subbotina_es_otv_red_povsednevnost_rossiiskoi_provintsii_xix-1

своему профессиональному долгу, принимали участие в массовом уничтожении людей. Важным направлением является изучение «других», признанных чуждыми и недостойными существования1. А. Людтке подчеркивает, что исследования опыта «встраивания» многих немцев в практики националсоциализма оказались взрывоопасными, поскольку выявили, как преобладающее большинство немцев были участниками, соучастниками или равнодушными наблюдателями совершавшихся преступлений. Другой важный аспект исторической реконструкции заключался в том, что даже в самых сложных ситуациях у человека есть выбор.

Н. Лебина, анализируя различные аспекты повседневности (пьянство, проституцию, быт, досуг) акцентирует внимание на проблеме девиантного поведения и его советской специфике. Она указывает, что в 1930-е гг. возникло понятие «социальные аномалии», появились нормативные акты, четко маркировавшие ряд явлений как девиантные. Столь ярко выраженный политизированный подход определил и систему отношений к традиционным отклонениям – социальная филантропия была заменена социальным террором2.

В последние годы российские и зарубежные исследователи стремятся выявить социальные механизмы массовых политических репрессий в 1930-е гг. Ш. Фицпатрик и А. Людтке предприняли попытку сравнить практики включения и исключения в нацистской Германии и Советском Союзе. Анализируя практики включения советских людей, авторы отмечают значимость для них чувства гордости и отождествления себя с коллективом и властью (присутствие на торжественных церемониях, авиационных парадах, спортивных мероприятиях, встречах полярников и т.п.). Указав, что законодательные и административные правила исключения устанавливались властью, ученые подчеркивают: их успешная реализация зависела от степени поддержки населением и от народных инициатив, ожидаемых властью. Ш. Фицпатрик и А. Людтке представляют доносы, лишение прав, «срывание масок» как практики исключения, демонстрировавшие взаимодействие советской власти, органов НКВД и многих людей3.

Н. Козлова отмечала наличие в советском государстве множества категорий для обозначения «своих» и «чужих». По ее мнению, данные и иные классификации принимались и воспроизводились представителями разных

1Людтке А. Что такое история повседневности?.. С.77-79.

2Лебина Н. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. СПб., 1999. С. 297.

3Фицпатрик Ш., Людтке А. Заряжая энергией повседневность. Социальные связи при нацизме и сталинизме// За рамками тоталитаризма. Сравнительные исследования сталинизма и нацизма/под ред. М. Гейера и Ш. Фицпатрик. М.: РОССПЭН, 2011. С. 349-398. Подробно о доносах см.: Нерар Ф.-К. Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941). М.: РОССПЭН, 2011.

61

социальных групп. Именно это согласие стало одной из причин успешности советской системы 1. Данное утверждение следует дополнить: благодаря этому согласию многие советские люди принимали активное участие в массовых репрессиях. Й. Хелльбек, выясняя причины такого поведения, показывает, как происходил процесс освоения идеологии и реализации стремления стать новым советским человеком. Анализируя дневники, немецкий ученый «проживает» с их авторами каждый день, отмечает нюансы настроений и изменений мировоззрения. Такой ракурс рассмотрения взаимодействия «советского проекта» и индивида позволяет характеризовать «идеологию коммунистической партии» как повседневную идеологию, которую «нельзя вычленить из универсальных…стратегий выживания»2.

К. Герлах и Н. Верт, характеризуя СССР и Третий Рейх как общества чрезвычайного насилия, анализируют научные работы по данной проблеме и указывают, что до сих пор очень мало исследований о преступниках, сторонниках и свидетелях, об ответственности тех, кто совершал насилие. Всеохватность репрессий и их размах больше не подвергается сомнению учеными. Анализ массива ставших доступными документальных источников позволил более тонко понять феномен сталинских репрессий. Так, выяснилось, что это было не отдельное явление, не одна унифицированная политика, обусловленная исключительно идеологией, репрессии представляли собой довольно большое количество взаимосвязанных действий и политик, различных по масштабу, характеру и интенсивности, осуществляемых законными и незаконными средствами, и нацеленных на различные категории врагов3.

Таким образом, опираясь на концептуальные ориентиры истории повседневности в исследовании массовых политических репрессий, следует изучать многообразие социальных практик, реализованных индивидами, имевшими различные статусы и обладавшими разными ресурсами4. В частности, актуальной проблемой для исследователей остаются мотивы доносчиков, родственные отношения в семьях репрессированных, атмосфера неприятия и ненависти, формировавшаяся вокруг семьи арестованного и/или осужденного. Немецкий историк М. Юнге считает, что исследования на

1Козлова Н. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005. С. 27, 221-222.

2Хелльбек Й. Повседневная идеология: жизнь при сталинизме// Неприкосновенный запас. 2010. № 4 (72). С. 9- 22; Его же. Жизнь, прочтенная заново: самосознание русского интеллигента в революционную эпоху// Новое литературное обозрение. 2012. № 4 (116).

3Герлах К., Верт Н. Государственное насилие – общество насилия// За рамками тоталитаризма… С. 166-232.

4Некоторые аспекты проблемы см.: Быкова С. Человек и общество в ситуации социокультурного раскола:

62

микроуровне позволят выявить формы поддержки и солидарности людей, считавших репрессии несправедливыми1.

Одним из направлений изучения террора как повседневности следует признать исследование тюремной повседневности. В частности, выяснение мест расположения «филиалов» следственных тюрем НКВД, появившихся в 1937-1938 гг., позволит скорректировать сохраняющийся миф о незнании современниками факта массовых репрессий – школы (например, в Свердловске на Метеорологической горке), детские сады, хозяйственные постройки окружались заборами с колючей проволокой, изменяя облик городов. Столь же заметным явлением было открытие новых детских приемников для размещения конфискованных детей врагов народа. Следует рассмотреть условия содержания арестованных, их отношения друг с другом, «энтузиазм» следователей, причины сотрудничества арестованных со следствием. Недавно опубликованы первые исследования, освещающие «мир палачей»2.

Несомненно, особой темой является история детей в условиях террора. Инициатором данного направления следует признать К. Келли, рассмотревшую статус детей врагов народа и отношение к ним в советском обществе, в детских домах3. Несмотря на опубликованные сборники документов и воспоминания, до сих пор нет исследований по одной из самых тем – дети в системе советских исправительных учреждений4.

Действительно, в условиях ускоренного строительства, освоения новых технологий и кардинальных перемен, неотъемлемыми характеристиками которых являлись напряжённость жизни, бытовая неустроенность, аварии на производстве, обострение социальных отношений, у большинства современников формировалось лояльное отношение к информации властных инстанций. В ситуации, когда добросовестно трудившиеся люди не понимали причин дефицита продуктов питания, отсутствия предметов потребления, невыполнения планов, других негативных явлений – «вредительство» стало одним из элементарных объяснений возникавших трудностей. В результате многие граждане искренне верили в наличие врагов, препятствовавших реализации идеала светлого будущего.

1 Марк Юнге: Только с помощью истории я могу укрепить свой взгляд на настоящее...// http://www.urokiistorii.ru/current/view/2009/10/marc-junge

2Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» – Николай Ежов. М.: Российская политическая энциклопедия, 2008; Рейфилд Д. Сталин и его подручные. М.: НЛО, 2008.

3Келли К. Дети государства, 1935-1953// Неприкосновенный запас. 2008. № 2 (58). С. 37-68.

4 Детский дом: уроки прошлого. М.: Московский рабочий, 1990; Дети ГУЛАГа, 1918-1956. М.: Международный фонд «Демократия», 2002. Иногда встречаются упоминания о трагических судьбах дочерей врагов народа, отправленных в лагеря. Например, см.: Балдаев Д.С. Татуировки заключенных. СПб.: Лимбуспресс, 2001. С. 163.

63

Именно по этой причине некоторые советские люди соглашались на сотрудничество с НКВД. Одни становились агентами следственных органов под давлением, по принуждению; другие – из превратно понимаемого чувства долга. Тем не менее, при знакомстве с документами удивляет пунктуальность и «добросовестность» исполнения этой социальной роли. Агентурные данные, которые предоставляли «источники», имевшие псевдонимы «Герман», «БУР», «Нагорный», «Тобол» и другие, в соответствующие инстанции, были чрезвычайно информативны и содержали подробнейшие сведения не только о политических настроениях и критических высказываниях, но о личной жизни, привычках и даже литературных пристрастиях наблюдаемых.

Материалы судебно-следственных дел и личных фондов руководителей партии и государства предоставляют много свидетельств о деятельности добровольных информаторов, не являвшихся агентами следственных органов или членами «разоблачительских» организаций, но считавших своим долгом сообщать о сомнительных фактах или подозрительных людях. Они направляли свои заявления, докладные записки и анонимки во все инстанции – в партбюро и Центральный Комитет ВКП(б), в местные управления и Наркомат внутренних дел, в газеты, в Верховный Суд и Прокуратуру СССР. Используя эти документы, можно воссоздать атмосферу ненависти, в которой происходило самоуничтожение социума, имевшего в своем составе людей, ориентированных на поддержку власти и называвших в своих корреспонденциях «врагов народа»1. Авторы других корреспонденций, характеризуя подозреваемых ими людей, использовали такие выражения: «Он враг республики, враг рабочего класса...»; «Сомневаюсь, что он большевик...»; «Заверяю, что это чужой человек ... для нашего строительства»; «Это далеко не советские люди...» 2.

Очень часто авторы доносов не только проявляли подозрительность к указанным ими лицам, но и выражали возмущение работой органов, задачей которых считались выявление и изоляция «чуждых» людей. Весьма показательно мнение автора анонимного послания, датированного 1936 г.: «Живущие с ними... удивляются, почему и под чьим руководством такой буржуазный тип находит должности в нашем советском хозяйстве и даже пользуется правами советских граждан»3. Примечателен и тот факт, что наряду с умеренными требованиями («обратить серьезное внимание и расследовать вышеизложенное», «принять меры», «не мешало бы политотделу

1ГАРФ. Ф.1235. Оп.66а. Д.183. Л.189-191; 196-200.

2ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 20945 (конверт); Д. 26018. Т.1. Л. 10, 11, 17; Д. 17160. Т. 16. Л.173-175 и др. дела; ГАДПР ПО. Ф.1. Оп.1. Д. 7794. Т. 2. Л. 60; Т.3. Л.95; Ф.2. Оп.1. Д. 31849. Л. 58-59 и др. дела (в настоящее время документы этого архива переданы Государственному общественно-политическому архиву Пермской области).

3ГАДПР ПО. Ф.1. Оп.1. Д. 7794. Т.3. Л. 95.

64

поинтересоваться им», «исследовать это дело и привлечь к ответственности»; «рассмотреть и передать, куда следует»; «спросить меня, я подробно все расскажу...») авторы демонстрируют агрессивность по отношению к следственным органам: «Я буду дальше писать, если ты не примешь мер против этого злодея» 1.

Второй этап конструирования/деконструкции «врагов» и «советского человека» происходил в застенках НКВД. Самой трагичной страницей этих событий является история противостояния следователей и арестованного – история до сих пор, по мнению С.В. Журавлёва, не изученная2. Самым удивительным аспектом истории следствия и репрессий является обман следователями арестованных и самообман арестованных, основанный на принципиальном противоречии в понимании патриотизма. Следователи прагматично и откровенно цинично использовали искренние чувства преданности Родине оказавшихся в их распоряжении людей. Согласно множеству свидетельств, следователи сначала стремились внушить, что они знают об арестованном только положительные отзывы, однако «интересы государства требуют …»3. Например, в тюрьме «Красный камень» (г. Нижний Тагил) следователи заявляли, что аресты – часть особо секретной кампании, проводимой по указанию сверху, аресты активистов и стахановцев нужны для разоблачения настоящих врагов, а признания – «для блага Родины»4. В других тюрьмах следователи обещали, что за добровольные признания, «необходимые советскому государству», арестованные не только будут освобождены, но и получат работу по их желанию в любом районе СССР. По этой причине арестованные не только подписывали протоколы, но учили и даже репетировали речи для выступления на открытом судебном процессе. Однако в большинстве случаев обещания следователей являлись расчетливым обманом

– они знали, что суда не будет, что многие из арестованных уже приговорены к ссылке или расстрелу. Арестованные соглашались на сотрудничество со следователями, доверяя им как представителям советской власти.

Игра в патриотизм предназначалась не только для арестованных, но и для самих следователей: в документах встречаются свидетельства, как руководство убеждало их в том, что массовые аресты и «особые» методы

1ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 19638. Т. 5. Л. 220-221; ГАДПР ПО. Ф. 2. Оп. 1. Д.12837. Т. 2. Л. 226-235; Д. 26710. Л. 367.

2Журавлев С. В. «НКВД напрасно не сажает»: особенности изучения следственного делопроизводства 1930-х гг.// Социальная история. Ежегодник, 2004. М., 2005. С. 372.

3ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 18001. Л.64; Д. 4514. Л. 29; Д. 17554. Т. 30. Л. 86-87, Т. 32. Л.77; Репрессии в среде преподавателей высших учебных заведений г. Свердловска в 1937-1938 гг.// Архивы Урала. 2006. № 9-10. С.

4Мемуары о политических репрессиях в СССР, хранящиеся в архиве общества «Мемориал». М., 2007. С. 64.

65

ведения следствия осуществляются «в интересах родины», «в интересах советской власти», «в интересах партии и страны», Среди признаний следователей, привлеченных в 1938-1939 гг. к ответственности «за нарушение революционной законности», можно прочесть: «Нас постоянно предупреждали:

«бледностью» протоколов и заявляли следователям: «Что вы стесняетесь, враг никогда не скажет о себе всего: нужно писать в протоколах не то, что говорит враг, а то, что он думает»1.

В письме на имя Л.П. Берии, датированном 30 ноября 1938 г., оперуполномоченный УНКВД Свердловской области А.Г. Гайда признал, что он являлся «участником вражеской работы, которая проводилась последние два года»; что все следователи требовали и получали от арестованных показания «для советской власти» 2. Данное свидетельство подтвердил 23 марта 1939 г. заместитель начальника УНКВД по Свердловской области Н. Варшавский, привлеченный к ответственности за «активную» работу в период массовых политических репрессий: на допросе он признал незаконность действий следователей, отметив, что они уговаривали арестованных дать показания о принадлежности к иностранным разведкам, поскольку советскому правительству нужны были факты для предъявления претензий иностранным посольствам 3.

Безвыходность ситуации, чувство обреченности, физическое истощение

попыток самоубийства, случаев сумасшествия, произошедших в разных тюрьмах и следственных изоляторах (от Москвы до ПетропавловскаКамчатского)4. Абсурдность обвинений и жестокость следователей, требовавших «признаний», оказались невыносимыми даже для бывших политкаторжан, имевших опыт заключения в царских тюрьмах.

Таким образом, в условиях политических репрессий 1930-х гг., происходили удивительные метаморфозы с представлениями опатриотизме и гражданском долге. Как правило, до собственного ареста или ареста своих родных и друзей, советский человек доверительно относился к фактам «выявления» «врагов народа», воспринимая их через официальные объяснения об обострении классовой борьбы и стремлении «мирового империализма» уничтожить социалистическое

1ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 15258. Л.39; Д. 18001. Л.63.

2Там же. Д. 17368. Т. 5. Л. 92-93.

3Там же. Д. 17554. Т. 54. Л. 44-45.

4Мемуары о политических репрессиях. С. 108, 164, 183, 176, 201 и др.

66

государство. Будучи активными участниками происходивших в стране преобразований, большинство советских граждан мечтали о новых достижениях и об улучшении жизни, работая с полной самоотдачей, не жалея сил и времени. Однако в условиях экстраординарных перемен и ускоренного ритма жизни из нравственной системы координат оказались вытесненными многие ценности. Именно по этой причине оказавшийся в застенках НКВД человек соглашался на сговор со следователем, на самооговор (по сути, на отказ от себя, своего честного имени) «в интересах государства». Вбольшинстве случаев ценой сделки являлись заверения и обещания следователей от имени советской власти, не имевшие никаких реальных юридических оснований, но декларировавшиеся как единственная гарантия для арестованного сохранить «советскую» идентичность. Соглашаясь на подмену, человек верил в честность «игры», и как только он понимал реальность обмана, пытался отказаться от принятой им негативной идентичности, обращаясь за помощью к государству, имевшему для него статус высшейценности.

В случае сопротивления предложениям следователей обвиняемые, не принимавшие никакой «оправдательной» идеологии, были обречены на долгий процесс оскорблений, унижений, физического и морального давления. Однако, не признавая никаких сделок с совестью, не допуская возможности лжи, отстаивая чистоту идеалов, многие сохраняли мужество и стойкость. Именно таким поведением они считали возможным показать советский характер, понимая обреченность своего положения.

Самой печальной оказывалась участь тех, кто не выдерживал психологического или физического воздействия и вынужден был признать себя «врагом» государства, которому был искренне предан. Чувство вины перед родиной, партией, советским народом и самим собой иногда оказывалось невыносимым, приводя к трагедиям сумасшествий и самоубийств.

Бычкова К.И.

ПГГПУ, г. Пермь

Беженцы в XX веке на примере одной семьи

С начала 90-х гг. XX в. в России активно стала развиваться историческая антропология, в том числе микроистория и история повседневности. Такое внимание к повседневности связано в том числе и с тем, что документы о жизни советских людей были под грифом секретности, который был снят

67

личность. Личностный подход к изучению человека развивается во всех гуманитарных науках, в том числе и в истории. В связи с появлением устной истории начинается изучение травматического опыта обычных людей на стыке истории и психологии.

Обращение к конкретным судьбам рядовых участников исторического процесса возможно на основе привлечения устных интервью.

Сквозь призму семейной истории можно взглянуть на такую проблему ХХ в. как беженство.

Моя бабушка Исаева Елизавета Тимофеевна происходит из самарской семьи кулаков. На конец 20-х–начало 30-х годов пришлась вторая волна раскулачивания. И семья Елизаветы Тимофеевны не была исключением. В 30-е годы в Самарской области, в Борском районе, селе Коноваловке, кулаков не просто раскулачивали, а расстреливали: «Ну это кто делал? Были такие люди… Они не слушали закона этого, они сами свои законы ставили, поэтому они расстреливали сами. А-а, Ленин вообще не разрешал расстреливать, а это… это уже местные эти… Как вот сейчас есть нехорошие люди, и так вот и тогда. Бедняки совсем, сами они не работали, а воровали. Зимы очень страшные тогда были [холодные]». Но староста этого села оказался родственником респондента и, узнав, что придут раскулачивать семью Исаевых, предупредил их о том, что нужно бежать. Семья, оставив документы, имущество, деньги, быстро побежала на проходивший мимо поезд. Брошенное имущество было конфисковано, но семья успела спастись. Елизавета Тимофеевна говорит, что расстреливали всех, люди бежали, куда глаза глядят. Её отец уехал раньше остальных членов семьи, затем уехали мать и бабушка. Мать была беременна и благополучно родила в дальнейшем её, маленькую Лизу (Елизавету Тимофеевну).

В этих обстоятельствах члены семьи оказалась разбросанными по территории страны, но выжили. Отец не знал, где мать, мать не знала, где отец. Поезда шли в Среднюю Азию. Спустя какое-то время семья встретилась в Узбекистане, в г. Кетаб. Жить было очень тяжело. Нужно было оформить документы, зарабатывать деньги, выживать. Вскоре отец получил должность руководителя агрономического предприятия, поскольку он окончил сельскохозяйственный институт по специальности агроном. Очень много трудились, вели свое хозяйство. Родилось еще трое детей. Хотя периодически отцу приходилось прятаться из-за доносов, все же к 1940 году жизнь наладилась.

68

После начала Великой Отечественной войны отца, как и всех мужчин, забрали на войну. Голод, отсутствие одежды, болезни, людские потери... Мать, бабушка и четверо детей остались в г. Кетаб. Один сын тяжело был болен. Маленькая девочка простудилась в детском саду, и умерла от воспаления легких.

Отец погиб на фронте в 1943 году. Женщины и дети трудились, выживали за счет приусадебного хозяйства: «Сажали огороды. Мы все сажали. Держали птиц, у нас все было. И сахар был. Мы коров держали, свиней держали, гусей, уток, кур, все свое было. И вот теленка вырастим, ведем на базар, продаем. За теленка – 13 тысяч, 15 тысяч, вот. Продадим и покупаем обувь, одевались. Молоко хорошее корова давала. 3 раза доили. Сметану, у нас свой сепаратор был. Люди ходили на сепаратор, чтобы сливки отделить от молока. 6 дней дают, а 7 день – нам помощь отдают. Пропускали через сепаратор, у нас маслобойки были. Масло взбивали от сметаны. Сметану потом сколачивали, и целое ведро полученного масла разделяли по 250 граммов и ходили на базар продавать. Мы сами этим питалися. Хорошо вот это молоко. Вот это и каши, все это молочное, и сметана. Поэтому мы так не голодали».

Мать работала поваром в тракторном парке и там ее руководитель, жалея мать-одиночку с тремя детьми, давал возможность подработать детям за еду: «На работу мы устроилися. Начальник тракторного парка говорит: „Шура, пусть они зайдут, идут, а там поля были рядом, где клевер сеяли, пшеницу,

ячмень. Пусть они идут туда, ковыряются, им дадут 500 граммов, чтобы они хлеб получали”. Мне 500, ему 500 уже – насобираем, насобираем, и так уже 2 килограмма. Колоски собирали, потом сушили, молотили, веяли зерно, и это зерно потом носили на мельницу. Идем на мельницы, а мельницы, где Карасу – на речке, там мельницы построены от колхоза. Нужно идти далеко. Транспорта нет. Вот везде мы ходили, и никаких случаев ведь не было. Вот так нагрузили,

иидем собираем, и несем муку делать. Лепешки печь. Ночуем там; очереди там большие. Мельница мелет. Мама сразу делает лепешки на молоке хорошо. Уже

ихлеба нам хватало и уже лепешки, масло, уже пирожки делали. Уже жить совсем легче стало, и хлеба много стало тогда. Вот мне, что, мне 10 лет было, я уже работала».

Голодные годы наложили свой отпечаток на психику всех советских людей. У Елизаветы Тимофеевны сформировалась привычка откладывать продукты на тот случай, если будет дефицит чего-либо.

Семья выжила в военные годы. Дети выросли, выучились, создали свои семьи, сделали карьеру и были очень хорошо обеспечены. Это русская семья, влившаяся в интернациональное общество республики Узбекистан. Узбеки

69

были очень гостеприимны, считали русских за своих, а русские узбеков считали своими. Дети, а именно Елизавета, ее два брата Григорий и Виктор знали хорошо азиатские языки, усвоили некоторые местные традиции. Так и растили своих детей и внуков.

Нужно сказать о ментальности русских людей, которые прожили много лет в Средней Азии. Они освоили традиции узбекской кухни, гостеприимство, вежливость по отношению к старшим, привычку не входить в уличной обуви в дом и тем более в чужой дом, проявляли межнациональную и межрелигиозную толерантность.

В 90-м году Б.Н.Ельцином было сказано: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить»1. В советских республиках начались межнациональные столкновения, из смешанных браков стали выгонять русских жен с детьми, убивали русских парней, насиловали русских девушек.

Елизавета Тимофеевна в это время жила одна в городе Аккургане

в городе становилось небезопасно. Были случаи, когда ночью неизвестные ломились в дверь квартиры и говорили: «Открывайте! Милиция!». В этих условиях Елизавета Тимофеевна переехала к дочери в Ташкент. Реальная информация скрывалась от граждан, а когда по российским телеканалам показывали сюжеты об Узбекистане, вещание немедленно прерывалось.

В Узбекистане в День независимости 1 сентября осуществлялась амнистия заключенных, в начале 2000-х годов это привело к сильному повышению криминогенности в обществе. Слухи о возможности введения ограничений на выезд из страны, бытовой национализм (вместо картошки на базаре складывали большие камни), подтолкнули семью к решению об отъезде из Узбекистана.

В 2005 году распродав за бесценок имущество, семья выезжает «в свою Россию». За загородный огромный дом деньги отдавали годами, так же было и с квартирой. Часть денег ушла на перелет семьи респондента из 5 человек и на переводы документов на русский язык, и прочие манипуляции с документами уже в России.

Дипломы, лицензии, полученные в Узбекистане после 1990-го года оказались в России недействительны. Например, врач с несколькими

1 «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://cyclowiki.org.

70