I. "Проклятьем заклейменные" Земли118* и мировая революция

Здесь следует оговориться (и это несколько задержит нас с переходом к проверке самой идеи утопии), что для того, чтобы привести в движение массы, к которым первоначально обращался призыв, этот обнищавший и обреченный (согласно теории) на все большее обнищание промышленный пролетариат в становящемся, благодаря ему, все более богатым капитализме, для того, повторяем, чтобы привести эти массы в движение, ни в какой "головокружительности" поставленных перед революцией целей не было нужды. "Проклятьем заклейменным" Земли, тем, кому "нечего терять, кроме цепей", не было нужды ни в какой мечте о новом человеке или каком бы то ни было Царстве Божием на Земле, чтобы желать достичь избавления из своего невыносимого положения через новое распределение собственности и обобществление, которые были теперь признаны возможными, а посредством их солидарности – могли быть навязаны силой. Избавление как таковое – мечта страдания, а любое приблизительное сравнение с существовавшей до сих пор эксплуатацией, справедливое участие в их, созданном ими же самими избыточном продукте, способно было удовлетворить страдальцев не хуже самой смелой "утопии"; и, уж разумеется, этого было достаточно для попытки революции. Даже в случае ее провала хуже сделаться не могло, а при удаче – только лучше, и неважно, будет ли улучшение окончательным и во всем ли оно окажется "хорошим". К этому мощному движителю нужды, к стремлению страдания к избавлению от самого себя, могли адресоваться мыслители социалистической революции, между тем как их цель находилась куда дальше. И, следует нам прибавить, согласно всем человеческим нормам, как моральным, так и прагматическим, данного побуждения вполне достаточно, чтобы оправдать насильственный переворот, если не имеется никакого другого пути к его удовлетворению.

1. Изменение характера "классовой борьбы" вследствие нового распределения страданий на планете

Это относится к "проклятьем заклейменным" Земли и сегодня. Однако, в форме группового и массового явления, они пребывают теперь уже не в индустриально развитых странах (на капиталистическом "Западе" их, пожалуй, еще меньше, чем на коммунистическом "Востоке"), но за их пределами, в недоразвитых, бывших колониальных странах так называемого "третьего мира", причем существуют они там как целые обнищавшие народы, а не как угнетенные классы в экономически восходящих обществах@2. Это изменяет исходную позицию и смысл проповедуемой революции, которая становится здесь "мировой революцией" в совершенно своеобразном, преимущественно внешнеполитическом смысле.

а) Умиротворение "промышленного пролетариата" на Западе

Как прекрасно всем известно, в самих благополучных, высокоразвитых странах, которые пожинают теперь плоды технологического роста производства продукции, давно пройденным этапом сделалось то положение, когда беззащитный рабочий класс был выкинут в рыночные джунгли. Не может быть больше речи об односторонней эксплуатации там, где противостоят друг другу мощные профсоюзы и вынужденный считаться с коллективным договором "менеджмент", даже в условиях сохраняющегося неравноправия при распределении окончательно выторговываемых преимуществ. Проходящая по правилам борьба за преобладание при приблизительно уравненном соотношении сил определяет размер доли оплаты труда в прибыли предприятия, а тем самым – и окончательное распределение общественного продукта в целом. Если переговоры срываются, забастовка (все еще мирная) берет в заложники не только непосредственного противника, но и широкие секторы экономики, в случае жизненно важных служб – всю публику, и зачастую "капиталу" приходится уступить. Хорошо известны экономические выгоды, извлеченные рабочим классом из этого "реформистского" развития, навязанного другой стороне частью силой, частью ее собственным здравомыслием (и даже моралью), и политически закрепленного в праве. Уровень жизни рабочих на сегодняшнем капиталистическом Западе, если мерить его как по уровню потребления, так и по условиям труда и продолжительности рабочего дня, превосходит тот, который был характерен в прошлом, до наступления пролетаризации, для большинства скромных буржуа и крестьян@3, и жертвам беспощадного раннего капитализма нынешнее положение показалось бы раем. Можно сомневаться в том, могли ли они ждать большего от революции. Помимо того, "социалистические" аспекты общественного благополучия, такие как медицинское страхование и страхование по старости, устранили добрую долю экзистенциальной неуверенности прежних времен. В пределах этого мира исчез – в качестве судьбы целой группы населения – уже затрагивавшийся нами крайний случай, приостанавливавший "мораль" за отсутствием "жратвы"@4. Эти плоды проходившего в целом мирно процесса сделали, таким образом, впредь неподходящей кандидатурой на роль сторонника революции также и рабочий класс "Запада", заинтересованный ныне в сохранении системы, в функциональную механику которой встроены средства нажима с его стороны. В отсутствие угнетенного класса революция не происходит. Так что в "ревизионизме" (= реформизме) совершенно справедливо издавна усматривали своего злейшего врага подлинные поборники революции, которым не слишком-то важно просто "улучшение" положения усыновившего их класса, для которых оно скорее подозрительно как "подкуп". Тем важнее ставшая теперь делом отщепенской элиты радикальных идеалистов из привилегированных слоев "утопия" в собственном смысле, приводящая их волю в движение и находящая, по иронии судьбы, минимальный отклик внутри самого общества – со стороны подразумеваемых ими объектов их миссии. Их естественные тактические союзники находятся ныне в иных местах – у "проклятьем заклейменных" Земли в других регионах мира. Также и здесь подлинному, сделавшемуся бесприютным в собственной стране утопизму важно, разумеется, не преждевременное их умиротворение посредством облегчения участи, но мобилизация их неумиренного революционного потенциала. Однако худо-бедно достигнутое умиротворение в собственной благополучной стране, которое все же в определенном смысле явилось победой – причем доэсхатологической – дела поборников революции, поскольку без угрозы с их стороны оно бы вряд ли свершилось (как, разумеется, и без толики убедительности в их моральном красноречии), показывает, что неутопические, вполне рациональные элементы изначальной концепции достижимы также и нереволюционными, постепенными преобразованиями, которые в своей совокупности движутся в направлении "социализма"@5. Уже неоднократно обращалось внимание и на другие заявляющие о себе в перестройке "капитализма" структурные моменты конвергенции с реально существующими, рожденными революциями (однако все еще доутопическими) "коммунизмами". В любом случае, как можно предполагать, растущая социализация облика современного государства всеобщего благоденствия оказывается, впредь до изменения обстоятельств, общим направлением движения западных обществ, в подвижном равновесии с фундаментальными принципами свободы (и потребностями разума). От совершенства далеко также и этому, однако о нем и вообще можно говорить лишь в утопии.

б) Классовая борьба как борьба наций

Однако в проклятьем заклейменных Земли, которые столь же необходимы марксистской революции, как ветер парусам (или дрова костру), нехватки не наблюдается. Как сказано, ими являются действительно обездоленные народные массы "отсталых" регионов Земли, внутри которых, правда, имеются еще и свои угнетенные классы, однако нищета в целом здесь так велика и эндогенна, что, убери сегодня отсюда тонкий верхний слой местных дармоедов, это мало что изменит. Как целое, они есть "угнетенный класс" в глобальной иерархии власти и богатства, и их "классовая борьба" с неизбежностью должна вестись на международном уровне. Поэтому их побуждаемую нуждой движущую силу вполне возможно запрячь для целей предусматриваемой мировой революцией утопии, причем помимо и сверх их непосредственной воли. Также и здесь им на помощь могли бы быть привлечены все филантропические и правдолюбивые инстинкты в среде самого же привилегированного лагеря, которые опять-таки сами по себе имеют мало общего с утопическими устремлениями. Однако следует признать, что положение здесь фундаментальным образом иное, чем во внутренней борьбе на национальной арене, т. е. внутри одного и того же, как функционально, так и территориально целостного общества. Все здесь куда опосредованнее и выгораживаемее. Об эксплуататорской вине привилегированных наций ("экономическом империализме") возможно говорить лишь до некоторой степени. Свое веское слово сказало здесь нерасположение природы; причиной неспособности приобщиться к цивилизационному прогрессу может быть отчасти также и исторически-антропологическое своеобразие (если оно, в свою очередь, не является, при характерном для таких аспектов взаимовлиянии, результатом первого). Поскольку оказание помощи извне должно мотивироваться этикой, в дело здесь должна вступать более добровольная, великодушная и в то же время более мягкая ее разновидность, чем та, что работает у себя дома, пребывая под знаком сознающих вину совместной ответственности, справедливости и добрососедства. Что касается большей доступности человечности именно для зримого страдания, то, действительно, расстояние достаточно-таки очерствляет, чтобы игнорировать голод среди удаленного от нас населения, между тем как случись такое под боком, мы места бы себе не нашли. Вполне справедливые слова "charity begins at home"119* легко оборачиваются тем, что там она и заканчивается; а границы для чувства в отношении непосредственной ответственности пролегают очень недалеко от субъекта. Вот что можно сказать об индивидуальной психологии. Что до группы или коллектива (от которого уж никак нельзя ожидать, что он будет "благороден, услужлив и добр"120*, а вот что здесь-то и должен находиться настоящий деятель – вполне), то про них можно сказать, что в них на смену личной этике приходит просвещенный эгоизм, и такой эгоизм на самом деле предписывает не только паллиативное смягчение чужой нужды посредством передачи излишков, но и долговременные жертвы собственными интересами в целях устранения бедности в мире, начиная с самых ее причин. Так что чего недостает "имущим" в масштабе наций, это не столько бескорыстной доброты, сколько просвещенности, т. е. дальнозоркости эгоизма, чья склонность к близорукости неискоренима, поскольку в качестве "эго" всякий раз выступает исключительно лишь ныне живущий.

Дальнозоркий эгоизм мог бы усмотреть здесь два аспекта: благодетельное, с точки зрения отдаленной перспективы, обратное воздействиие здоровой мировой экономики на свою собственную; и страх взрыва накопившейся нужды в форме международного насилия. Последнее может принять и заурядную форму войн между государствами (например, коалиции "мятежных" бедных народов, возможно, под предводительством третьей силы или, по крайней мере, с предоставлением им ею оружия); или же, и это более вероятно, это будет невиданная прежде форма международного терроризма (без четко атрибуированной национальной ответственности) с целью вымогательства экономических взносов со стороны стран изобилия в пользу стран дефицита. Как бы то ни было, "война классов" неизбежно выродится здесь в межнациональную, если не межрасовую войну старого образца, и тогда в среде подвергшегося нападению (включая и его рабочий класс!) оживут все инстинкты национальной солидарности, что задушит на корню прежде наверняка наличествовавшие там чувства симпатии другой стороне. В конце концов – и на полном серьезе – вполне может прозвучать и обращение к применению силы против слабейшей стороны, – возможно, с арией запоздалой помощи победителя побежденным в финале. О реальных предсказаниях речи здесь быть не может. Однако уже эта открывающаяся здесь перспектива международной анархии нагоняет вполне достаточно страха для того, чтобы наилучшей в собственных же долговременных интересах здесь показалась мудрая политика конструктивной профилактики. Между тем на ту же самую мысль нас наводили уже более мирные, чисто экономические соображения.