2. Человеческое творение – "город"

Пространство, которое человек таким образом себе выгородил, было заполнено человеческим городом (предназначенным для ограждения, а не для распространения вширь), вследствие чего в большее равновесие целого оказалось помещенным иное, новое равновесие. Всякое благо или зло, в которые раз за разом ввергало человека гораздое на выдумки искусство, остается внутри человеческого анклава и не касается природы вещей.

Действительно, невредимость целого, глубины которого остаются вне досягаемости человеческой навязчивости, т. е. сущностная неизменность природы как космического порядка, была фоном для всех предприятий подвластного смерти человека, включая его вторжения в сам этот порядок. Жизнь человеческая протекала между пребывающим и изменчивым: пребывающим была природа, изменчивым – его собственные дела. Величайшим из этих дел был город. Человек мог сообщить городу некоторую долговечность посредством измышленных им же самим законов, которые человек взялся чтить. Однако эта искусственно достигнутая долговечность не обладала никакой долгосрочной обеспеченностью. Порождение культуры, как подверженное опасности искусственное творение, может прийти в упадок или сбиться с пути. Даже в пределах искусственно созданного им пространства, при всей той свободе, которую оставляет человек для самоопределения, ничто произвольное никогда не сможет упразднить базовые условия человеческого существования. Да, именно непостоянство человеческой судьбы обеспечивает постоянство человеческого состояния. Случайность, удача и глупость, эти великие уравниватели в человеческих делах, действуют как своего рода энтропия и заставляют все решительные намерения в конечном итоге приходить к извечной норме. Государства восходят к могуществу и гибнут, династии приходят и уходят, семейства процветают и вырождаются – никакое изменение не является долговечным, а в конце, во взаимоуравнивании всех врéменных отклонений, остается все то же человеческое состояние, каким оно всегда и было. Так что даже здесь, в искусственном порождении человека, в общественном мире, ему мало что под силу, и непреходящая его природа одерживает верх.

И все же эта созданная человеком твердыня, которая резко выделялась из всего прочего и была вверена человеческому попечению, образовала целостную и единственную сферу человеческой ответственности. Природа не являлась предметом человеческой ответственности: она заботилась о себе сама, а после соответствующих уговоров и принуждения – также и о человеке. По отношению к ней были уместны не этика, но сметка и изобретательность. Однако в "городе", т. е. в искусственном общественном образовании, где люди имеют дело с людьми, сметка должна вступить в союз с нравственностью, поскольку последняя является душой существования города. В этих-то межчеловеческих пределах и обитает вся прежняя этика, ориентированная, таким образом, на действия соответствующего им масштаба.

II. Особенности этики прошлого

Отберем из вышесказанного значимые в сравнении с нынешним положением вещей особенности человеческого поведения.

1. Все обращение с внечеловеческим миром, т. е. вся область techne (мастерства), было, за исключением медицины, этически нейтральной областью, как в отношении объекта, так и субъекта такой деятельности. В отношении объекта – поскольку искусство4* наносило самосохраняющейся природе вещей лишь незначительные повреждения, не создавая проблемы долговременного ущерба целостности его объекта, естественному порядку в целом. По отношению же к действующему субъекту это было так, поскольку techne, как деятельность, рассматривало себя как ограниченную дань необходимости, но никак не самоценное восхождение к главной цели человечества, на достижение которой обращены величайшие усилия и живейшее участие человека. Считалось, что истинное призвание человека в чем-то ином. Короче говоря, воздействие на объекты вне человеческой сферы вовсе не представляло собой области, наделенной этической значимостью.

2. Этическая значимость относилась к непосредственному обращению человека с человеком, включая его обращение с самим собой; вся традиционная этика антропоцентрична.

3. Подразумевалось, что применительно к деятельности в данной области существо "человек" и его базовое состояние в сути своей неизменны и не представляют собой объекта преобразующего techne (искусства).

4. Благо или зло, составлявшие предмет забот деятельности, находились в непосредственной близости от действия – в самой практике или в ближайшем от нее удалении и не представляли собой объекта отдаленного планирования. Эта приближенность целей касается как времени, так и пространства. Реальная дальность действия была мала, временной интервал для предвидения, постановки цели и определения возможной вменяемости короток, контроль за условиями ограничен. У надлежащего поведения были свои непосредственные критерии, почти непосредственно приходило оно к своему благополучному завершению. Отдаленные последствия относились на счет случайности, судьбы или провидения. В соответствии с этим этика имела дело с "здесь" и "теперь", с обстоятельствами, возникающими меж людьми, с повторяющимися, типичными ситуациями частной и общественной жизни. Достойным человеком был тот, кто проявлял в этих обстоятельствах добродетель и мудрость, кто культивировал в себе соответствующие способности, а в прочем примирялся с неизвестным.

Все заповеди и максимы унаследованной этики, как ни различны они по содержанию, указывают на эту ограниченность непосредственным кругом действия. "Возлюби ближнего как самого себя "; "Поступай с другими так, как желал бы, чтобы они поступали с тобой"; "Наставляй свое чадо на путях истины"; "Стремись к совершенству через развитие и осуществление наилучших возможностей твоей сущности как человека"; "Подчиняй личное благо благу общественному"; "Никогда не рассматривай ближнего только как средство, но всегда – также и как цель саму по себе" и так далее. Примечательно, что во всех этих максимах действующее лицо и "другие", объекты его деятельности пребывают в одном общем настоящем. Правом в отношении моего поведения, в той мере, в какой оно его затрагивает в форме моего действия или бездействия, может обладать лишь тот, кто сейчас жив и находится со мной в каком-либо обращении. Нравственная вселенная состоит из современников и горизонт ее будущего ограничен возможной для них продолжительностью жизни. Подобным же образом обстоит дело с пространственным горизонтом места, на котором встречаются действующее лицо и "другой" – как соседи, друзья или враги, либо как вышестоящий и нижестоящий, как сильный и слабый, и во всех прочих ролях, в которых приходится взаимодействовать людям. Вся нравственность была настроена на этот ближний круг действия. Отсюда следует, что то знание, которое, наряду с нравственной волей, необходимо, чтобы гарантировать моральность действия, отвечало следующему ограничению: это не знание ученого или специалиста, но знание такого рода, что оно открыто всем людям доброй воли. Кант утверждал даже, что "в области морали человеческий разум, даже в случае весьма заурядных способностей к рассуждению, может легко достичь высокой степени правильности и обстоятельности"@1; что "для знания того, что надлежит делать, чтобы быть честным и порядочным, и даже чтобы быть мудрым и добродетельным, нет необходимости ни в какой науке или философии… (Обычный рассудок вправе) надеяться на то, что ему это удастся нисколько не меньше, чем мог когда-либо на то же рассчитывать философ"@2; "На то, что мне… необходимо сделать, дабы моя воля была нравственно благой, мне не требуется никакой простирающейся вдаль остроты ума. Неискушенный в созерцании течения вещей и событий, неспособный заранее подготовиться ко всем имеющим в нем место событиям", тем не менее я могу знать, как мне следует действовать в согласии с нравственным законом@3.

Не все теоретики морали заходили так далеко в преуменьшении познавательной стороны нравственного поведения. Однако даже в тех случаях, когда ей отводится куда большее значение, как у Аристотеля, где анализ ситуации и того, что ей соответствует, предъявляет значительные требования к опыту и способности суждения, такое знание все же не имеет ничего общего с теоретической наукой. Разумеется, в нем содержится общее понятие о человеческом благе как таковом, применительно к принятым константам человеческой природы и положения, а этому общему понятию блага может быть, а может и не быть дана соответствующая теоретическая разработка. Однако его перевод в сферу практики требует познания "здесь" и "теперь", а оно не имеет с теорией ничего общего. Это присущее добродетели познание (где, когда, с кем и как следует делать что) остается связанным непосредственно с данным случаем, в определенном сочетании обстоятельств которого действие, как принадлежащее индивидуальному деятелю, начинается и в котором оно находит свое завершение. "Благо" или "зло" действия полностью определимы в рамках этого недолговременного контекста. Нет сомнения в том, кто именно действие совершил, а моральное качество присуще действию непосредственно. Позднейшие неучтенные последствия благонамеренного, хорошо обдуманного и качественно исполненного деяния не могут ставиться в вину никому. Недлинные руки человеческого могущества пока что не требовали длинных рук предсказывающего знания: в равной степени мало оснований было в чем-то винить короткость и тех и других. Именно потому, что известное в своей общности человеческое благо одно и то же на все времена, его осуществление или нарушение происходит в любое время, а полноценное место его – всегда в настоящем.