Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

402 Глава 5. Научный реализм

нечто воображаемое должны считаться реальными, поскольку, несмотря на их отличие от того, что мы называем конкретной и материальной реальностью, такие «сущие» отличны и от ничего, что очевидно из того факта, что мы можем их описать, и более того – описать как истинные или ложные (я могу утверждать, что мне снилась белая лошадь, в то время как на самом деле мне снился черный кот). Поэтому мы будем говорить, что эти различные типы вещей различаются не фактом существования, а способом существования. (Дом существует физически таким образом, что может восприниматься чувствами

иоперационально использоваться как жилье, в то время как его образ существует как ментальное сущее на разных уровнях и в соответствии с различными модальностями.) Поэтому было бы произвольным утверждать, что только вещи, принадлежащие к единственному

ихорошо определенному виду реальности (т.е. к физической реальности), реальны. Понятие реальности – как мы уже подчеркивали в разд. 4.2 – не «однозначное», но «аналоговое» понятие, что уже подчеркивалось Аристотелем. Поэтому мы хотим открыто повторить, что для нас реальность (reality), существование (existence) и бытие (being) эквивалентны, поскольку мы говорим, что нечто реально, если и только если оно отлично от ничего, а само ничто есть просто противоположность бытию, которое в свою очередь понимается как простой факт существования. Мы знаем, что эти понятия в онтологии характеризовались и взаимно соотносились по-разному, но наш выбор упрощает ряд вопросов, как он уже делал это в предшествующих разделах этой работы и будет продолжать в дальнейшем.

5.4.1. Референция и реальность

Если, с одной стороны, мы не должны попадать в ловушку утверждений, что реальность бывает только одного типа, не должны мы и использовать различие между фактом существования и способом существования в качестве лома для поддержания тезиса, что нельзя не быть реалистом во всех возможных ситуациях. Как же можно избежать недоразумений в этом направлении? Мы будем называть дискурс реалистическим, если он имеет интенцию говорить о реальности некоторого типа и осуществляет эту интенцию43. Поэтому дискурс, говорящий о физической реальности, понимается как реалистический, только если мы можем утверждать, что ему фактически удает-

ся говорить об этой реальности, а не, вместо этого, только о ее понятийных образах. Однако дискурс, предполагающий говорить о снах или галлюцинациях, будет подлинно реалистическим, именно если он добьется своей цели, независимо от того факта, что сны и галлюцинации – не физические объекты. С другой стороны, этот дискурс не будет считаться реалистическим, если он сумеет только говорить о физических ситуациях, сопровождающих сны и галлюцинации, таких как электрические или химические состояния мозга (поэтому физикалистский редукционизм далеко не гарантия реализма, а скорее его отрицание). То, что было сказано до сих пор с употреблением понятия «тип реальности» или «способ существования», можно лучше высказать в терминах свойств и критериев референциальности. Сказать, что не все существующее имеет один и тот же тип реальности,

вконечном счете означает признать, что различные сущие имеют различные свойства и что способны отсылать к разным типам сущих

взависимости от нашей способности определить (access) их свойства, которые мы таким образом используем как точки референции: они служат онтологической мишенью тех «точек зрения», о которых мы часто говорили в предыдущих разделах нашей работы. Достаточно вспомнить, что мы говорили о смысле как «проводнике» при поиске референтов. Легко увидеть, что этот дискурс был ни чем иным, как описанием того, каким образом свойства служат для идентификации референтов, поскольку свойства приписываются референтам в интенциональном акте субъекта («точка зрения» субъекта). Однако не менее существенно признать, что эти точки зрения исходят не только от субъекта, а от встречи субъекта с реальностью, как может быть ясно из примера. Например, зубная боль реальна, насколько это вообще возможно (достаточно только подумать о глубоком различии между бытием и небытием зубной боли для испытывающего ее). Однако у зубной боли нет ни цвета, ни массы, ни положения в пространстве, ни формы, ни многих других свойств, которые позволили бы нам определить ее как физическое сущее. В этом случае критерием референциальности является только субъективное состояние боли, которого достаточно, чтобы мы сказали, что она существует, но никакие усилия не помогут нам приписать боли цвет или какое бы то ни было подобное свойство. Следовательно, не во власти субъекта приписывать свойства вещам по своему произволу. Напротив, в то время как, например, мы можем приписать цвет, массу и форму листу растения,

404 Глава 5. Научный реализм

мы не можем сказать, что он четный или нечетный, моносиллабический или полисиллабический, интроверт или экстраверт, поскольку это свойства, служащие для характеристики идентификации сущих другого «типа».

До сих пор мы проводили наше рассуждение на уровне повседневного языка, но мы без труда могли бы распространить его (и даже более простым способом) на случай научного дискурса. Как мы уже подробно повторяли, каждая научная дисциплина представляется как дискурс, имеющий интенциональное отношение к реальности с некоторой «точки зрения», т.е. она ставит себе задачу исследовать только некоторые аспекты, или свойства, реальности. Поэтому она отбирает для своего языка некоторое ограниченное количество предикатов и, чтобы добиться успеха своих референциальных усилий, ассоциирует их с некоторыми стандартизированными операциями, которые мы можем называть «критериями объектификации», «критериями протокольности» или «критериями референциальности». Эти операции «вырезают» специфические объекты (т.е. референты) данной науки из обширной сферы реальности. Более того, эти операции применяются не к «ничему», но к уже идентифицированным референтам («вещам» повседневного опыта в рамках конкретного исторически определенного сообщества), которые к тому же подвергаются эмпирическим, а не чисто языковым и интеллектуальным манипуляциям. Поэтому возникающие объекты (референты) также не могут не быть реальными.

Можно задаться вопросом, реальны или не реальны свойства, приписываемые этим объектам, но на этом этапе должна быть ясна глубинная наивность этого вопроса, поскольку в любой конкретной науке объектами признаются только сущие, обладающие такими свойствами, так что для этой науки объект есть не что иное, как структурированное множество свойств, которые могут операционально приписываться вещи именно потому, что они операционально отсылают к ней, а не просто думаются о ней. (В предыдущей главе мы уже видели, что этот дискурс может быть распространен и на теоретически определяемые объекты через понятие истинности, но здесь нас этот вопрос не интересует)44. Это, конечно, не исключает того, что некоторый определенный референт может обладать и другими свойствами, которые могут изучаться другими науками или даже быть объектами ненаучного дискурса. Используя манеру выражаться, принятую в этой книге, мы можем сказать, что, когда мы вырезаем «объект» из «вещи»,

мы оставляем вне рассмотрения очень разнообразные аспекты этой вещи. Это значит, что референт, который мы ищем, хотя мы и «встречаем» его благодаря каким-то операциональным процедурам, гораздо богаче, нежели связка операционально определенных характеристик, или атрибутов, которые эти процедуры способны продемонстрировать и «просуммировать» в объекте. Это, однако, не означает, что этот самый референт нельзя исследовать с помощью других критериев референциальности, что сделает его предметом (объектом) других процедур объектификации.

Нашу позицию можно выразить, сказав, что существует различие (но не разделение) между областью объективности и областью реальности в следующем точном смысле: область объективности всегда более ограничена, чем область реальности (не забывайте, что согласно нашим определениям реальность совпадает с существованием и потому охватывает всю область бытия), и никогда не может совпасть с ней. Действительно, всякая объектификация зависит от точки зрения внутри другой точки зрения (т.е. более широкой точки зрения, в которой даны «вещи», которая сама «зависит» от некоторой исторической ситуации и никогда не охватывает реальности «в целом»). Это, однако, не следует понимать в том смысле, как будто существуют разделенные части реальности, навсегда недоступные какой бы то ни было объектификации. Напротив, никакая часть реальности не может считаться в принципе неспособной к объектификации (это было бы скрытой формой эпистемологического дуализма). Сознание этого факта позволяет нам достичь более глубокого понимания некоторых тезисов, которые мы уже высказывали в рамках нашего обсуждения истинности. В современной науке опасно не утверждать, что научные пропозици истинны, а претендовать на то, что они полны в том смысле, что высказывают «всю истину» о реальности, что они применимы к существованию в целом. Действительно, если пропозиции науки верно описывают объекты, которые, согласно правильной реалистической точке зрения, есть часть реальности, эти пропозиции должны признаваться истинными, поскольку истинность есть не что иное, как свойство правильных высказываний о реальности. Однако научные высказывания не могут претендовать на полноту, поскольку они всегда оставляют вне рассмотрения существенные части реальности; и они могут оказаться ложными, если будут претендовать на покрытие также и этих частей реальности45.

406 Глава 5. Научный реализм

Проведенное рассуждение может звучать убедительно в той мере,

вкакой оно применяется к непосредственно доступным сущим, поскольку конкретные операции позволяют нам наложить руки на «реальный объект», причем признается, что они «вырезают» только ограниченное число аспектов, или свойств, некоторой «вещи». Однако ситуация становится гораздо более сложной, когда мы имеем дело с теоретическими объектами. В этом случае кажется более разумны отличать реальность свойств от реальности объектов. Попробуем очертить рассуждение, поддерживающее такой взгляд. Если мы рассматриваем, например, электрон, то есть определенные измерения, которые мы можем выполнить, чтобы приписать ему, скажем, массу, заряд, спин и т.д. Полезно также говорить о таких измерениях как выражающих свойства «некоторого объекта», поскольку это позволяет нашему уму синтезировать их. Но на самом деле все, что мы можем делать, – это производить эти измерения – нет такого момента, в который мы фактически знакомимся с объектом, т.е. с электроном. Так что же дает нам право говорить о нем как о чем-то реально существующем, не имея свидетельств восприятий о его существовании? Этот кажущийся разумным аргумент на самом деле лежит в основе старого предрассудка эпистемологического дуализма, который в данном случае состоит

впредставлении электрона как некоторой «субстанции», лежащей «за» ее свойствами и с которой мы никогда не можем встретиться, хотя и способны встретиться с ее свойствами. Если, однако, мы рассуждаем таким образом, то он представляет себе электрон как «вещь» а не как «объект», и тем самым уходит из физики. Если мы вместо этого представим себе электрон как объект, мы будем представлять его не как нечто, к чему прикреплены свойства, а как нечто, составленное этими свойствами. Объект должен пониматься как «структурированная» совокупность объективно утверждаемых свойств, а не как таинственный субстрат этих свойств. Это может звучать как юмовский позитивизм, но это не так, поскольку мы не утверждаем, что такие свойства – всего лишь наши восприятия: они суть онтологические аспекты реальности и могут даже быть недостижимы для восприятий.

Заметим, что в повседневной жизни мы ведем себя так же. Когда я утверждаю, что «на самом деле» на моем столе есть листок бумаги, я могу делать это потому, что существует некоторое число свойств, воспринимаемых моими глазами и другими органами чувств, свидетельствующих мне, что так оно и есть. Но этот кусочек бумаги на самом деле

есть не более чем структурированная совокупность всех его свойств,

имы все знаем, что он обладает еще некоторыми свойствами, недоступными для непосредственного восприятия (такими как, например, химические свойства). В случае этого примера присутствия некоторого количества свойств, непосредственно доступных наблюдению, было достаточно, чтобы «поймать» референт, но это не существенно. Как мы указывали, объект есть сложная структурированная реальность,

инет никаких оснований претендовать на то, что все свойства, входящие в эту структуру, должны быть проверяемы наблюдением. (Мы здесь оставляем в стороне тот факт, что синтез свойств в единый объект – это не еще одно свойство, а результат концептуализации, на что мы уже намекали в разд. 2.7.) Это все равно что сказать, что субстанция, сущность или форма (согласно характеристикам, предлагавшимся на протяжении истории западной философии) – это метафизические или онтологические принципы, введенные для понимания в основном единства множественности и постоянства при изменении, а потому сами не являются добавочными свойствами, которые могут «приписываться» некоторому сущему. Чтобы не ввязываться в такие традиционные дискуссии, мы предпочли использовать, быть может, более нейтральное понятие «структурированного» множества свойств, где понятие структуры играет роль вышеупомянутых принципов. В случае некоторых объектов может быть, что ни одно из приписываемых им свойств не является эмпирически проверяемым. В таких случаях мы, тем не менее, обязаны признавать существование таких объектов на теоретических основаниях, как мы уже объясняли в предшествующем обсуждении вопроса об истинности. Мы еще более к этому обязаны, если из существования этого объекта мы можем вывести логически непротиворечивым образом некоторые ранее не наблюдавшиеся черты, которые мы фактически наблюдаем в соответствии с нашими предписаниями. Другими словами, как мы уже обсуждали, этот чисто теоретически допустимый объект должен быть признан реальным, если у нас нет оснований признать, что наша теория ложна. Мы не уполномочены накладывать на онтологию какие-либо ограничения, основанные на эпистемологических положениях, не основывающихся на солидных аргументах. Приведенные разъяснения показывают, каким ненадежным является различение, предлагаемое иногда в дебатах о реализме, – различие между реализмом свойств и реализмом объектов. Это различение бесполезно, поскольку в науке сущие (объекты)

408 Глава 5. Научный реализм

суть (как мы утверждали) ни что иное, как структурированные множества свойств. Традиционная онтология сознавала эту глубокую связь между свойствами и онтологической идентичностью. Схоластическая философия, например, признавала, что, с одной стороны, субстанцию нельзя приравнивать к ее акциденциям, и в то же время, с другой стороны, мы можем познать субстанцию, только зная ее акциденции (и это не было эпистемологическим дуализмом, поскольку признавалось, что мы познаем субстанцию, хоть и только частично, через некоторые из ее акциденций). Из осознания этого последовал принцип: talia sunt subjecta qualia permittuntur a praedicatis suis (субъекты таковы, как это дозволяется им их предикатами), откуда можно видеть, что сущие определяются их свойствами, или атрибутами46.

В представленных здесь рамках «реалистический смысл (import) научных приложений становится релевантным, хотя и не в грубо прагматистском смысле, согласно которому успех есть лучшая гарантия истинности, а в более строгом смысле, согласно которому, если нам удается воздействовать на реальность, руководствуясь наукой, это значит, что эта наука ухватила некоторые фактические свойства реальности и что она получила такую интерпретацию реальности, которая правильна хотя бы до определенного пункта. В дальнейшем мы увидим, что из этого вытекает еще более решающая роль технологии как поддержки научного реализма.

5.4.2. Реализм и возможность ошибки

Против всего того, что мы до сих пор сказали, выступает тот факт, что никакая научная теория не уверена в своей собственной истинности и что, кроме того, история науки свидетельствует о непрерывной смене теорий, которую, как кажется, можно интерпретировать либо как непрерывный ряд «фальсификаций», либо как указание на нехватку/отсутствие референции. Часто говорят, что не случайно кризис научного реализма в начале XX столетия был следствием обнаружения ложности ньютонианской механики.

В этом наборе аргументов присутствуют некоторые аспекты, которые необходимо различить. Во-первых, ложность некоторой теории (приняв, в интересах обсуждения, этот способ выражаться) в некоторых случаях может указывать на то, что у теории нет референции, но в других случаях не может. Во-вторых, в подобном случае надо выяс-

нить, действительно ли случаи, о которых говорят, что теория фальсифицирована, действительно случаи фальсификации или же, проще, случаи смены референции.

Рассмотрим первый пункт и посмотрим, как в некоторых случаях ложность теории влечет признание несуществования ее референтов. Примером, относящимся к единичному термину, могут служить истории, веками рассказывавшиеся о Гермесе Трисмегисте, считавшемся автором текстов, известных как Corpus Hermeticum. Последующая критика показала, что эта фигура, в реальность которой верили еще такие серьезные мыслители Возрождения, как Марсилио Фичино, никогда не существовала и что Corpus был написан в эпоху Римской империи философами-неоплатониками, выдумавшими этого мыслителя, примерно современника Моисея, с целью увеличить доверие к своим учениям. Следовательно, ложность теории совпадает в данном случае с исключением ее предполагаемого референта. Можно провести некоторую аналогию между данным случаем и теорией флогистона, когда-то принимавшейся за основу нарождавшейся науки химии, а сегодня отброшенной. В этом случае также можно сказать, что фальсификация состояла в обнаружении того, что у термина «флогистон» нет референта. Однако в этом случае можно быть более терпимыми

иутверждать, что мы фактически используем другое название, говоря о некоторых газообразных продуктах (например, водороде), которые можно наблюдать как результаты некоторых химических реакций

икоторые в свое время обозначались термином «флогистон»47.

Однако нельзя считать само собой разумеющимся, что фальсификация теории безоговорочно отрицает существование ее референтов. Например, в случае теорий Птолемея и Коперника можно утверждать, что референты остались теми же (Земля, Солнце, планеты), но теория Коперника показала, что некоторые положения теории Птолемея касательно неподвижного положения Земли, а не Солнца, в системе планет ложны (мы несколько упростили изложение, понимая, что его можно было бы уточнить). Мы можем сказать, что это, в конце концов, самая обычная ситуация, вполне соответствующая тому факту, что дискурс в общем случае можно назвать ложным, когда он «успешен в своей референции», но «говорит» о ее референтах, что они имеют свойства, которых у них нет.

Если сосредоточиться специально на изучении научных теорий, гораздо большее значение приобретают случаи, когда предполагаемые

410 Глава 5. Научный реализм

фальсификации приходится интерпретировать не как устранение соответствующих референтов, не как обнаружение ложных утверждений об этих референтах, а как смену референтов. Нам легко будет оценить эту возможность, если иметь в виду, что референты научной теории обычно «вырезаются» из вещей (т.е. в самых обычных случаях – из референтов здравого смысла) посредством стандартизованных, точных и ограниченных операций. Из этого непосредственно следует, что, если множество этих операций изменяется, опрерациональное значение, т.е. «референциальное значение» некоторых базовых терминов, меняется, а с ним меняются и объекты, к которым отсылает теория. Например, можно таким образом рассматривать переход от классической к квантовой механике. Но тогда ясно, что обе «соперничающие» теории могут остаться истинными, но каждая, очевидно, применительно к своим собственным объектам (или референтам, если предпочитать этот способ выражаться), так что на самом деле они не соперничают. Таким образом, мы можем фактически расширить область известных истин, в которой новые истины займут свое место рядом со старыми, а не заменят их.

Заметим, что с этой точки зрения можно объяснить, что пытается выразить Поппер своей неудовлетворительной теорией правдоподобия (verisimilitude), согласно которой существует истинность сама по себе, внутренне недостижимая несмотря на тот факт, что последовательные теории все ближе и ближе приближаются к ней в ходе бесконечного асимптотического процесса. Недоразумение тут состоит

втом, что он овеществил истинность, так что когнитивное предприятие мыслится не как процесс, направленный на познание реальности, а на познание истины. Однако в то время как нет ничего странного в утверждении, что предприятие познания реальности может быть

видеале бесконечной задачей, поскольку каждое множество истинных фрагментов знания о ней выхватывает лишь частичные ее аспекты, кажется абсурдным говорить, что мы уверены в приближении к истине, даже если у нас нет никакой возможности взять знание реальности за термин сравнения, чтобы оценить, действительно ли мы приблизились к нему.

Эти последние соображения позволяют нам признать в реалистической позиции самый надежный базис для высказываний о процессе научного познания. Он может состоять в устранении ошибок, равносильном демонстрации несуществования предполагаемых референтов,

5.5. Аргументы в пользу антиреализма 411

или в устранении ранее принятых ошибочных утверждений о сохраняющихся референтах – в техническом смысле, в котором новая теория сохраняет те же «объекты», что и предыдущая. Можно также представить себе случаи, в которых некоторые повседневные референты последовательно «объектифицируются» применением операциональных предикатов, полностью или частично новых. Мы тогда сможем сказать, что различные теории позволяют увеличить истинное знание об этих референтах, подчеркивая различные их аспекты. Когда диверсификация операциональных критериев такова, что оставляет сомнения

втом, действительно ли повседневные референты все еще те же самые, мы, конечно, будем говорить о несравнимых (или «несоизмеримых», но несоизмеримых на эмпирико-операциональной, а не только на се- мантически-контекстуальной основе) теориях, а научный прогресс будет состоять в выведении на свет новых объектов познания48.

Во всех этих случаях будет совершенно законно говорить о научном прогрессе даже в кумулятивном смысле, имея в виду, что либо мы больше и лучше знаем о тех же самых референтах, либо знаем больше, поскольку открыты новые референты. В этом прогрессе участвуют

вочерченном выше смысле и истинность, и ошибки, и этим оправдывается общее убеждение, которое является также и убеждением научного сообщества, согласно которому человеческое познание хотя и способно ошибаться, тем не менее двигается в направлении открытия того, что истинно, в той мере, в какой добивается все большего успеха в описании и понимании структуры реальности.

5.5..Аргументы.В.ПоЛьзу.АнтиреАЛизмА.

Охарактеризовав ту форму реализма, которую мы отстаиваем, мы теперь собираемся очертить некоторые из главных аргументов антиреализма и оценить их с нашей точки зрения. Прежде чем начать, заметим, что во многих случаях антиреализм кажется не столько рационально обоснованной, сколько эмоциональной позицией, напоминающей то аллергическое отталкивание, которое многие философы проявляли по отношению к метафизике во времена логического эмпиризма (а может быть, даже и сегодня). По этому последнему поводу Тарский однажды заметил: «Создается впечатление, что термин «метафизический» потерял всякое эмпирическое значение и исполь-