Французское Просвещение И Революция 1989 г

производством. В известные периоды своего существования абсолютизм идет на прямое покровительство мануфактурам (в том числе и финансовое). Он не позволяет себе того беспардонного ограбления формирующегося капиталистического уклада, которое практиковала княжески-ростовщическая уния в Германии.

И все-таки если окинуть единым взором всю историю неогра­ ниченной монархии во Франции, то делается ясным, что и ее протекционистские акты в отношении буржуазной предприимчи­ вости, и ее сдержанность по части грубых, военно-феодальных поборов — это не более чем конъюнктурно-расчетливые маневры. Основной, стратегически устойчивой линией в хозяйственном поведении французского абсолютизма является ограничение и стеснение раннекапиталистического промышленного производ­ ства 61

В конце XVIII в. просветители-публицисты найдут точное выражение для этого общего характера отношений абсолютной монархии к мануфактурному капитализму: «выжимание губок» 62 Государство помогает мануфактуристу впитать прибавочную стоимость, но затем выцеживает из него большую часть предпри­ нимательской прибыли. Тем самым оно консервирует историческую динамику хозяйства, вклинивается между первоначальным на­ коплением и генезисом капитализма в собственном смысле слова, перекачивает концентрированные денежные суммы из кармана раннебуржуазных предпринимателей в карман крупнейших неофеодальных приобретателей.

Важнейшим коммерческим средством «выжимания губок» была широко поставленная продажа государством «социально­ институциональных благ»: административных и судейских долж ­ ностей, монополий, баналитетов, дворянских званий и титулов. Приобретая должность или звание, энергичный разбогатевший буржуа изымал из сферы частного предпринимательства не только накопленный капитал, но еще и себя самого (ведь государствен­ ному служащему и дворянину не разрешались — по крайней мере до последней трети XVIII в. — никакие торгово-промышленные заняти я).

П родажа наследственных званий (вместе с соответствующими социальными привилегиями) поначалу было явлением спонтан­ ным: званиями торговали сами их обедневшие обладатели, мо­ нархия же получала пошлину с купчей (треть уплачиваемой суммы). В дальнейшем казна взяла на себя роль комиссионера (посредника-перекупщика), а с конца XVII в. государство стало просто учреждать новые и новые продажные звания и должности, превратив процесс вербовки «дворян мантии» из вчерашних буржуа в регулярное доходное предприятие.

Из 10 тыс. дворянских семей, аноблированных в XVIII в., 5510 получили дворянское звание через систему продажи должнос­ тей 63 «Высчитано, что лишь в промежуток с 1693 по 1709 г. было создано сорок тысяч мест, за немногим исключением доступных для самой мелкой буржуазии. Страсть буржуа к этим должностям

30

была поистине беспримерной. Как только кто-либо из них чувство­ вал себя обладателем небольшого капитала, он, вместо того, чтобы пустить этот капитал в оборот, тотчас же употреблял его на покупку должности» 64

Есть все основания определить покупку должностей и званий во Франции XVIII в. как основную неофеодальную форму инвести­ рования раннекапиталистических накоплений. Деньги, по проис­ хождению своему подлежащие новому обмену на наемный труд, отдавались государству в расчете получить затем казенный, абсолютистский доход, набегающий в течение ряда лет (или даже поколений) на наследственные должности и титулы. Таково было все разраставш ееся «разбуржуазивание» французской торговопромышленной буржуазии.

Накануне революции собрание провинции Оверне заявляло в своем наказе: «Есть такие должности, которые в течение менее чем двадцати лет возвели в дворянское достоинство шесть се­ мейств. Если это злоупотребление будет продолжаться все тем же порядком, то в течение какого-нибудь века мы аноблируем всех тех, кто способен заниматься хозяйственными делами, добывать торгово-промышленную прибыль и нести на себе тяжесть на­ логов» 65

Коммерческие махинации в практике государственной торговли должностями и званиями достигали поистине пределов возмож ­ ного. В 1696 г., когда казна остро нуждалась в деньгах, Людо­ вик XIV возвел в дворянское звание пятьсот буржуа по 6 тысяч ливров с головы. Однако уже в 1715 г. правительство аннулиро­ вало выданные им дворянские патенты и тут же снова пустило их в продажу. Примерно в тот же период были проведены деспоти- чески-произвольные судебные процессы по поводу так называемых злоупотреблений приобретенными привилегиями, закончившиеся конфискацией имущества у недавно аноблированных буржуа; многократно ужесточалась полетта (государственный налог на приобретенное наследственное звание), взыскивались доплаты за якобы не предусматривавшиеся ранее должностные привиле­ гии и т. д.

Торговля должностями и званиями достаточно ясно обнару­ живала, что абсолютная монархия противостоит раннебуржуаз­ ному, пуритански дисциплинированному хозяйствованию как царство меркантилистских мошенничеств, коррупции, взяточни­ чества, как опережающая неофеодальная пародия на зрелый, нравственно опустившийся капитализм с его культом крупных денежных состояний.

Во Франции XVII—XVIII вв. деньги еще весьма редко функцио­ нируют в качестве капитала: они лишь в ограниченных размерах находят на рынке такой товар, как рабочая сила, и поэтому не могут подчинить себе самих условий производства. Между тем в сфере социальных отношений (межличных и межсословных) деньги получают такую власть, которая вновь будет достигнута лишь при полном господстве капитала над экономикой. Царство

31

«бессердечного чистогана» уже налицо, и в «ледяной воде эгоисти­ ческого расчета» уже растопляются сеньоральная честь и вассаль­ ная привязанность, достоинство наследственных званий и чисто­ сердечность услуг — все, кроме верноподданничества и рабо­ лепства. Последнее соседствует с меркантильно-расчетливым себялюбием и увязывается с ним в едином механизме искания приобретательской выгоды.

Уровень развития товарного производства во Франции XVII— XVIII вв. значительно ниже, чем в капитализирующейся Англии, а вот товарно-денежный фетишизм здесь «на порядок выше». Убеждение в том, что с помощью денег все можно приобрести и подчинить, что они «делают старого молодым, безродного знат­ ным, а безобразного прекрасным», что им присуща иррациональ­ ная способность к самовозрастанию и т. д. — неотъемлемый эле­ мент феодально-абсолютистской культуры66 Опираясь на это убеждение, французские придворные вельможи и финансисты середины XVIII в. вытворяют такие валютные фокусы, практикуют такие изощренные приемы коррупции и кредитно-биржевого гра­ бежа, до которых буржуазные «рыцари наживы» дорастут разве что к концу XIX столетия.

3. Французское дворянство как «социальное сословие»

Французская неограниченная монархия была политическим режимом, внутри которого совершалось превращение прежнего феодального сословия в класс крупных земельных собственников. Но суть проблемы в том, что превращение это не дошло во Франции до конца, до «классического примера», поданного Англией, где дворяне сбросили с себя всякие повинности по отношению к госу­ дарству и присвоили «современное право частной собственности на поместья, на которые они имели лишь феодальное право» 67 Более того, к началу XVIII в. обнаружилось, что формирование класса крупных земельных собственников во Франции шло по пути, который был не только отличен от английского, но и противопо­ ложен ему. Оно совершалось не за счет ослабления и сбрасывания повинностей по отношению к государству, а за счет их упрочения и деформирования. Хозяйственная автономия французского поме­ щика (его свобода от прежних сеньоральных и корпоративных стеснений, его право продавать или закладывать землю, зло­ употреблять ею или извлекать из нее прибыль) покоилась на огра­ ничениях и обязанностях, которые он принимал на себя как член дворянской касты («особой офицерской и чиновничьей касты», по выражению Энгельса).

Ни одно частное лицо, какими бы статусами и регалиями оно ни обладало, ни одна корпорация, ни даж е общество в целом нё могли вмешиваться в помещичье распоряжение землей, и в этом смысле французские дворяне (знатные и только что аноблировавшиеся, богатые и беднейшие) обладали «современным правом

32

частной собственности», равным для всех членов класса земле- владельцев-эксплуататоров. Но не менее существенно было и другое: феодальные имения (даже те, которые древнее самой французской монархии), чем дальше, тем определеннее получали значение «пожалования», «надела», предоставленного королем известной категории подданных. Они стояли под знаком верхов­ ного монархического права, о котором самодержец из само­ держцев, Людовик XIV, высказывался так: «Все достояние своих подданных короли могут рассматривать как свою собственность. Им принадлежит все, что находится в пределах государства» 68

Частные владения французских дворян были, иными словами, этатистски-условной собственностью, право на которую надо было оплачивать и подтверждать военной, административной и придворной службой. Собственность эта подлежала конфиска­ ции в случае традиционно-сословного (сепаратистского) непови­ новения. Хозяйственная автономия помещика покупалась ценой потери политической автономии территориального правителя и господина, лежавшей в основе средневековых феодальных при­ вилегий.

Означало ли это, что абсолютизм уничтожил прежние при­ вилегии? И да, и нет.

Никогда прежде феодальные земельные владельцы не обладали такими колоссальными (фактическими, социальными и экономи­ ческими) преимуществами перед другими группами населения, как в пору неограниченной монархии. Однако юридический смысл этих преимуществ в корне изменился. Из «сословно-органических», причитающихся по «историческому праву» (по «естественному праву» в феодально-аристократическом его истолковании), они — как и сами дворянские имения — превратились в «пож а­ лованные», кастово-классовые преимущества. Привилегии фео­ дального сословия в целом и даже отдельных иерархических его подразделений сохранялись в той мере, в какой воспроизводились наново, в значении чиновных и ранговых особых возможностей, все более определенно связываемых с размерами земельной собственности.

Франции XVII—XVIII вв. правомерно использовать понятие «социального сословия», которое в работах молодого Маркса предваряло понятие класса.

«Историческое развитие, — писал Маркс в работе ,,К критике гегелевской философии права“ , — привело к превращению по­ литических сословий в социальные сословия. . .» Самый процесс этого превращения «происходил в абсолютной монархии. Бюро­ кратия проводила в жизнь идею единства государства против различных государств в государстве. Тем не менее, даже рядом с бюрократией абсолютной правительственной власти социальные различия сословий продолжали оставаться политическими разли-

чиями, политическими различиями внутри бюрократии абсолютной правительственной власти и рядом с ней» 69 И далее: «Сословие

всредневековом смысле сохранилось преимущественно лишь внутри самой бюрократии, где гражданское и политическое по­ ложение индивида непосредственно тождественны. Различие сословий не является здесь больше различием потребностей и труда в качестве самостоятельных корпораций». Оно «развилось

вподвижные, непрочные круги, принципом которых является

произвольность» 70

В средние века богатство и влияние феодала определялось эксплуататорским использованием не столько земли, которой он владел (домена), сколько территории, которой он распоряжался. В «Капитале» Маркс говорил об этом так: «Могущество феодаль­ ных господ, как и всяких вообще суверенов, определялось не размерами их ренты, а числом их подданных, а это последнее

вами, не могущество помещика, применяющего на своей земле подневольный или наемный труд, а прежде всего могущество вотчинника, ландсгерра, обирающего политически подчиненных ему землевладельцев. Именно в качестве вотчинников, владения которых зачастую образуют настоящие «государства в государ­ стве», феодалы и составляют традиционное, политическое сосло­ вие, организованное корпоративно-иерархически и имеющее свои, отличные от короны, представительные органы. Что может позволить себе средневековый феодал в качестве землевладельца, зависит от его положения в этой корпорации, от масштабов его политической («поборной») власти. Вассал как помещик нахо­ дится под опекой сеньора и по строгому счету никогда не обладает полнотой собственности на землю. Неудивительно, что высшая степень собственнической свободы, а именно отчуждение земель­ ных имуществ (их дарение, обмен или продажа) — крайне редкое явление в условиях средневековья: только крупнейшие полити­

абсолютная монархия разрушает само феодальное политическое сословие. Абстрактно говоря, она присваивает себе «поборную» власть прежних суверенов и оставляет феодалов при их доменах. Абсолютизм вынуждает к тому, чтобы земля использовалась как главное средство эксплуатации, и обеспечивает помещику необ­ ходимые для этого экономические условия. Именно в эпоху абсо­ лютизма продажа земли и использование ее «по типу капитала», т. е. в качестве средства производства, применяющего чужой труд, ^впервые становится повсеместной формальной возмож ­ ностью. В какой мере она реализуется на деле, насколько широко распространяется торговля землей и дворянско-помещичье фермерство — особый вопрос, который мы рассмотрим позд­ нее.

34

Феодал как владелец земли находится в условиях абсолю­ тизма в совершенно особом положении. Оно обеспечивается тем, что дворяне во Франции практически освобождаются от иму­ щественной подати (тальи), образующей основу всей государ­ ственной налоговой системы, а затем и от сопутствующих ей поборов 72 Это экономическое отличие дворян от других сословий было, если воспользоваться категориальным словарем молодого М аркса, следствием бюрократически удержанных «политических различий»: освобождение от тальи мотивировалось тем, что она

«политического сословия», продолжает чтиться и при абсолю­ тизме. Она признается за основу важнейшего социального права дворян — права на беспошлинное землепользование. Положи­ тельные сословные привилегии феодального средневековья про­ должают существовать в форме отрицательных классово-кастовых привилегий, — в форме прав-изъятий, ставящих дворян вне налогового гнета, «по идее» распространяющегося на всех под­ данных без исключения. Если в XVIII в. французский землевла­ делец-простолюдин хозяйствовал под прессом своего рода госу­ дарственной «продразверстки», отнимавшей у него более половины дохода, когда земля велика, и весь доход, когда она мала, то землевладелец-дворянин (и даже пользующийся его землей арендатор) отделывался самым скромным налогом. В канун Французской революции это неравенство в исходных условиях землепользования оскорбляет больнее, чем все личные привилегии дворян. Наказы «третьего сословия» переполнены жалобами, общий смысл которых сводится к следующему: «Податное бремя стало невыносимым именно потому, что самым сильным людям, наиболее способным нести его на своих плечах, удалось избавиться от него и сбросить его на плечи более слабых. При этой госу­ дарственной системе человек платит тем менее, чем более он способен платить» 73

Отняв у прежних феодалов-вотчинников их политическую, «поборную» власть, централизовав и усилив эту последнюю, неограниченная монархия одновременно вывела дворян (этих если не кровных, то социальных наследников феодальной знати) из-под вездесущего «налогового пресса». Но этим негативным благом дело не ограничилось.

Во-первых, абсолютистское государство сохранило за вла­ дельцами крупных имений часть традиционной «поборной» власти. Отняв у них право управления, оно оставило без изменений многие права взимания и наказания, своего рода узаконенные реликты прежнего «вотчинного» господства 74 Свободный от ответствен­ ности ландсгерра, феодал эпохи абсолютизма наследовал, а затем и ужесточал практику поземельного доходного хищничества, на­ силия и вероломства.

Во-вторых, значительная доля налогов, взимаемых неограни­ ченной монархией с податных сословий, поступала в распоряжение неподатного дворянства и (по крайней мере, с начала XVIII в.) распределялась между членами этого класса в достаточно строгом соответствии с размерами их земельной собственности.

Ипполит Тэн, консервативно-аристократический критик Ф ран­ цузской революции, нарисовавший тем не менее убийственную обличительную картину абсолютистского «старого порядка», следующим образом характеризовал покровительственную дея­ тельность монархии: «Так как дворянство считается украшением трона, то понятно, что на владельце трона лежит обязанность подновлять позолоту дворян ства»75 Разъясняя смысл этой констатации, Тэн подробно говорит о королевском фаворитизме, опирающемся на механизм бюрократии и усугубляющем как социальную привилегированность дворянства в целом, так и имущественно-социальную стратификацию внутри дворянского сословия (вспомним слова молодого М аркса о превращении сословных различий «в подвижные, непрочные круги, принципом которых является произвольность»).

Главная и наиболее выразительная форма королевского фаворитического произвола — это раздача доходных должностей — синекур. Крупнейшие из феодалов из поколения в поколение удерживают за собой «тридцать больших губернаторств, семьдесят генерал-лейтенантств, четыреста семь особых губернаторств и т. д. Каждое из этих мест дает от 20 до 200 тысяч ливров годового дохода» 76

Тэн специально обращает внимание на то, что должности, даруемые королем, «лишены всякого значения и существуют лишь для парада», что гораздо проще было бы «давать деньги прямо, без всяких мест подобного рода» 77 и что, по сути дела, речь идет просто о бюрократически замаскированных феодальных рентах, выплачиваемых государством.

В XVII в. ренты эти распределяются прежде всего по критерию

«по историческому праву», как бы в порядке уплаты за «полити­ ческие» сословные привилегии, отнятые у ее самовластных пред­ ков. Княжества, герцогства и графства, стертые с политической карты, все еще продолжают существовать в сметах королевских синекур и подачек. Мотив компенсации (материальной компенса­ ции политического ущерба) скрыто присутствует во всех актах покровительства по отношению к родовитому дворянству и обна­ жается как раз в самых нелепых, самых комичных примерах сострадательного монархического произвола 78.

В дальнейшем, однако, государственные ренты, начисляемые на знатность, сами вкладываются в земли и родовитость все чаще предъявляет свои претензии к престолу через размер земли.

36

и масштабами земельного богатства. Самыми крупными феодаль­ ными землевладельцами являются король и принцы крови; за ними следует потомственная титулованная аристократия; далее — родовитое (gentilhomme) 79 и аноблированное дворянство, р аз­ деляющееся на «дворян крови» и «дворян мантии». Границы между этими внутрисословными категориями достаточно по­ движны и все-таки членят господствующий класс иерархически, выстраивая средневеково-феодальную «лестницу привилегий» на новой, социальной основе.

Речь идет об иерархии неофеодального богатства, воплощением и мерой которого является земля в соединении с титулом. Владение синтезирует в себе собственность и избранность (знатность), соб­ ственность и принадлежность к привилегированной касте, соб­ ственность и гарантии государственного покровительства. Земля в соединении с титулом обеспечивает возможности беспрепят­

вестной доли богатства, выжатого из податных сословий с по­ мощью государственного налогового пресса.

Именно эти права-привилегии образуют базис существования дворянства как «социального сословия», и именно отрицание этих прав составит сущность Французской революции как соци­ ального переворота.

Права-привилегии, которыми в условиях абсолютизма обла­ дают дворяне-землевладельцы, могут рассматриваться как аналог (и вместе с тем как антитеза) средневеково-феодальных вотчинных привилегий на произвол.

Но что еще более знаменательно, эти же права могут тракто­ ваться в качестве аналога (и вместе с тем опять-таки в качестве антитезы) тех возможностей, которыми в условиях развитого то­ варного производства располагают только обладатели капиталов.

Несомненное сходство дворянского домена с капитализиро­ ванными денежными состояниями заключается в том, что при известной оптимальной величине он обретает и оптимальную конкурентную способность, отсасывает (как бы по закону «средней нормы прибыли») доходы других, менее крупных или нетитулован­ ных землевладельцев, притягивает к себе деньги и за счет этого может как бы автоматически увеличиваться в размерах.

Но сходство это существует лишь на почве коренного социаль­ но-исторического различия.

37

Капитал обнаруживает свою способность притягивать деньги и «откладывать золотые яйца» при наличии развитых товарноденежных отношений, свободной рабочей силы и независимости экономической жизни от государственного вмешательства. Что касается дворянского домена, то он, напротив, обогащает своего владельца только благодаря сйстематической хозяйственной экс­ пансии абсолютистского государства — только за счет централи­ зованного и неравного налогового бремени, жесткой регламента­ ции экономической инициативы, принудительного регулирования цен, сохранения крепостной и полукрепостной зависимости значи­ тельных категорий крестьянского населения и т. д. Более того, дворянин-землевладелец процветает как раз в той мере, в какой ему удается быть замеченным государством, привлечь к себе абсолютистски-бюрократическую опеку, социально приблизиться к монарху и казне.

Здесь кроется глубокое противоречие неофеодальной хозяй­ ственной практики. Владелец земли, соединенной с титулом, дол­ жен работать на титул, чтобы обогащаться с земли. Он может позволить себе рентабельное землепользование лишь в той мере, в какой уже добился известного успеха на поприще искания чинов, льгот, протекции и милостей. Тот же абсолютистский порядок, который дает дворянину привилегию на прибыльное хозяйствование, одновременно и отвлекает его от хозяйственной деятельности, препятствует производительному употреблению до­ ходов с земли, вынуждает к крупным затратам на представитель­ ство, на взятки, на оплату «чина и ранга».

На наш взгляд, именно это противоречие объясняет горькую судьбу экономически независимого дворянского хозяйствования во Франции XVII—XVIII вв.

Невозможно отрицать, что права-привилегии владельца дво­ рянского домена уже с самого начала побуждали его к фермер­ скому хозяйству того же типа, какой утвердился в Англии после революции 1642— 1649 гг. На деле, однако, помещичье фермер­ ство получило во Франции лишь ограниченное распространение; что еще более существенно, по мере развития абсолютизма доля этого фермерства в дворянском землепользовании убывала, а форма его делалась все более отличной от английского образца. А. Д. Люблинская, рассматривающая этот феномен на фоне хозяйственных отношений формирующейся абсолютной монархии, говорит о нем как об одном из отрадных и обнадеживающих: «Не имея права вкладывать деньги в торговлю, новые дворяне вели на своем домене весьма прибыльное фермерское хозяйство, сохранив при этом в неприкосновенности всю прежнюю систему сеньоральных отношений» 80. Л . А. Пименова, трактующая поме­ щичье фермерство из условий второй половины XVIII в., оценивает его экономический потенциал весьма сдержанно: фермерское хозяйство встречается лишь на севере страны (в сфере ближай­ шего воздействия нидерландского и английского примеров), прибыльность его низка, место традиционных сеньоральных отно­

38

шений занимают различные формы прямой кабальной зависимости крестьянина от помещика 81 А. 3. Манфред, исследователь, менее всего склонный к недооценке развития буржуазного хозяйствен­ ного уклада в предреволюционной Франции, вынужден заметить тем не менее: «В отличие от Англии, где еще в XVI—XVII вв. капиталистические отношения довольно глубоко проникли в сель­ ское хозяйство, где помещик перестраивал свое хозяйство на новый, буржуазный лад. во Франции накануне буржуазной революции развитие капиталистических отношений в деревне было все еще слабым» 82.

Господствующей формой дворянского землепользования во Франции было дробление домена на мелкие участки и сдача их крестьянам в испольную аренду. Дворянин-землевладелец действовал при этом как полновластный частный собственник, но ничем не напоминал рентабельно хозяйствующего английского джентри. Он был скорее «аграрным ростовщиком», который спекулирует на крайней земельной нужде крестьянина и «выру­ чает» его за грабительскую арендную плату. Закабаляясь через ее непосильность, через свой растущий долг, крестьянин делается «неузаконенным крепостным», из года в год отдающим помещику весь прибавочный земледельческий продукт, а иногда и значитель­ ную часть необходимого. Зависимость от помещика защ ищ ает крестьянина-арендатора от государственных поземельных побо­ ров, но долг арендной платы заставляет его отдавать дворянинузащитнику ничуть не меньше того, что независимый земледелеццензитарий, изнывающий под налоговым гнетом, отдает королю.

Предприимчивость английского джентри рождала на свет но­ вые формы эксплуатации наемного труда, новую технику и агро­ номию; остаточная приобретательская активность французского крупного землевладельца, сосредоточенного на проблемах ка­ стово-бюрократического возвышения, не производила ничего, кроме новых юридических уловок и хитростей. С их помощью он до нищеты обирал своего полупатриархального арендатора, который дедовскими орудиями обрабатывал вконец истощенную почву. «Земля трудилась за дворянина»; она оскудевала, но приносила ему доход с автоматической регулярностью ссудного процента. И чем откровеннее делалось это отношение, тем больше оснований было для того, чтобы вообще переложить тяжесть практических хозяйственных забот на плечи наместника — судебного пристава, управляющего или откупщика.

Во французской хозяйственной истории нет, пожалуй, фигуры более мрачной, чем откупщик — чиновник, который за деньги приобретал у помещиков право взимания местных поборов, долгов

«третьего сословия», но и патриархально настроенными дворян­ скими писателями. «Это настоящий алчный волк, выпущенный на волю! — восклицает аристократ Ренольд. — Он умеет вытянуть

39