V. Природная действительность и значимость: от вопроса о цели к вопросу о ценности

Однако избавилась ли "цель", после такого своего распространения по действительности, от проклятия "субъективности"? Означает ли всеобщность явления санкцию значимости? Приобрела ли что-то для себя этика, где важно как раз объективное признание ценностей, которые в силу этого должны сделаться целями, – с доказательством того, что цель фактически наличествует уже в природе, даже заложена в природе вещей? Способна ли природа легитимизировать цели в силу того, что она ими обладает? То есть возникает все тот же вопрос: способно ли вообще бытие обосновать долженствование. Этим должна заняться следующая глава, посвященная статусу ценностей. Однако в качестве перехода мы желали бы уже здесь сказать кое-что о соотношении универсальности и значимости, а также соотношении "голой" субъективности и той, что пронизывает природу.

1. Универсальность и правомерность

Принято говорить, что все люди стремятся к счастью, причем провозглашать это не в форме статистической констатации, а с тем дополнением, что это заложено в их природе, т. е. как сущностное утверждение. Возвещаемая таким образом универсальность счастья как цели поначалу не более, чем факт: как представляется, нет нужды непременно одобрять неизбежное тем самым стремление к ней, можно относиться к нему с презрением или отвергать. Но что за ним следует признать, так это непроизвольность выбора, и тот факт, что оно столь универсальным образом укоренено в нашей природе, создает по крайней мере очень весомые основания для предположения, что стремление это оправданное, и если не обязанность, то уж точно право указывает нам на его цель, так что мы по меньшей мере (при соблюдении определенных условий) можем, если не должны, к этой цели стремиться. Но тогда возникает также и обязанность (выходит, все же, и долженствование) уважать это право в других, т. е. ему не препятствовать, а, возможно, и способствовать. И вот из необходимости считаться с интересами других опосредованным образом могла бы возникнуть обязанность (если ее нет уже в непосредственном виде) даже и для меня – споспешествовать также и моему собственному счастью, небрежение которым было бы покушением также и на счастье общее… Если аргументация может быть проведена таким или сходным образом, то фактическая и природно-обусловленная универсальность стремления к счастью, идущая на пользу указанному предположению ее оправданности, вносит определенный вклад все же и в легитимацию. Мы говорим не более, чем о предположении, потому что это – лишь предварительное соображение, но ни в коей мере не серьезное философское доказательство. Ибо то, что вообще имеются такие предметы, как право и обязанность, возможность и долженствование, никоим образом не вытекает из самого рассуждения, но в нем уже предполагается. Однако если они существуют, тогда глас природы был бы важным указателем для их определения, а, возможно, даже и санкцией. Но оставим это пока в стороне.

Однако обратим внимание в нашем условно, только для иллюстрации выбранном примере, на различие между универсальным и частным. Как правило, вопрос о праве и ценности возникает в связи с частными целями и волями отдельных субъектов и их возможными конфликтами, между тем как всему общему и право, и ценность предоставляются с готовностью; скорее всего там, среди частных устремлений, станем мы говорить о "голой субъективности" целей и оценок, и только там – о произволе, который должен находить себе оправдание. Так что о "субъективности" природы можно было бы вполне определенно сказать, что она не частная и не произвольная, и что она обладает перед нашими личными желаниями и мнениями всеми преимуществами целого над частями, постоянного над преходящим, огромного над крошечным.