Рус.лит. 4 курс Колпаков / Мой бедный Мастер. Полное собрание изданий и переизданий Мастера и Маргариты

—Кирпич ни с того ни с сего, — внушительно заговорил неизвест­ ный, — никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уве­ ряю вас, что вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.

—Может быть, вы знаете, какой, — с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, — и скажете мне?

—Охотно, — отозвался незнакомец. Он прищурился на Берлиоза, смерил его взором, как будто собирался сшить ему костюм, и сквозь зубы пробормотал: — Раз... Меркурий во втором доме... ушла луна...

шесть — несчастье, вечер семь... — и громко добавил: — Вам отрежут голову!

—А кто? — спросил Берлиоз. — Интервенты? — Он усмехнулся. — Немцы?

—Нет, — ответил неизвестный, — русская комсомолка.

—Гм... — криво ухмыльнувшись неловкой шутке иностранца, ска­ зал Берлиоз, — простите, но это маловероятно.

—Итак, позвольте вас спросить, что вы будете делать сегодня ве­ чером, если не секрет?

—Секрета нет. Сегодня в 10 часов в Массолите будет заседание,

ия буду председательствовать на нем.

—Нет, этого быть никак не может, — твердо заявил иностранец.

—Это почему? — спросил Берлиоз, на сей раз с раздражением.

—Потому, — ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшум­ но чертили птицы, — что Аннушка уже купила постное масло,

ине только купила, но уже и разлила. Так что заседание не состо­ ится.

Тут, понятное дело, под липами наступило молчание.

—Простите, — сказал Берлиоз, дико глядя на иностранца, — я ни­ чего не понял. При чем здесь постное масло?

—Постное масло здесь вот при чем, — вдруг заговорил Иван Ни­ колаевич, очевидно, решив объявить войну незваному собеседни­ ку. — Вам, гражданин, не приход ил ось бывать в сумасшедшем доме?

—Иван! — воскликнул Берлиоз.

Но иностранец ничуть не обиделся, а, наоборот, безумно развесе­ лился.

— Бывал! Бывал! И не раз! — вскричал он со смехом, но не сводя несмеющегося глаза с Ивана Николаевича. — Где я только не бывал. Досадно только, что я не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда. Так что вы уж сами спросите об этом у него, Иван Николаевич!

Понырев изменился в лице.

—Откуда вы знаете, как меня зовут?

—Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? — сказал иностранец и вынул из кармана вчерашний номер еженедель­ ного иллюстративного журнала, и Иван Николаевич тут же узнал на первой же странице и свои буйные вихры, и глаза, и собственные стихи. Однако на этот раз еще одно доказательство славы и популяр­ ности не обрадовало Понырева.

—Я извиняюсь, — сказал он, и лицо его потемнело, — вы не може­ те подождать минуточку, я хочу товарищу пару слов сказать...

—О, с удовольствием! — с резким акцентом воскликнул ино­ странец. — Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

—Вот что, Миша, — заговорил поэт тихо, оттащив в сторону Бер­ лиоза, — это никакой не интурист, а шпион, это белый, перебрав­ шийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет.

—Почему шпион? — шепнул неприятно пораженный Берлиоз.

—Верь чутью, — засипел ему в ухо Иван Николаевич, — он дура­ ком притворяется, чтобы выспросить кой-что. Идем, идем, а то уй­ дет...

И поэт за руку потянул расстроенного Берлиоза к скамейке. Не­ знакомец не сидел, а стоял возле скамейки, держа в руках визитную карточку.

— Извините меня, что я в пылу нашего интересного спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, а в кармане у меня и пас­ порт, подтверждающий то, что написано на карточке, — веско сказал иностранец, проницательно глядя на обоих друзей.

Те сконфузились, а иностранец спрятал карточку. Ивану Никола­ евичу удалось прочесть только начало первого слова «Professor»

иначальную букву фамилии, опять-таки «F».

—Очень приятно, — сказал смущенно Берлиоз. — Берлиоз! Опять произошли рукопожатия и опять сели на скамью.

—Вы в качестве консультанта, наверно, приглашены к нам, про­ фессор? — спросил Берлиоз.

—Да, консультанта, — подтвердил профессор.

—Вы — немец? — спросил Иван.

—Я-то? — переспросил профессор и задумался. — Да, пожалуй, неметц... — сказал он.

—А у вас какая специальность? — ласково осведомился Берлиоз.

—Я специалист по черной магии.

«На тебе!» — воскликнул мысленно Иван.

—И... и вас по этой специальности пригласили к нам? — вытара­ щив глаза, спросил Берлиоз.

—По этой пригласили, — подтвердил профессор, — тут в государ­ ственной библиотеке нашли интересные рукописи Бэкона и бене­ диктинского монаха Гильдебранда, тринадцатый и одиннадцатый век... Захотели... я их чтобы разбирал немного... Я специалист... пер­ вый в мире...

—А-а! Вы — историк? — с большим уважением спросил Берлиоз.

—Я — историк, — охотно подтвердил ученый и добавил: — Сего­ дня вечером будет смешная история.

Опять удивились и редактор, и поэт, а профессор пальцами обеих рук поманил их и, когда они наклонились к нему, прошептал:

—Имейте в виду, что Христос существовал.

—Видите ли, профессор, — смущенно улыбаясь, отозвался Берли­ оз, — мы уважаем ваши несомненно большие знания, но сами при­ держиваемся другой точки зрения...

—А не надо никаких точек зрения, — ответил профессор, — про­ сто он существовал!

—Но какое же доказательство?..

—А никакого доказательства не надо, — заговорил профессор без всякого акцента, — просто в десять часов утра...

В десять часов утра шаркающей кавалерийской походкой в пери­ стиль под разноцветную колоннаду вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Больше всего на свете прокуратор ненавидел запах розового мас­ ла, и все предвещало нехороший день, потому что розовым маслом пропах весь мир. Казалось, что пальма пахнет розовым маслом, кон­ вой, ненавистный балкон. Из недальней кордегардии заносило дым­ ком — легионные кашевары начали готовить обед для дежурного ма­ нипула. Но прокуратору казалось, что и к запаху дыма примешивает­ ся поганая розовая струя.

«Пахнет маслом от головы моего секретаря, — думал прокура­ тор, — я удивляюсь, как моя жена может терпеть при себе такого вульгарного любовника... Моя жена дура... Дело, однако, не в розо­ вом масле, а в том, что это мигрень. От мигрени же нет никаких средств в мире... попробую не вертеть головой...»

Из зала выкатили кресло, и прокуратор сел в него. Он протянул руку, ни на кого не глядя, и секретарь тотчас же вложил в нее кусок пергамента. Гримасничая, прокуратор проглядел написанное и сей­ час же сказал:

— Приведите его.

Через некоторое время по ступенькам, ведущим с балкона в сад, двое солдат привели и поставили на балконе молодого чело­ века в стареньком, многостиранном и заштопанном таллифе. Ру­ ки молодого человека были связаны за спиной, рыжеватые вью­ щиеся волосы растрепаны, а под заплывшим правым глазом сидел громадных размеров синяк. Левый здоровый глаз выражал любо­ пытство.

Прокуратор, стараясь не поворачивать головы, поглядел на при­ веденного.

—Лицо от побоев надо оберегать, — сказал по-арамейски проку­ ратор, — если думаешь, что это тебя украшает...

И прибавил:

—Развяжите ему руки. Может быть, он любит болтать ими, когда разговаривает.

Молодой человек приятно улыбнулся прокуратору. Солдаты тот­ час освободили руки арестанту.

—Ты в Ершалаиме собирался царствовать? — спросил прокура­ тор, стараясь не двигать головой.

Молодой человек развел руками и заговорил.

—Добрый человек...

Но прокуратор тотчас перебил его:

—Я не добрый человек. Все говорят, что я злой, и это верно. Он повысил резкий голос:

—Позовите кентуриона Крысобоя!

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда кентурион Марк, прозванный Крысобоем, предстал перед прокуратором.

Крысобой на голову был выше самого высокого из солдат легиона и настолько широк в плечах, что заслонил невысокое солнце.

Прокуратор сделал какую-то гримасу и сказал Крысобою по-латы- ни:

— Вот... называет меня «добрый человек»... Возьмите его на мину­ ту в кордегардию, объясните ему, что я злой... Но я не терплю подби­ тых глаз перед собой!..

И все, кроме прокуратора, проводили взглядом Марка Крысобоя, который жестом показал, что арестованный должен идти за ним. Крысобоя вообще все провожали взглядами, главным образом из-за его роста, а те, кто видел его впервые, — из-за того, что лицо Крысо­ боя было изуродовано: нос его в свое время был разбит ударом гер­ манской палицы.

Во дворе кордегардии Крысобой поставил перед собою аресто­ ванного, взял бич, лежащий на козлах, и, не сильно размахнувшись, ударил арестанта по плечам. Движение Крысобоя было небрежно и незаметно, но арестант мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги, и некоторое время не мог перевести дух.

— Римский прокуратор, — заговорил гнусаво Марк, плохо выгова­ ривая арамейские слова, — называть «Игемон»... Другие слова нет, не говорить!.. Понимаешь?.. Ударить?

Молодой человек набрал воздуху в грудь, сбежавшая с лица краска вернулась; он протянул руку и сказал.

— Я понял. Не бей.

И через несколько минут молодой человек стоял вновь перед про­ куратором.

—В Ершалаиме хотел царствовать? — спросил прокуратор, при­ жимая пальцы к виску.

—Я, до... Я, игемон, — заговорил молодой человек, выражая удив­ ление здоровым глазом, — нигде не хотел царствовать.

—Лгуны всем ненавистны, — ответил Пилат, — а записано ясно: самозванец, так показывают свидетели, добрые люди.

—Добрые люди, — ответил, оживляясь, молодой человек и при­ бавил торопливо, — игемон, ничему не учились, поэтому перепутали все, что я говорил.

Потом помолчал и добавил задумчиво:

— Я полагаю, что две тысячи лет пройдет ранее... — он подумал еще, — да, именно две тысячи, пока люди разберутся в том, насколь­ ко напутали, записывая за мной.

Тут на балконе наступило полное молчание.

Прокуратор поднял голову и, скорчив гримасу, поглядел на арес­ танта.

—За тобой записано немного, — сказал он, ненавидя свою боль

идаже помышляя о самоубийстве, — но этого достаточно, чтобы те­ бя повесить.

—Нет, ходит один с таблицей и пишет, — заговорил молодой че­ ловек, — достойный и добрый человек. Но однажды, заглянув в эту таблицу, я ужаснулся. Ничего этого я не говорил. И прошу его — со­ жги эту таблицу. Но он вырвал ее у меня из рук и убежал.

—Кто такой? — спросил Пилат.

—Левий Матвей, — охотно пояснил арестант, — он был сборщи­ ком податей, а я его встретил на дороге и разговорился с ним. Он по­ слушал, деньги бросил на дорогу и сказал: я с тобой пойду путешест­ вовать.

—Ершалаим, — сказал Пилат, поворачиваясь всем корпусом к се­ кретарю, — город, в котором на Пасхе не соскучишься... Сборщик по­ датей бросил деньги на дорогу!

—Подарил, — пояснил молодой человек, — шел мимо старичок, нес сыр. Он ему сказал: подбирай.

—Имя? — спросил Пилат.

—Мое? — спросил молодой человек, указывая себе на грудь.

—Мое мне известно, — ответил Пилат, — твое.

—Ешуа, — ответил молодой человек.

—Прозвище?

—Га-Ноцри.

—Откуда родом?

—Из Эн-Назира, — сказал молодой человек, указывая рукой вдаль.

Секретарь пристроился с таблицей к колонне и записывал на ней.

—Кто ты по национальности? Кто твои родители?

—Я — сириец.

—Никакого языка, кроме арамейского, не знаешь?

—Нет, я знаю латинский и греческий.

Пилат круто исподлобья поглядел на арестованного. Секретарь попытался поймать взгляд прокуратора, но не поймал и еще стреми­ тельнее начал записывать. Прокуратор вдруг почувствовал, что ви­ сок его разгорается все сильнее. По горькому опыту он знал, что вскоре вся его голова будет охвачена пожаром. Оскалив зубы, он по­ глядел не на арестованного, а на солнце, которое неуклонно ползло вверх, заливая Ершалаим, и подумал, что нужно было бы прогнать этого рыжего разбойника, просто крикнуть: «Повесить его!» Его увели бы. Выгнать конвой с балкона, припадая на подагрические но­ ги, притащиться внутрь, велеть затемнить комнату, лечь, жалобным голосом позвать собаку, потребовать холодной воды из источника, пожаловаться собаке на мигрень.

Он поднял мутные глаза на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на проклятом ершалаимском

солнцепеке стоит перед ним этот бродяга с избитым лицом и какие ненужные и глупые вопросы еще придется ему задавать.

—Левий Матвей? — хрипло спросил больной прокуратор и за­ крыл глаза, чтобы никто не видел, что происходит с ним.

—Да, добрый человек Левий Матвей, — донеслись до прокурато­ ра сквозь стук горячего молота в виске слова, произнесенные высо­ ким голосом.

—А вот, — с усилием и даже помолчав коротко, заговорил проку­ ратор, — что ты рассказывал про царство на базаре?

—Я, игемон, — ответил, оживляясь, молодой человек, — расска­ зывал про царство истины добрым людям и больше ни про что не рассказывал. После чего прибежал один добрый юноша, с ним дру­ гие, и меня стали бить и связали мне руки.

—Так, — сказал Пилат, стараясь, чтобы его голова не упала на пле­ чо. «Я сказал «так», — подумал страдающий прокуратор, — что озна­ чает, что я усвоил что-то, но я ничего не усвоил из сказанного», —

ион сказал:

—Зачем же ты, бродяга, на базаре рассказывал про истину, не имея о ней никакого представления? Что такое истина?

И подумал: «О, боги мои, какую нелепость я говорю. И когда же кончится эта пытка на балконе?»

И он услышал голос, сказавший по-гречески:

—Истина в том, что у тебя болит голова, и болит так, что ты уже думаешь не обо мне, а об яде. Потому что, если она не перестанет бо­ леть, ты обезумеешь. И я твой палач, о чем я скорблю. Тебе даже

исмотреть на меня не хочется, а хочется, чтобы пришла твоя соба­ ка. Но день сегодня такой, что находиться в состоянии безумия тебе никак нельзя, и твоя голова сейчас пройдет.

Секретарь замер, не дописав слова, глядел не на арестанта, а на прокуратора. Каковой не шевелился.

Пилат поднял мутные глаза и страдальчески поглядел на арестан­ та и увидел, что солнце уже на балконе, печет голову арестанту, он щурит благожелательный глаз, а синяк играет радугой.

Затем прокуратор провел рукою по лысой голове, и муть в его гла­ зах растаяла. После этого прокуратор приподнялся с кресла, голову сжал руками, и на обрюзгшем его лице выразился ужас.

Но этот ужас он подавил своей волей.

А арестант между тем продолжал свою речь, и секретарю показа­ лось, что он слышит не греческие хорошо знакомые слова, а неслы­ ханные, неизвестные.

— Я, прокуратор, — говорил арестант, рукой заслоняясь от солн­ ца, — с удовольствием бы ушел с этого балкона, потому что, сказать по правде, не нахожу ничего приятного в нашей беседе...

Секретарь побледнел, как смерть, и отложил таблицу.

— То же самое я, впрочем, советовал бы сделать и тебе, — продол­ жал молодой человек, — так как пребывание на нем принесет тебе, по моему разумению, несчастия впоследствии. Мы, собственно гово­ ря, могли бы отправиться вместе. И походить по полям. Гроза бу­ дет, — молодой человек отвернулся от солнца и прищурил глаз, —

только к вечеру. Мне же пришли в голову некоторые мысли, кото­ рые могли бы тебе понравиться. Ты к тому же производишь впечат­ ление очень понятливого человека.

Настало полное и очень долгое молчание. Секретарь постарался уверить себя, что ослышался, представил себе этого Га-Ноцри пове­ шенным тут же у балкона, постарался представить, в какую именно причудливую форму выльется гнев прокуратора, не представил, ре­ шил, что что-то нужно предпринять, и ничего не предпринял, кроме того, что руки протянул по швам.

И еще помолчали.

После этого раздался голос прокуратора:

— Ты был в Египте?

Он указал пальцем на таблицу, и секретарь тотчас поднес ее про­ куратору, но тот отпихнул ее рукой.

—Да, я был.

—Ты как это делаешь? — вдруг спросил прокуратор и уставил на Ешуа зеленые, много видевшие глаза. Он поднес белую руку и посту­ чал по левому желтому виску.

—Я никак не делаю этого, прокуратор, — сказал, светло улыбнув­ шись единственным глазом, арестант.

—Поклянись!

—Чем? — спросил молодой человек и улыбнулся пошире.

—Хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, причем доба­ вил, что ею клясться как раз время — она висит на волоске.

—Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил юно­ ша. — Если это так, то ты ошибаешься.

—Я могу перерезать этот волосок, — тихо сказал Пилат.

—И в этом ты ошибаешься. Но об этом сейчас, я думаю, у тебя нет времени говорить. Но пока еще она висит, не будем сотрясать воздух неумными и бессмысленными клятвами. Ты просто поверь мне — я не врач.

Секретарь искоса заглянул в лицо Пилату и мысленно приказал себе ничему не удивляться. Пилат усмехнулся.

—Нет сомнения в том, что толпа собиралась вокруг тебя, стоило тебе раскрыть рот на базаре.

Молодой человек улыбнулся.

—Итак, ты говорил о царстве истины?

—Да.

—Скажи, пожалуйста, существуют ли злые люди на свете?

—Нет.

—Я впервые слышу об этом, и, говоря твоим слогом, ты ошиба­ ешься. К примеру — Марк Крысобой-кентурион — добрый?

—Да, — ответил [юноша], — он несчастливый человек. С тех пор, как ему переломили нос добрые люди, он стал нервным и несчаст­ ным. Вследствие этого дерется.

Пилат стал хмур и посматривал на Ешуа искоса. Потом проговорил:

—Добрые люди бросались на него со всех сторон, как собаки на медведя. Германцы висели на нем. Они вцепились в шею, в руки,

—На свете не было, нет и не будет столь прекрасной власти, как власть божественного кесаря, и не тебе, бродяга, рассуждать о ней! Оставьте меня здесь с ним одного, здесь оскорбление величества!

В ту же минуту опустел балкон, и Пилат сказал арестанту:

—Ступай за мной!

В зале с золотым потолком остались вдвоем Пилат и арестант. Бы­ ло тихо, но ласточка влетела с балкона и стала биться под потол­ ком — вероятно, потеряв выход. Пилату показалось, что она шуршит

икричит: «Караван — караван». Молчание нарушил арестант.

—Мне жаль, — сказал он, — юношу из Кериота. У меня есть пред­ чувствие, что с ним случится несчастье сегодня ночью, и несчастье при участии женщины, — добавил он мечтательно.

Пилат посмотрел на арестанта таким взглядом, что тот испуганно заморгал глазом. Затем Пилат усмехнулся.

—Я думаю, — сказал он придушенным голосом, — что есть койкто, кого бы тебе следовало пожалеть еще ранее Искериота. Не по­ лагал ли ты, что римский прокуратор выпустит негодяя, произно­ сившего бунтовщические речи против кесаря? Итак, Марк Крысобой, Иуда из Кериота, люди, которые били тебя на базаре, и я — это все добрые люди? А злых людей нет на свете?

—Нет, — ответил арестант.

—И настанет царство истины?

—Настанет, — сказал арестант.

—В греческих ли книгах ты вычитал это или дошел своим умом?

—Своим умом дошел, — ответил арестант.

—Оно не настанет, — вдруг закричал Пилат больным голосом, как кричал при Идиставизо: «Крысобой попался!» — Сейчас, во вся­ ком случае, другое царство, и если ты рассчитывал проповедовать

идальше, оставь на это надежду. Твоя проповедь может прерваться сегодня вечером! Веришь ли ты в богов?

—Я верю в Бога, — ответил арестант.

—Так помолись же ему сейчас, да покрепче, чтобы он помутил разум Каиафы. Жена, дети есть? — вдруг тоскливо спросил Пилат

ибешеным взором проводил ласточку, которая выпорхнула.

—Нет.

—Ненавистный город, — заговорил Пилат и потер руки, как бы обмывая их, — лучше бы тебя зарезали накануне. Не разжимай рот! И если ты произнесешь хотя одно слово, то поберегись меня!

И Пилат закричал:

—Эй! Ко мне!

Тут же в зале Пилат объявил секретарю, что он утверждает смерт­ ный приговор Синедриона, приказал Ешуа взять под стражу, кор­ мить, беречь, как зеницу ока, и Марку Крысобою сказал:

— Не бить!

Затем Пилат приказал пригласить к нему во дворец председателя Синедриона, первосвященника Каиафу.

Примерно через полчаса под жгучим уже солнцем у балкона стоя­ ли прокуратор и Каиафа. В саду было тихо, но вдали ворчало, как

вприбое, море и доносило изредка к балкону слабенькие выкрики продавцов воды, — верный знак, что ершалаимская толпа тысяч

впять собралась у лифостротона, ожидая с любопытством приго­ вора.

Пилат начал с того, что вежливо пригласил Каиафу войти во дво­ рец.

Каиафа извинился и отказался, сославшись на то, что закон ему не позволяет [сделать это] накануне праздника.

—Я утвердил приговор мудрого Синедриона, — заговорил Пи­ лат по-гречески, — итак, первосвященник, четверо приговорены к смертной казни. Двое числятся за мной, и о них здесь речь ид­ ти не будет. Но двое — за Синедрионом — Варраван Иисус, приго­ воренный за попытку возмущения в Ершалаиме и убийство двух городских стражников, и второй — Га-Ноцри Ешуа, или Иисус. Завтра праздник Пасхи. Согласно закону, одного из двух преступ­ ников нужно будет выпустить на свободу в честь праздника. Ука­ жи же мне, первосвященник, кого из двух преступников желает освободить Синедрион — Варравана Иисуса или Га-Ноцри Иису­ са? Прибавлю к этому, что я, как представитель римской власти, ходатайствую о выпуске Га-Ноцри. Он — сумасшедший, а особен­ но дурных последствий его проповедь не имела. Храм оцеплен легионерами и охраняется, ершалаимские зеваки и врали, — вяло и скучным голосом говорил Пилат, — ходившие за Га-Ноцри, ра­ зогнаны, Га-Ноцри можно выслать из Ершалаима; между тем в ли­ це Варравана мы имеем дело с очень опасным человеком; не го­ воря уже о том, что он убийца, но взяли его с бою и в то время, когда он призывал к прямому бунту против римской власти. Итак?

Чернобородый Каиафа ответил прокуратору:

—Великий Синедрион в моем лице просит выпустить Варравана.

—Даже после моего ходатайства? — спросил Пилат и, чтобы про­ чистить горло, глотнул слюну. — Повтори, первосвященник.

—Даже после твоего ходатайства прошу за Варравана, — твердо повторил Каиафа.

—Подумай, первосвященник, прежде чем в третий раз отве­ тить, — глухо сказал Пилат.

—В третий раз прошу за Варравана, — отозвал

неповинного бродячего философа! Темным изуверам от него — беда! Вы предпочитаете иметь дело с разбойником! Но, Каиафа, дешево ты не купишь Га-Ноцри, это уж я тебе говорю! Увидишь ты легионы

вЕршалаиме, услышишь ты плач!

—Знаю, знаю, Пилат, — сказал тихо Каиафа, — ты ненавидишь на­ род иудейский и много зла ему еще причинишь, но вовсе ты его не погубишь!

Наступило молчание.

— О, род преступный! О, темный род! — вдруг негромко восклик­ нул Пилат, покривив рот и качая головою.

Каиафа побледнел и сказал, причем губы его тряслись: