Французское Просвещение И Революция 1989 г

де Колонна. «План оздоровления», который он в качестве гене­ рального контролера финансов предложил в августе 1786 г., предусматривал продажу земель королевского домена и введение единой «территориальной подати», которую дворяне должны были уплачивать наравне со всеми другими подданными. Для определе­ ния порядка ее взимания де Колонн предлагал организовать на местах консультативные провинциальные собрания, объединяю­ щие представителей земельной собственности без различия их сословной принадлежности 109

Как же ответило дворянство на эти предложения, продикто­ ванные отчаянным состоянием казны? Оно повело себя, как недоу­ мок, как истеричный избалованный ребенок, у которого вздумали отнять один-единственный пряник из лежащей перед ним груды сладостей. Никакие резоны, никакие обещания каравая, который со временем появится на столе вместо отнятого пряника, не могли унять инфантильного дворянското раздражения. Созванное по указу короля собрание нотаблей (первый орган сословного пред­ ставительства, разрешенный монархией после роспуска Генераль­ ных штатов в 1714 г., — орган, где дворяне доминировали) решительно отклонило план де Колонна. Суммарная сословная воля дворянства прямо обратилась против его консолидирован­ ной классовой воли, отчужденно и объективно представленной в действиях абсолютистского правительства. В том же направле­ нии действовала и придворная интрига — этот важнейший ин­ струмент сословной «теневой политики». За три года до револю­ ции он сработал как механизм торможения реформистской инициа­ тивы правительства, которая одна только могла еще отсрочить беспощадную ломку «снизу» всей феодальной хозяйственно­ социальной системы. Де Колонн и его приверженцы, получили отставку (та же участь еще прежде постигла Тюрго и Неккера); программа копромисса с крупной торговой буржуазией была сорвана.

На идею единого территориального налогообложения дворян­ ство отвечало декларациями, в которых сословная спесь соеди­ нялась с самыми примитивными инстинктами привилегирован­ ного потомственного стяжателя. «Служба дворян благородна, как и они сами, — растолковывали королю члены Парижского парламента, — дворянин не обязан короне ни тальей, ни презрен­ ной корвё (подушной податью. — Э. С .), но лишь военной и прочей благородной службой. Эти законы создал не случай, и время бессильно их изменить» 110

Период эволюции французской неограниченной монархии в сторону «просвещенного абсолютизма» — это и период раздра­

земли, произвольно увеличивают число прямых феодальных повинностей и восстанавливают самые архаичные, сеньорально­ барщинные права (последнее, как показал французский историк Э. Лабруссе, способствует снижению цен на сельскохозяйствен­

50

Стареющему неофеодализму не по плечу то, что без труда давалось куда более патриархальным английским феодалам XVII в. Его представители не способны ни обуржуазиться, ни добиться компромисса с буржуазией, ни вотировать стратегию структурных реформ. Они не могут ни объединиться под одним знаменем, ни толково размежеваться. Они воплощают в себе агонию абсолютистского режима и усугубляют ее каждым новым актом сословного волеизъявления, приближая час революцион­ ного переворота. «Д аж е тогда, когда уже начнется разрушение здания старого порядка, они все еще будут рассуждать ничуть не более здраво. Они возомнят даже, будто самое лучшее, что

само собой, так что им останется только вступить опять в свои заново выстроенные и раззолоченные салоны. .» 115

Набросанная нами картина самоотчуждения и вырождения господствующего неофеодального сословия, разумеется, не явля­ ется полной. Мы сознательно оставляем в стороне противодей­ ствующие тенденции, а именно: имущественное и социальное расслоение дворянства; появление в его среде убежденных против­ ников^ придворностщ образование в последней трети XVIII в. особой (хотя и узкой, включившей в себя лишь около полутора процентов от общей численности сословия) дворянской группы, занятой промышленным предпринимательством; физиократи­ ческие^ увлечения в верхах правительственной администрации; прямой переход многих представителей столичного и провинциаль­ ного дворянства в лагерь начинающейся революции и т. д. 116 Мы видели свою задачу в построении обобщенного «идеально­ типического образа», важного для понимания логики и результа­ тов искусственно задержанного отживания сословности.

Никакие противодействующие тенденции не отменяют, на наш взгляд, того обстоятельства, что дворянство как классовая опора и как цель абсолютной монархии оказалось ответственным за все более циничную, государственно организованную практику приви­ легированного доходного порабощения и именно поэтому полагало на другом полюсе общественную силу, выступающую под флагом социального бескорыстия,^ свободы и равенства. «Чтобы одно сословие, — писал молодой Маркс, — было par excellence сосло- вием-освободителем, для этого другое сословие должно быть наоборот, явным сословием-поработителем. Отрицательно-всеоб­ щее значение французского Дворянства и французского духовен­ ства обусловило собой положительно-всеобщее значение того класса, который непосредственно граничил с ними и противостоял им, — бурж уазии»

52

4. Буржуазия в условиях абсолютизма. Потребности и запросы

стесненного классообразования

Историки французского хозяйства не раз обращали внимание на то, что благотворное и стимулирующее воздействие монархии на мануфактурный капитализм убывало по мере развития этого института.

«Золотой век» в отношениях между раннебуржуазным пред­ принимательством и короной падает на период расцвета центра­ лизованной сословной монархии. «Вся первая половина XVI в. вплоть до 1560-х годов, эпоха блестящего французского Возрож ­ дения, — пишет об этом времени А. Д. Люблинская, — была вместе с тем и эпохой быстрого и энергичного роста торговопромышленной буржуазии, прочно вставшей на путь капитали­ стического развития» 118 Рост этот был особенно заметен на фоне упадка раннекапиталистического производства в лоскутной Сев. Италии (на родине первых мануфактур) и в феодально-раздроб­ ленной Германии, претерпевшей бедствия Крестьянской войны и послереформационной княжеской междоусобицы 40—50-х годов. Выгоды, которые французский мануфактурный капитализм получал от централизованной сословной монархии, имели социально-объективный характер: они не были результатом какойлибо особой протекционистской политики двора.

То же можно сказать и о раннем периоде абсолютизма — времени правления Генриха IV. Не трезвая благосклонность к промышленному предпринимательству, отличавшая этого государя и его первого министра Сюлли, а религиозный и граж ­ данско-политический мир, которого они добились к концу XVI сто­ летия, стал главным фактором продолжающегося мануфактурно­ капиталистического развития. Важнейшим «пробуржуазным» мероприятием Генриха IV явилось издание Нантского эдикта, который, с одной стороны, позволил потушить огонь разоритель­ ной конфессиональной войны, а с другой — способствовал тому, что гугенотство из знамени дворянской оппозиции стало превра­ щаться в «мирное», бюргерски-буржуазное протестантское веро­ исповедание, отвечающее потребности формирования новой породы упорных, добросовестных и инициативных агентов частно­ предпринимательской практики 119

Время стабилизации французского абсолютизма оказалось и временем, когда буржуазия впервые ощутила, сколь опромет­ чиво с ее стороны было бы считать неограниченную монархичеческую власть «своей властью». Деятельность Ришелье по отла­ живанию правительственно-административной машины, упоря­ дочению судопроизводства и фиска, подавлению новых очагов феодального сепаратизма, его умение ставить критерий государ­ ственной целесообразности выше вероисповедных требований сочувственно воспринимались торгово-промышленными кругами. Вместе с тем буржуазия получала все новые доказательства того,

53

что интересы дворянства как привилегированного сословия заранее включены у Ришелье в критерий государственного инте­ реса; что совершенствование правительственно-административ­ ной машины усиливает регламентацию ремесел и мануфактур; что терпимость кардинала к гугенотам кончается в том пункте, где начинается серьезная деловая карьера и т. д. Не случайно, именно в период правления Ришелье в среде гугенотской бурж уа­ зии возникают проекты республиканского самоуправления по типу Нидерландов.

При Мазарини отлаживается практика многоплановой неофеодальной эксплуатации мануфактурного капитализма: через нало­ говую систему, через механизм малодоходных, а иногда и убыточных военно-правительственных заказов, через продажу должностей, жалованных грамот, ремесленных патентов, постро­ енную, как мы уже отметили, на началах неравноправия, откры­ того принуждения и откровенного правительственного мошен­ ничества. Капиталистический уклад развивается медленно, з а ­ трудненно, а к середине 60-х годов XVII в. вступает в фазу стагнации.

Лишь в этих условиях абсолютистское государство в лице Кольбера решается на серьезные протекционистские меры в отно­ шении торгово-промышленной деятельности. Оно снижает уровень ее налогообложения, затрудняет ввоз во Францию иноземной промышленной продукции, предоставляет кредиты и само осно­ вывает мануфактурные мастерские, которые затем переходят в частные руки.

Последующие события показывают, однако, что это был не более чем коньюнктурно-хозяйственный маневр абсолютизма. Уже во второй половине правления Людовика XIV начинается энергичное выжимание из торгово-промышленной губки тех на­ коплений, которые она успела впитать при Кольбере. К испытан­

нудительным займам, выплата по которым не только задерж ива­ ется на многие годы, но порой и просто отменяется. Безнаказанное

ствования Людовика XIV государство обанкротилось на два мил­ лиарда ливров, во время Лоу — на такую же сумму, в управление Терре владельцы государственных бумаг потеряли кто треть, кто половину своих доходов» 120

Бойкотировать государственные займы, как правило, приуро­ ченные к какой-нибудь военно-патриотической правительствен­ ной затее, значило для коммерсанта или мануфактурщика про­ слыть дурным, «ненадежным» подданным. В страхе перед этой опасностью он должен был отдавать свои деньги в руки самого ненадежного из дебетаторов. «Со времен Генриха IV, — писал предреволюционный просветитель-публицист Ш амфор, — .на­ считывается пятьдесят шесть нарушений государственных

54

обязательств. И правительство всегда может сослаться на преж­ ние прецеденты и сказать, что оно следует ,,примеру отцов“» 121 Отсюда делается понятным, что основное отношение торгово­ мануфактурной буржуазии к абсолютной монархии — это глубо­ кое, исторически воспитанное недоверие. Оно сформировано практикой «выжимания губок», правительственными махина­ циями с должностями и званиями, вынесенными на торги, и, нако­ нец, многократными и бесцеремонными нарушениями государстиенных долговых обязательств.

В 80-х годах XVIII в. это недоверие буржуа-заимодавца оказыипется одним из существенных факторов в развитии кризиса

.абсолютизма и играет немалую роль в самой политической под­ готовке революции.

то обстоятельство, что победоносным соперником Франции оказывается Англия, где революция свергла абсолютизм и уста­ новила режим конституционной монархии. Долгая борьба с поли­ тически и экономически опережающим противником ввергает 1 грану в состояние хронического финансового перенапряжения. Никакие налоговые ухищрения, никакие поборы, взыскиваемые

уже полунищего крестьянства, не позволяют покрыть растущих издержек казны. К началу 70-х годов государство оказывается перед задачей мобилизации доходов «средних классов». Именно над этой задачей бьются три уже упомянутых нами хозяйственных реформатора: Тюрго, Неккер и де Колонн.

Чтобы привлечь к государству экономически активные силы нации (независимых землевладельцев, торговых и промышлен­ ных предпринимателей), Тюрго решается покуситься на саму централизованную абсолютистскую опеку. Он отстаивает общин­ ное, окружное и провинциальное самоуправление, «дабы вещи, которые должны делаться, достаточно хорошо делались бы сами гобой, без постоянного вмешательства правительства и его агентов по нее мелочи управления». Общинным собраниям следует самим распределять налоги, заведовать общественными (прежде всего порожными) работами, ходатайствовать о местных нуждах перед перховной властью. Выборные от общин должны составить «боль­ шой муниципалитет», по сути дела играющий роль националь­ ного собрания 122

Неккер, сменивший Тюрго на посту генерального контролера финансов, в 1779 г. уничтожает серваж в королевском домене. <>п предлагает, далее, систему займов, достаточно хорошо про­ думанную с точки зрения кредитной техники, и требует бережлимоети в выделении средств на содержание двора.

Наконец, де Колонн рекомендует, как мы уже знаем, обяза- п\/11>иую для всех сословий «территориальную подать», уменьше­ ние налогового бремени для представителей ремесла и промыш­ ленности, уничтожение большинства внутренних таможен и т. д.

55

Взятые в целом, реформы эти могут рассматриваться как система политических и экономических льгот, стимулирующих хозяйственную активность «третьего сословия» (прежде всего торгово-мануфактурной буржуазии и независимых землевла­ дельцев) и предоставляемых ему на условии участия в новых государственных займах.

Чем же закончилась эта попытка мобилизовать практическую энергию и денежные накопления «средних классов»?

На этот вопрос коротко и выразительно ответил А. Олар: «. .королевская власть была бессильна как добиться денег, необходимых для ее существования, так и заставить принять те благодеяния, которые она предлагала с целью получить эти деньги» 123

Причина обеих неудач была одна и та же: недоверие француз­ ской буржуазии к любым рассчитанным на нее правительствен­ ным инициативам.

Абсолютная монархия, оказавшаяся в отчаянном финансо­ вом положении, возможно, впервые в истории торговалась почестному. На прилавок были выложены такие серьезные соци­ ально-политические блага, как почин в отмене крепостного права, буржуазные «промышленные свободы», облегчение налогового бремени, ограничение всевластия бюрократии и расширение возможностей местного самоуправления. Инициаторы реформ были людьми несомненно искренними в своих начинаниях: Тюрго доказывал это всем содержанием своих физиокра­ тических сочинений; Неккер, сам крупный банкир, — тем, что отдал немалую денежную сумму под отстаиваемый им государст­ венный процентный займ; де Колонн — решительностью, с какой он ущемлял свое собственное сословие. И все-таки буржуазия не верила в серьезность и подлинность затеваемой сверху финан- сово-хозяйственной перестройки. Она подозревала в ней очеред­ ную хитрость и приманку, новый коньюнктурный маневр не раз мошенничавшей власти. Краны были открыты — вода не текла: энергия и деньги «третьего сословия» не поступали в вырытые для них русла.

Предоставив дворянских реформаторов дворянскому сослов­ ному суду (они, как мы помним, все получили отставку), буржуа­ зия потребовала для себя уже не льгот, а известных реальных гарантий. Монархия давала социально-политические блага на ус­ ловии буржуазного взноса богатством; буржуазия соглашалась внести деньги только на условии контроля над богатством монар­ хии. Она стремительно приближалась к идее выборного нацио­ нального собрания, которое было бы правомочно в решении всех финансовых вопросов, вплоть до затрат на собственные нужды государя. По праву многократно обманутого покупателя и заимо­ давца буржуазия посягала на существеннейшую прерогативу абсолютной власти. Она вела дело к двоевластию, допущенному с согласия некредитоспособного короля.

56

В1789 г. «третье сословие» выторговало это состояние: рядом

смонархией встали Генеральные штаты французской нации, созванные для решения вопроса о финансовой помощи короне, но призванные, как выяснилось, решить саму ее судьбу 124

17 июня отделившиеся депутаты «третьего сословия» провоз­ гласили себя Национальным собранием, которое стало действо­ вать как полномочный хозяин государственной финансовой политики. Собрание объявило, что считает незаконными все существующие налоги и подати и видит свою цель в отмене «феодального режима». Оно временно (во избежание анархии) соглашалось на то, чтобы до момента завершения его новоустрои­ тельной работы налоги «продолжали собираться тем же спосо­ бом, что и прежде». Однако в дальнейшем «должно было повсюду прекратиться взимание всякого налога, не одобренного Собра­ нием» 125

Французский простолюдин хорошо расслышал основной смысл этих деклараций. «С первый дней революции его главной идеей стало то, что он ничего не должен, что ему теперь дана расписка в уплате по всем его прежним обязательствам. .» 126 Националь­ ное собрание пробудило и лигитимировало эту идею. Самым замечательным в его декрете (первом немонархическом декрете за всю историю Франции) было то, что буржуазия, безусловно доминировавшая в Собрании, выходила здесь далеко за рамки своей узкой классовой корысти. Она пеклась уже не просто о воз­ вращении ей прежних «долгов казны», не просто о снижении налогов на свою особую (финансово-промышленную) деятель­ ность, но об интересах всей нации, страдающей от абсолютистских

поборов. Она обнаружила готовность отстаивать свои права в качестве фрагмента всеобщих гражданских прав — готовность, самым определенным образом контрастировавшую с дворянской неспособностью поступиться хотя бы малой толикой сословных привилегий. Откуда взялась эта энергия классово-группового самоотрешения, политико-юридического признания всеобщего? Как объяснить ее из истории формирования буржуазии в условиях неофеодального абсолютистского господства?

** *

Покровительственных маневров неограниченной монархии оказалось достаточно для того, чтобы где-то к последней трети XVII в. развитие мануфактурного капитализма во Франции при­ обрело необратимый характер 127 Можно сказать, что с этого момента предпринимательское богатство должно было рано или поздно восстать против его расхищения и расточения приобрета­ тельскими неофеодальными верхами.

Но не менее существенно и другое: под эгидой репрессивно­ торгашеской феодальной власти во Франции не сформировался и не мог сформироваться структурно зрелый, эффективный и энер­

гичный капитализм.

57

Посмотрим, как доказывает это современное историческое исследование.

(1) Накануне революции население промышленных городов

винциях Нидерландов еще в первой половине XVI в. в городах про­ живало от 35 до 50 % их населения. Торговый капитал безусловно доминировал над промышленным, тогда как военная победа Англии над Голландией во второй половине XVII в. уже была достигнута, по словам К. Маркса, за счет «подчинения торгового капитала промышленному капиталу» 128 Мануфактурный про­ летариат был малочислен и незрел; в промышленности преобла­ дали мелкие и средние предприятия 129 Социальная дифференциа­ ция в деревне только начиналась и не шла ни в какое сравнение с тем, что имело место например, в Голландии. Положение Фран­ ции на мировом рынке было незавидным.

Наиболее крупные предприятия существовали в металлурги­ ческой и каменноугольной промышленности, но как раз здесь шире всего применялся полукрепостной и даже полурабский труд. Внедрение машин и механизмов шло крайне медленно: на уголь­ ных шахтах самой богатой и передовой французской компании «Анзен» на 4 тысячи рабочих приходилось 12 паровых машин 130 «На путь промышленного переворота она (Франция. — Э. С.) практически вступила уже после революции (во время Директории и в наполеоновский период)» 131

Аграрно-сырьевая база французского мануфактурного про­ изводства оставалась неразвитой; среди продуктов, поставляв­ шихся на мировой рынок, почти не фигурировали «товары народ­ ного потребления». «В числе предметов, экспортируемых из Фран­ ции, — замечал А. 3. Манфред, — были сукна, полотно, шелковые и шерстяные ткани, парча, саржа, вышивки, кружева, батист, чулки, шляпы, перчатки, веера, модные изделия, украшения, шторные обои, часы, драгоценности, посуда, бумага, книги, кар­ тины, мыло, свечи, зеркала, изящная мебель и т. д.» 132 Нетрудно увидеть, что основную часть этого прейскуранта составляли пред­ меты роскоши, товары для элитарного, привилегированного покупателя. Французская мануфактура и на внешнем рынке заяв­ ляла о себе как старый промышленный слуга феодальной знати, богатеющий с ее капризов.

(2) Сам процесс буржуазного классообразования стеснялся и периодически нарушался французской неограниченной монар­ хией. Его нормальному протеканию мешало и «аноблирование за плату», и существовавший вплоть до 70-х годов XVIII в. гнет ремесленных регламентов, и (это необходимо особо подчеркнуть) церковно-религиозная политика абсолютизма.

Тяжелый урон раннебуржуазному предпринимательству на­ несла отмена Людовиком XIV Нантского эдикта (1685 г.). «В тече­ ние года страну покинуло около полумиллиона гугенотов.

В числе эмигрантов оказались прежде всего ремесленники, купцы

58

и промышленные предприниматели Севера. Французское хозяй­ ство было подорвано: на десятилетия завяли целые ветви промыш­ ленности (например, текстильная и шелковая), тогда как в других странах (Англии, Голландии, Пруссии. — Э. С.) гугенотоы-иммиг- ранты заявили о себе как одна из самых активных хозяйственных сил» 133 Французское предпринимательство лишилось того своего отряда, который был наиболее верен требованиям протестантской хозяйственной этики, наименее подвержен коррумпированию

исоблазнам рефеодализации. Мало того, упорная, из поколения

ипоколение передаваемая деловитость вообще стала третиро­ ваться после 1685 г. как «гугенотская» особенность. Буржуа-ка- толики стыдились своего профессионального характера и побивали

рекорды дворянской престижной расточительности. Алчность па титулы и должности получила дополнительный, конфессио­ нальный стимул.

(3) Как показывают работы последнего времени, дворянское богатство во Франции накануне революции еще значительно превосходило богатство, находившееся в руках буржуазии.

Во-первых, это относится к земельной собственности. Как 11и парадоксально, но Достаточно широкая продажа земли, где главным контрагентом феодалов были буржуа и сравнительно зажиточные крестьяне, не уменьшила совокупных размеров дворянского землевладения 134 Обедневшей и разорившейся знати было немало, но благодаря аноблированию буржуа, захвату фео­ далами общиных земель, государственным пожалованиям, межсос­ ловным бракам и т. д. «благородное сословие» осталось основным хозяином земельного богатства.

Во-вторых, детальный анализ имущественного положения различных социальных групп Парижа, Бретани и небольших про­ винциальных городов Франции показал, что и неземельное богат­ ство дворянства (недвижимое имущество в городах, движимое имущество, деньги, акции и т. д.) превосходило в 70—80-х годах пеземельное богатство буржуазии 1 Так, в Бордо, где капиталы буржуазии были особенно велики, имущество свыше 50 тыс. ливров имели 3/4 дворян и лишь 1/5 крупных негоциантов из третьего сословия. «В свете современных данных, — пишет Л. А. Пиме­ нова, — представляется убедительной позиция тех историков (Ж- Сенто, М. Гарден), которые склоняются к мысли, что ослабле­ ние экономических позиций дворянства по отношению к буржуа­ зии существовало во Франции конца „старого порядка" как наме­ тившаяся тенденция, но не как совершившийся факт» 136 Буржу­ азное богатство опережало дворянско-феодальное не по разме­ рам, не по актуальному влиянию на хозяйственные отношения, а лишь по темпам роста 137

Мы подробно остановились на этих явлениях и тенденциях, акцентированных новейшими историческими исследованиями, чтобы показать, как мало можно доверять сегодня расхожей схеме развития революционного процесса во Франции.

59