неко­ му излечить; от них нет средства, кроме смерти. Но не эта мысль по­ разила сейчас Пилата. Он тотчас постарался ее объяснить, и первое же объяснение было странно: смутно показалось, что он чего-то не договорил с осужденным, а может быть, чего-то не дослушал.

Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновение, как и прилетела. Она улетела, и тоска осталась необъясненной, ибо не могла же ее объяснить мелькнувшая как молния и тоже пропавшая моментально какая-то краткая мысль: «Бессмертие... пришло бес­ смертие». Чье бессмертие пришло, не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть.

— Хорошо, — произнес Пилат, — да будет по закону и да будет повашему, первосвященник. Сегодня Иешуа Га-Ноцри умрет.

Тут Пилат оглянулся, окинул взором видимый ему мир и удивился: пропал зацветающий розовый куст рядом, пропали кипарисы и гра­ натовое дерево, исчезла медная статуя в зелени, как и сама зелень. Поплыла вместо всего этого какая-то багровая гуща, в ней закача-

всадник! Оттого ты и хотел выпустить его, чтобы горе еще большее он причинил моему народу, чтобы над верою надругался! Но не дам на поругание веры народа моего, не дам! Ты слышишь, Пилат, —

иКаиафа указал вдаль, — слышишь?

Иопять услыхал Пилат как бы шум моря, подкатывающего к са­ мым стенам дворцового сада — там томилась толпа в ожидании. Еще услыхал Пилат текущий мимо мерный хруст и ровный тяжкий то­ пот, железное бряцанье где-то поближе за стеною — там шла рим­ ская, а за нею туземная пехота, стремящаяся на страшный для раз­ бойников предсмертный парад.

Тогда волна гнева поднялась до того, что прокуратор стал бледен, как бы помолодел, и, уже совсем не владея собою, проговорил...

Прокуратор вытер мокрый лоб, поглядел в землю, потом, прищурив­ шись на небо, увидел, что раскаленный шар над самой головой, а тень Каиафы съежилась у него под ногами, и сказал тихо, равнодушно:

— Полдень. Мы увлеклись беседою, а между тем пора на лифостротон.

Через несколько минут с балкона в сад вышел секретарь прокура­ тора и легат легиона, а через двери в стене в сад были впущены два члена Синедриона.

В присутствии всех вошедших Пилат торжественно и сухо попро­ сил первосвященника подтвердить, кого из обреченных угодно Си­ недриону помиловать в честь праздника; получил ответ — что это Вар-Равван, сказал: «Очень хорошо» — и велел секретарю записать это, сжал в кулаке поднятую секретарем пряжку и сделал знак, озна­ чавший, что надо идти. И под ногами идущих из сада захрустел рас­ каленный песок.

Лишь только группа, вышедшая из сада, показалась на площади, над нею понеслось гудение, как над встревоженным ульем. Сквозь прищуренные веки Пилат увидел, что площади нет, что пред ним ты­ сячи тысяч голов. Кроме того, он видел ослепительное сверканье доспехов в квадрате, окаймлявшем мраморный возвышенный ост­ ров — помост лифостротона. И на этот остров вышел Пилат, маши­ нально сжимая в кулаке ненужную пряжку.

Теперь Пилат хотел только одного — не увидеть группу осужден­ ных, которых, он знал, ведут сейчас туда же, куда шел и он — на по­ мост. Это было легко сделать — достаточно было прикрыть веками глаза, пользуясь тем, что солнце слепило всех, кто был на помосте. И это он сделал.

Лишь только белый плащ с кровавым подбоем возник в высоте на мраморном утесе среди человеческого моря, незрячему Пилату в уши ударила звуковая волна: «Га-а, а...». Она началась негромко, за­ родившись где-то вдали, потом стала громоподобной, а затем начала спадать. «Увидели меня...» — подумал Пилат. Волна не дошла до низ­ шей точки, а вдруг стала опять вырастать, качаясь, поднялась выше первой, и на ней, как на морском валу вскипает пена, вскипел свист, отдельные, сквозь гром различимые, женские стоны. «Их ввели... — подумал Пилат, — а стоны оттого, что задавили нескольких женщин, когда подались вперед».

Он выждал некоторое время, зная, что никакой силой нельзя за­ ставить умолкнуть толпу, пока она не выдохнет все, что накопилось

унее внутри, и начнет смолкать сама.

Икогда этот момент настал, прокуратор выбросил вверх руку

ипоследний шум сдунуло с толпы.

Тогда Пилат набрал, сколько мог, горячего воздуху и прокричал, и голос его, сорванный за его военную жизнь, понесло над тысячами голов:

— Именем кесаря императора!

Тут в уши ему ударил несколько раз железный рубленый крик —

вкогорте, взбросившей копья, прокричали: «Да здравствует кесарь!» Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце. Под веками у не­

го вспыхнул зеленый огонь, от него загорелся мозг, и над толпою по­ летели хриплые слова на арамейском языке:

— Четверо преступников, арестованных в Ершалаиме за убийст­ ва, подстрекательства к мятежу и оскорбление закона и веры, приго­ ворены к позорной казни, которая и совершится сегодня на Лысой Горе. Их имена — Дисмас, Гестас, Вар-Равван и Га-Ноцри. Вот они пе­ ред вами.

Пилат указал вправо рукой, не видя никаких преступников, но зная, что они там, на помосте.

Толпа ответила длинным гулом как бы удивления или облегчения. Когда он потух, Пилат продолжал:

—Но казнены из них будут только трое, ибо, согласно закону

иобычаю, в честь праздника Пасхи одному из осужденных, по выбо­ ру великого Синедриона и по утверждению римской власти, кесарь император возвращает жизнь!

Пилат выкрикивал слова и в то же время слушал, как на смену гу­ лу идет великая тишина. Теперь ни вздоха не доносилось до его ушей, ни шороха. Было мгновенье, когда Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо. Пилат еще продержал тишину и выкрикнул:

— Имя того, кого сейчас отпустят при вас на свободу...

Он сделал еще паузу, придерживая имя, проверяя, все ли он сказал, потому что знал, что мертвый город воскреснет после произнесения имени счастливца мгновенно и никакие дальнейшие слова слышны быть не могут. «Все, — беззвучно крикнул себе Пилат, — имя!»

И, раскатив букву «р» над молчащим городом, он прокричал:

— Вар-Равван!

Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло и залило ему ог­ нем уши. Вокруг него бушевали рев, визги, стоны, хохот, воздух про­ сверлило свистом.

Пилат повернулся и пошел по помосту к ступеням, не глядя ни на что, кроме разноцветных шашек мраморного настила, чтобы не ос­ тупиться. Он знал, что теперь у него за спиной на помост градом ле­ тят бронзовые монеты и финики, что в воющей толпе, давя друг дру­ га, лезут на плечи, чтобы увидеть своими глазами чудо — как человек, который уже был в руках смерти, вырвался из ее рук; как легионеры

снимают с него веревки, причиняя невольно жгучую боль в его вы­ вихнутой на допросе руке, как он, морщась и охая, все же улыбается бессмысленной сумасшедшей улыбкой. Он знал, что в это же время конвой, грохоча и топча помост, уже ведет к боковым ступеням трех со связанными руками, чтобы выводить их на дорогу, ведущую на за­ пад, к Лысой Горе.

Пилат спустился с лифостротона, оказался в тылу его, там, куда оцепление закрыло вход для народа, и тогда открыл глаза, зная, что теперь он в безопасности — Га-Ноцри он видеть уже не мог.

В стон толпы, начинавшей стихать, теперь врывались и уже были различимы выкрики глашатаев, повторяющих все, что прокричал с лифостротона Пилат.

Кроме того, до слуха прокуратора донесся дробный, стрекочу­ щий и приближающийся конский топот и труба, что-то коротко и ве­ село спевшая.

Кавалерийская ала, забирая все шире рыси, вылетела на пло­ щадь, чтобы оттуда, по переулку, мимо каменной стены, по которой стлался виноград, минуя скопища народа, проскакать кратчайшей дорогой к Лысой Горе.

Пилат, шедший за ним легат легиона и конвой придержали шаг. Маленький, как мальчик, темный, как мулат, командир алы — сири­

ец — выкрикнул какую-то команду и, равняясь с Пилатом, выхватил меч, поднял злую вороную лошадь на дыбы, шарахнулся в сторону и поскакал, переходя на галоп. За ним по три в ряд полетели всадники в чалмах, запрыгали в туче мгновенно поднявшейся до самого неба бе­ лой едкой пыли кончики легких пик, пронеслись, повернутые к про­ куратору, смуглые лица с весело оскаленными сверкающими зубами.

Подняв до неба пыль, ала ворвалась в переулок. Мимо Пилата проскакал последний со значком в руке.

Закрываясь от пыли рукою, морща лицо, Пилат двинулся дальше, стремясь к калитке дворцового сада, за ним двинулся легат и нако­ нец конвой.

Это было ровно в полдень.

— Это было ровно в полдень, многоуважаемый Иван Николаевич, — сказал профессор.

Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся после сна, и увидел, что на Патриарших вечер.

Дышать стало гораздо легче, вода в пруде почернела, и легкая ло­ дочка уже скользила по ней, и слышался плеск весла и смешок граж­ данки в лодочке. Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в высоте луна, но еще не золотая, а белая.