Примечания:

1. Дело Рушди см.: «Unrighteous Indignation», by Christian C.Muck, «Christianity Today», April 7, 1989; «Hunted by Angry Faith», «Time», February 27, 1989; «Freedom-to-Write Bulletin», March 1989 (PEN American Center); «PEN Defends Rushdie», Spring 1989 (International PEN USA Center West).

2. Католическая дипломатия см.: «Inextricably Involved», «America», May 23, 1987; «No Place to Run», «Time», January 8,1990; «Pope Warns Against Divisions in the East», «New York Times», January 14, 1990; «Pope Urges United Cristian Europe», «International Herald Tribune», August 22, 1989.

3. Документ 1918 г. см.: [234], p. 256; «Pope, Visiting France, Calls for a United Europe», «New York Times», October 9, 1988.

4. О 600 транснациональных корпорациях см.: «Come Back Multinationals», «Economist», November 26, 1988.

5. Касательно вненациональное™ глобальных корпораций см.: «Borderless Economy Calls for New Politics», by Kenichi Ohmae, «Los Angeles Times», March 26, 1990; «Who is Us?», by Robert Reich, «Harvard Buisiness Review», January — February, 1990.

6. О Фрэнсисе Дрейке см.: [587], p. 28-29.

7. Освобождение заложников Россом Перо см.: «Ross Perot to the Rescue», by Ron Rosenbaum, «Esquire», December, 1980; «Perot's Mission Impossible», «Newsweek», March 5, 1979.

8. Moppacцит.no: [291],p. 6.

Тюшкевич с.А. Новый передел мира.— м.: тк Велби, Изд-во Про­спект, 2003. - 288 с.

[Извлечение]

Глава 2

КРИЗИС ТРАДИЦИОННЫХ УСЛОВИЙ

И ФАКТОРОВ СТРАТЕГИЧЕСКОЙ

СТАБИЛЬНОСТИ И ВОЕННОЙ

БЕЗОПАСНОСТИ

Тенденции и процессы, определившие век XXкризисным и даже переломным для цивилизации, стали основой и исход­ным пунктом перемен во взаимосвязи войны и прогресса, войны и политики, во всей системе условий и факторов, их определяющих. ВойныXXв.— мировые и локальные, оружие массового уничтожения, экологические угрозы, социальные разломы и сдвиги в общественном развитии, новые факторы социальной эволюции обесценили военную силу как средство обеспечения безопасности и гарантию выживания. Военная сила достигла своего предела и изжила себя как фактор соци­ального прогресса. Вследствие этого и стратегическая стабиль­ность приобрела новые измерения, иными стали и параметры военной безопасности.

1. ПЕРЕМЕНЫ ВО ВЗАИМОСВЯЗИ ВОЙНЫ, ПОЛИТИКИ, ПРОГРЕССА

Войны XXв. занимают особое место в истории человечества. Они нанесли ему огромный урон, оставив на теле цивилизации глубокие шрамы. Вместе с тем некоторые из них способствовали решению многих социально-политических задач в жизни наро­дов и государств и даже обеспечивали прогресс.

Своим содержанием и последствиями войны XXв. вызвали перелом в сознании людей. Одна из причин этого — в том, что у молоха войны была обильная жатва. Количество больших и малых войн оказалось огромным — более 800, из них две миро­вые войны. Войны были главным дестабилизирующим и дест­руктивным фактором в развитии мирового сообщества.

Во-первых, потому, что они нанесли такой демографиче­ский урон всем странам и народам, какого история цивилиза­ции еще не знала. В XVIIв. в Европе погибло 3 млн человек, вXVIIIв.—свыше 5, а вXIXв. почти 6 млн. В нынешнем столетии две мировые войны унесли свыше 55 млн жизней, а в региональных и других «малых» войнах, опаливших планету после Второй мировой войны, погибло более 20 млн чело­век. Каждая из войн оставила сотни тысяч, миллионы и де­сятки миллионов инвалидов, сирот, бездомных.

Помимо прямых потерь, с войнами связаны и косвенные: сотни тысяч перемещенных семей, беженцев, военнопленных, которые не всегда возвращались на Родину, резкое снижение рождаемости и т. д. В XXв. войны превратились из средства уничтожения сражающихся войск в орудие истребления мирно­го населения. Если за годы Первой мировой войны доля граж­данского населения в общем числе убитых составила 5 процен­тов, то в результате Второй мировой войны уже 48, а за время войны США против КНДР — 84, войны США против Вьетна­ма — 92 процента. Во многих других последующих конфликтах потери гражданского населения были еще большими.

Во-вторых, войны разрушают материальную и духовную культуру, которая создавалась десятками и сотнями поколений людей, истощают экономические и финансовые ресурсы об­щества, изменяют структуру народного хозяйства воюющих стран, делая его однобоким и мало приспособленным к удов­летворению потребностей населения. Разрушительное воздей­ствие войны на общественное развитие достигло своего преде­ла. Война же с применением оружия массового поражения просто иррациональна. Сравнительные данные это подтверж­дают. Один американский генерал подсчитал, что два тысяче­летия назад римскому полководцу Юлию Цезарю каждый уби­тый неприятель обходился в 75 центов. Наполеону он стоил уже 3 тыс. долларов. В Первой мировой войне США израсхо­довали на ту же цель 21 тысячу, а во Второй — примерно 200 тыс. долларов.

А вот более поздняя статистика. Израиль на войну с араб­скими странами в октябре 1973 г. затратил 7 млрд долларов. Война длилась 18 дней, значит, каждый ее день только для израильской стороны обходился примерно в 400 млн долла­ров. (Для сравнения: все государства — участники Второй ми­ровой войны тратили на ее ведение немногим более 500 мил­лионов долларов в день.) В ходе боев уничтожено 2170 тан­ков, 488 самолетов. Столь крупных материальных потерь за такое короткое время не знала даже Вторая мировая война.

Об общих издержках войн дают представление такие дан­ные. Финансовые затраты на Первую мировую войну состави­ли 260—360 млрд долларов. Кровопролитие во Второй миро­вой войне обошлось народам уже в 330—4000 млрд долларов. За 35 послевоенных лет на войны и гонку вооружений мир израсходовал примерно 7500 млрд долларов.

В результате таких затрат на войны народы многих стран в XXв. не смогли использовать материальные и духовные ре­сурсы для улучшения жизненного уровня, повышения благо­состояния, сохранения здоровья и окружающей среды. Кроме того, войны ослабляли морально-психологический потенциал населения воевавших стран. Даже в том случае, если они были прогрессивными и приносили определенную пользу ци­вилизации. Войны оказывали деструктивное влияние на твор­ческие возможности народов, ибо они закаляли одних, но надламывали других. И чтобы преодолеть эти последствия войн, необходимы были долгие годы. Процесс реабилитации участников войн сложен, длителен и во многом трагичен.

В-третьих, в течение всего XXв. войны были и остаются главным дестабилизирующим фактором и потому, что всякий раз они изменяют национальную мощь воевавших государств и тем самым нарушают один баланс военных сил и устанавли­вают иной, в котором отражаются результаты вооруженной борьбы. Разрешая одни противоречия, войны обостряют дру­гие и обычно порождают новые, не менее острые и сложные. Причем с начала и до конца века происходило прогрессирую­щее увеличение количества войн, расширялась их география и росли масштабы вооруженных конфликтов. Если за 22 предво­енных года (1917—1939) было 59 войн и вооруженных конф­ликтов, то за такое же время после Второй мировой войны (1945—1967) — почти вдвое больше (112). Еще больше их про­изошло в последующие годы. Что же касается географии войн, то картина здесь следующая. В годы, предшествовавшие Второй мировой войне, большинство войн и конфликтов при­ходилось на Европу и ближайшие к ней районы Северной Африки и Ближнего Востока. В послевоенное время они воз­никали большей частью в Азии, Латинской Америке. Так, за 1945—1975 гг. в Европе произошло 5 войн и военных конф­ликтов, в Азии — 74, в Африке — 44 и в Америке — 20. В кон­це 80-х — начале 90-х гг. ареной вооруженных конфликтов вновь стала Европа (Балканы, часть территории СССР).

Все войны — мировые и локальные, выражая глубокий кри­зис мирового сообщества с его непримиримыми антагонизмами и неравноправными социальными и национальными отноше­ниями не только не разрешали присущие ему противоречия, но, напротив, еще больше углубляли их, способствуя усилению экономической, социально-политической и военной нестабиль­ности. Это проявилось еще накануне XXв. Японо-китайская война 1894—1895 гг. стала следствием противоречий между главными империалистическими странами в Юго-Восточной Азии. Она доложила начало разделу Китая на сферы влияния. 1-е 1898 г. Испано-американская война стала деста-зирующим фактором в другой части мира, достаточно зри­мо выявила алчные аппетиты молодого американского хищни­ка. Другим подобного рода фактором явилась Русско-японская война 1904—1905 гг.: она велась за господство в Северо-Восточ­ном Китае, передел сфер влияния на Дальнем Востоке. Косвен­ное участие в этой войне приняли Англия и США. В результате поражения в войне изменились позиции России в мировом ба­лансе сил: она потеряла часть территории и была ослаблена в военном отношении. Поражение способствовало росту внутрипо­литической и социальной нестабильности российского общества, что проявилось в русской революции 1905—1907 гг. Японский милитаризм, напротив, усилил свои позиции на Дальнем Восто­ке, прежде всего в Китае.

В ходе и результате трех рассмотренных выше войн про­изошли изменения в военном балансе региональных и миро­вых сил, что, в свою очередь, способствовало усилению нерав­номерности экономического и политического развития капи­тализма в первой четверти XXв.

Десятилетие, отделяющее Первую мировую войну (1914— 1918 гг.) от Русско-японской войны, стало особенно нестабиль­ным в стратегическом отношении. Обострилось соперничество великих держав, две мощные коалиции усилили противоборство за передел мира, колоний, сфер влияния и приложения капита­ла. Это соперничество стимулировало возникновение серии ло­кальных войн, в первую очередь на Балканах, что свидетельство­вало о наличии в Европе взрывоопасной обстановки. Именно Балканы дали старт Первой мировой войне, которая вызвала значительные изменения в мировой системе государств.

Своим ходом и последствиями Первая мировая война не только не устранила существовавшие ранее антагонистические противоречия мирового сообщества, но и стимулировала воз­никновение новых; не только не устранила неравномерности в развитии и возможностях капиталистических стран, но, на­против, усилила эту неравномерность и придала ей новые дес­табилизирующие черты; не только не привела к гармонии ба­ланс экономических, финансовых и военных сил на мировой арене, но, напротив, усилила различие в соотношении сил ве­дущих империалистических стран и придала ему качественно новый характер. Это и зафиксировала версальско-вашингтон-ская система договоров. Закрепив несправедливый мир, она заключала в себе непримиримые противоречия прежде всего между победителями и побежденными и вела к новой миро­вой войне.

Двадцать межвоенных лет оказались нестабильными для мирового сообщества. Они включили в себя несколько десят­ков локальных войн и вооруженных конфликтов, несколько революций в России и ряде других стран Европы, сотни вос­станий в колониях и зависимых странах. Военно-политическая нестабильность сочеталась с экономической, социально-поли­тической нестабильностью. Характерными ее признаками яви­лись: мировой экономический кризис, охвативший наиболее мощные капиталистические страны (США, Англию и др.), массовое забастовочное движение, возникновение фашизма и приход его в ряде стран к власти, усиление противоречий между победителями и побежденными, СССР и капиталисти­ческими странами, фашизмом и демократией и т. д.

Непрерывно усиливавшаяся политическая и стратегическая нестабильность переросла во Вторую мировую войну, которая потрясла мировое сообщество. По своему характеру и последст­виям, как отмечалось в предыдущей главе, она стала фактором, существенно изменившим содержание XXв. Прежде всего по­тому, что сделала очевидной глубокую взаимозависимость всех стран и народов всего мира во всех отношениях, но особенно в сфере войны и мира. Различные ветви цивилизации могли раз­виваться только во взаимодействии. Кроме того, война способ­ствовала формированию новых центров сил — военной, эконо­мической, политической и идеологической — СССР и США. Сложились условия для конфронтации лагерей Востока и Запа­да, военно-силового противоборства между ними. Наконец, итоги Второй мировой войны означали начало нового этапа всемирной истории вXXв., война стала утрачивать свое исто­рическое предназначение — быть средством политики.

Во всех войнах доядерного века как состояниях, говоря словами Гегеля, при соблюдении принципов международного права «...остается возможность для мира...»[1]. В войнах ядерно­го века такое определение исчезает, ибо ядерная война может заключать в себе лишь возможность гибели цивилизации и даже всего живого на Земле.

Мысли о том, что войны со временем перестанут выпол­нять роль средства решения каких-либо исторических, соци­альных, территориальных и иных задач, роль средства полити­ки, высказывались давно. Так, немецкий философ XVIIIв. И. Кант полагал, что именно войны с их разрушительной си­лой и бедствиями для народа создадут предпосылки для того, чтобы отказаться от самоистребления[2]. Известный военный писатель К. Клаузевиц, анализируя политическую природу войны и ее философский смысл, утверждал, что война в абсо­лютной форме — не просто насилие, а крайняя степень его применения, исходя из трех условий.

Первое. «Итак, мы повторяем свое положение: война явля­ется актом насилия, и применению его нет предела... проис­ходит соревнование, которое теоретически должно... довести обоих противников до крайностей. В этом заключаются пер­вое взаимодействие и первая крайность, с которыми мы стал­киваемся» [3].

Второе. «Пока противник не сокрушен, я должен опасать­ся, что он сокрушит меня: следовательно, я не властен в сво­их действиях, потому что противник мне диктует законы так же, как я диктую ему их. Это и есть второе взаимодействие, приводящее ко второй крайности» [4].

Третье. «Определив указанным способом (с известной сте­пенью вероятности) силу сопротивления противника, мы со­размеряем наши силы и стремимся достичь перевеса или, в случае невозможности этого, доводим их до наивысшей допус­тимой нам степени. Но к тому же стремится и наш против­ник; отсюда вновь возникает соревнование, заключающее в самом своем понятии стремление к крайности. Это состав­ляет третье взаимодействие и третью крайность, с которой мы сталкиваемся» [5]. Клаузевиц полагал, что принцип ограничения и умеренности в войне представляет полнейший абсурд.

В XIXв., когда Клаузевиц сделал этот вывод, эмпириче­ских фактов для отрицания войны с «крайним напряжением сил» не было. ВXXв. они появились. Более того, ракет­но-ядерное оружие вообще поставило вопрос о бесперспектив­ности и иррациональности войны с применением этого ору­жия. Однако в военной теории это обстоятельство долгое вре­мя не было правильно понято, что нанесло большой ущерб военно-политическим отношениям в мире и практике военно­го дела. Наиболее отчетливо это проявилось в утверждении, что и в ядерной войне победа достижима. Например, в книге «Военная стратегия» утверждается, что победа в новой миро­вой ядерной войне будет за коммунистической формацией, но «она должна быть всесторонне подготовлена и обеспечена» [6]. Подобного рода выводы тогда же и позже были сделаны и на Западе, но только победителем там считался капитализм.

Однако господство инерции «доядерного мышления» даже в те годы не было абсолютным. Против концепции достижи­мости «победы» в ядерной войне выступили ряд военных и ученых. Не соглашаясь с догматическим толкованием классической формулы соотношения войны и политики, маршал С. Бирюзов в своей статье «Политика и ядерное оружие», опубликованной в 1964 г., писал: «Мировая война как средст­во «подталкивания» истории не нужна народам социалистиче­ских стран. Такая война при современном состоянии средств борьбы нанесла бы человечеству огромный, ни с чем не срав­нимый урон. Продолжение политики с помощью ядерной войны неизбежно сопровождалось бы истреблением сотен и сотен миллионов людей... Ядерная война не может служить орудием политики в силу своего совершенно небывалого ис­требительного характера» [7]. Военный философ А. Крылов в своей книге «Ядерная опасность и философия марксизма» в том же 1964 г. убедительно доказывал, что «современный скачок в развитии науки и техники привел к коренному изме­нению соотношения между политикой и войной... а сама вой­на превращается в пережиток. Ядерная война уже не может быть орудием политики и средством достижения каких-то по­литических целей, так как она ведет к всеобщей катастрофе и уничтожению самой жизни на Земле» [8]. К сожалению, эти взгляды не получили тогда дальнейшего развития, ибо они противоречили официальным установкам политического и во­енного руководства страны. В последние годы научный спор возобновился с новой силой, но более углубленно и в не­сколько иной плоскости. В теоретическом и практическом плане встал вопрос: действует ли в ядерный век «формула Клаузевица» или она устарела в связи с социальными измене­ниями и переворотом в военном деле?

Существуют разные точки зрения. Согласно одной из них взаимосвязь между войной и политикой в современных усло­виях по-прежнему существует, более того — усиливается. Буду­чи развязана, ядерная война имела бы свои причины, полити­ческую сущность, социальный характер; она явилась бы про­должением агрессивного внешнеполитического курса того или иного государства или коалиции государств. Одновременно доказано, что ядерная война качественно отличалась бы от всех прошлых войн принципиально, она перестала бы быть рациональным средством достижения политических целей, ибо, возникнув, она стала бы катастрофой человечества и все­го живого на Земле.

Следовательно, ядерная война перестала быть продолжени­ем политики не в сущностном смысле, не в том, что она не связана с политикой, а в функциональном смысле, т. е. в том, что в ядерной войне политика не может получить своего продолжения, война не может быть средством достижения поли­тических или каких-либо иных целей.

Дело в том, что если почему-либо ядерная война начнется (а этого нельзя полностью исключать в современном мире), то это будет означать, что «сработала» политико-сущностная сто­рона, т. е. определенная политика получила свое продолжение, но в таком случае «сработает» и другая, функциональная сто­рона, да так, что политика не только не достигнет путем та­кого «продолжения» желаемых целей, но и приведет ее, такую политику, к самоуничтожению.

Такое понимание соотношения войны и политики стало господствующим в сфере государственной политики ведущих государств мира и подавляющего числа военных теоретиков. Так, бывший президент США Р. Никсон в книге «Реальный мир» пишет, что две сверхдержавы «не могут позволить себе начать войну друг против друга в какое бы то ни было время или же при каких бы то ни было обстоятельствах. Огромная военная мощь каждой из сторон делает войну устаревшей в качестве инструмента национальной политики» [9]. Аналогич­ные утверждения в это время были характерны и для совет­ского руководства[10].

К сожалению, на Западе еще недавно наблюдались факты, когда война, в том числе ядерная, рассматривалась как допус­тимое средство политики. Разрабатывались сценарии и планы ядерных войн. Вплоть до окончания холодной войны в прин­ципе допускалось ведение ядерной войны в политических це­лях и с намерением добиться в ней победы. Даже утвержда­лось, что в перспективе будет возрастать роль именно ядерной войны.

Совершенно очевидно, что в современных условиях любая, а тем более ядерная, война не может являться формой рацио­нальной политики. Ядерный век перевел войну из звена «уль-тима рацио» политики в плоскость «ультима иррацио». При этом нужно иметь в виду относительность «ультима рацио» политики, ибо любая война (справедливая и особенно неспра­ведливая) всегда была варварским и зверским делом, принося­щим людям огромные бедствия и страдания. В ядерный же век война приобрела такую сущность, что стала однозначно иррациональной. Она становится военным актом, потерявшим свою политическую функцию, т. е. войной, из которой не бу­дет никакого возврата к безопасному миру как другой форме политики. В случае ее развязывания сразу возникает противо­речие: средства вооруженной борьбы — последствия войны. Прежде это противоречие разрешалось в пользу последствий войны — для того и применяются средства. С ядерной войной совершенно иная ситуация: последствия войны — это гибель всего живого, гибель цивилизации. Тем самым средства отри­цают сами себя и не могут быть использованы для достиже­ния каких-нибудь результатов в войне. Они перестают быть целесообразными средствами, они отрицаются самими послед­ствиями войны.

Глубокие противоречия возникли и в соотношении: средст­ва вооруженной борьбы и цели войны. Военный потенциал (прежде всего такое его слагаемое, как ядерное оружие) вы­шел за пределы досягаемости военной цели (победы в войне). Применить эти средства в войне, в результате которой не бу­дет ни победителей, ни побежденных,— значит признать и свою собственную гибель. Складывается новая ситуация: в случае использования достижений науки и техники — ядер­ного оружия — в военных целях происходит превращение воо­руженной силы из средства политики в средство всеобщего уничтожения.

Расчет возможных губительных последствий ядерного кон­фликта (в случае его возникновения) для всего человечества и биосферы позволил сделать заключение: «...ядерному ору­жию больше всего невозможно приписывать какой бы то ни было военный или политический смысл: это оружие просто нельзя применять ни в каких целях, кроме самоубийства. Во­енные средства превратились в триггер, включающий цепную реакцию перестройки природы... Все эти обстоятельства на­кладывают... абсолютный запрет на ядерное столкновение»".

Стало аксиомой: ядерная война перестала быть рациональ­ным средством политики; политические (и иные) цели не мо­гут быть реализованы военными средствами.

Однако политическая реальность такова, что войны и во­енные конфликты — еще не редкость. И потому правомерен вопрос: всякая ли война потеряла функцию политики? Мно­гие межгосударственные, гражданские и иные войны различ­ной интенсивности развязывались во имя достаточно опреде­ленных политических целей. Так, например, было в случаях агрессивных действий США в Гренаде и Панаме, войны Анг­лии против Аргентины и в ряде других войн.

Однако во многих локальных воинах в Азии, Африке и Ла­тинской Америке, возникших в последние десятилетия, поло­жение с достижением политических целей оказалось значитель­но сложнее. Например, в такой кровопролитной и затяжной войне, как ирано-иракская (1980—1988 гг.), с одной стороны, кажется, что она не решила поставленных политических целей, так как не принесла победы ни той, ни другой стороне. Но, с другой стороны, политическая задача воюющих сторон, в ча­стности, руководства Ирана, не ограничивалась сокрушением Ирака. Задача борьбы с «внутренним врагом», оппозиционны­ми силами, предотвращение гражданской войны, отвлечение масс от внутренних трудностей в обстановке «священной вой­ны», «осажденной крепости» и т. п.— это тоже важные полити­ческие цели, которых так или иначе добивались в войне.

В этом ключе можно рассматривать и перманентное со­стояние конфронтации между Израилем и арабскими страна­ми. Преследовала своеобразные политические цели и война в Персидском заливе. Они состояли не только (и может быть, не столько) в выполнении соответствующих резолюций СБ ООН, касающихся агрессии Ирака против Кувейта, восстанов­лении в этой стране власти законного правительства, но и в том, что США стремились с помощью войны установить пол­ный контроль над этим стратегически важным районом мира и его нефтяными источниками; укрепить свои позиции в арабском мире и одновременно обеспечить Израилю сохра­нение его стратегического положения в данном регионе. Для достижения этих целей требовалось разрушить военно-эконо­мический потенциал Ирака, разгромить его вооруженные силы и обеспечить безопасность региональных союзников США. Развитие военно-политической обстановки в регионе было та­ким, что войны можно было избежать, однако реально не были использованы все возможности политического урегули­рования конфликта, и война стала неизбежной.

Была проведена крупномасштабная военная операция, в ходе которой удалось окружить и разгромить более чем полу­миллионную группировку иракских войск в Кувейте и южных районах Ирака. Факты свидетельствуют, что эта война поло­жила начало важным изменениям в развитии военного дела и военной политики. Здесь велась первая компьютерная война с использованием сверхсложного «умного оружия». Примене­ние компьютерной техники не только резко повысило боевую эффективность систем оружия, но и привело к многократному снижению потерь в войсках США и их союзников. В то же время с помощью этого оружия были нанесены огромные по­тери (более 200 000 человек) гражданскому населению как Ирака, так и Кувейта.

В то же время война в заливе обнаружила опасность при­менения оружия массового уничтожения, химического и бак­териологического заражения населения и местности. Операция «Буря в пустыне» показала, что многие виды обычных наступательных вооружений, включая ракеты и авиационные бом­бы, используемые против мирного населения, приблизились вплотную к поражающим возможностям тактического ядерно­го оружия. Это подтвердили военные действия США и НАТО в Югославии, когда она подверглась агрессии с их стороны, а также антитеррористическая операция США в Афганистане против талибов. Поэтому в настоящее время должны быть ис­ключены агрессивные, военные цели. Лишь одна политическая цель имеет право на существование — предотвратить развязы­вание любой войны, обеспечить стабильность, создать всеоб­щую систему безопасности как главное условие сохранения и выживания всего человечества, а также обеспечения надеж­ного мира как единственной разумной альтернативы войне.

2. СТАНОВЛЕНИЕ НОВОЙ ДИАЛЕКТИКИ ВОЕННОЙ СИЛЫ И БЕЗОПАСНОСТИ

В XXв. использовались традиционные формы и способы обеспечения безопасности государств и народов, которые про­шли историческую проверку. Вплоть до Второй мировой вой­ны. И все они оказались неспособными оградить человечество от войн. А это было и остается главным предназначением безопасности и условием стабильности как определенного фе­номена общественной жизни. До нынешнего века, а точ­нее—до его ядерной эры, обычно речь шла о национальной безопасности, под которой подразумевалась прежде всего безопасность государства — его суверенитет, территориальная целостность и т. п. Однако безопасность государства — не са­моцель, оно само призвано обеспечить безопасность общества в целом и каждого человека в отдельности. Общество тогда находится в безопасности, когда оно имеет возможность жить в условиях мира и свободы, осуществлять свое право на поли­тический, социально-экономический и духовный выбор. Госу­дарство, проводящее антидемократическую репрессивную по­литику внутри страны и жесткий курс на международной аре­не, способно при определенных условиях нейтрализовать угрозы своей безопасности. Но если общество лишено воз­можности жить в соответствии со своими фундаментальными ценностями и уверенно развиваться, то едва ли правомерно считать, что оно находится в безопасности.

Между тем только здоровое, динамично развивающееся, уверенное в себе общество может гарантировать собственную безопасность государства. Однако до самого последнего време­ни государства усматривают главные угрозы своей безопасности вовне. И это понятно, ибо государство, обладая в обще­стве монополией на политическую власть, выступает на миро­вой арене лишь одним из субъектов международных отношений. Исторически государства были озабочены прежде всего тем, чтобы отразить нападение извне, попытки террито­риальных захватов со стороны противника. Но история знает также действия государств, направленные на укрепление соб­ственной безопасности за счет других государств и народов. Для XXв. они особенно характерны.

Добиваясь национальной безопасности, государства в тече­ние многих веков стремились к территориальным захватам и превосходству в военной силе, что неизбежно ставило под уг­розу безопасность других стран и народов, подрывало регио­нальную и международную безопасность, вызывало войны. В таких условиях стратегическая стабильность была моментом, временным состоянием, отражающим относительное равнове­сие, которое обязательно нарушалось государством, более сильным в военном отношении. Таким образом оно обеспечи­вало свои интересы за счет других стран и народов, создавая для них угрозу. Из этого можно заключить, что с давних пор безопасность основывалась на сочетании таких категорий, как «потребность», «интересы», «угрозы», «защита», «стабиль­ность», «статус-кво», «война», «мир». Содержание этих катего­рий в каждый момент исторически обусловлено.

Длительное время, когда существовали однотипные в соци­ально-политическом отношении государства, обеспечение сво­ей безопасности и стабильного развития было делом самого государства, случаи объединения усилий двух или нескольких государств для отражения внешних угроз были довольно ред­кими и недостаточно эффективными.

Со временем, в силу определенных исторических условий, когда заметно усилилась экономическая, взаимосвязь государств, последние для обеспечения своей безопасности стали более ре­гулярно объединяться с другими государствами. Появилась кол­лективно-групповая форма безопасности, борьба за стабиль­ность. В известной мере она была ответом на угрозы со сторо­ны агрессивного и сильного в военном отношении государства. Например, в ответ на войны Франции в период консульства Бонапарта (1799—1804) и империи Наполеона I(1804—1815) против ряда стран образовалась антифранцузская коалиция ев­ропейских государств. Это имело своим следствием поражение Франции в результате разгрома ее войск в России в 1812 г. Го­сударства, образовавшие антифранцузскую коалицию, обеспечили себе временную стратегическую безопасность, а после пора­жения Франции — и в Европе.

С утверждением капитализма изменялись и международные отношения, особенно в условиях его империалистической ста­дии. Значительное увеличение экономических, торговых свя­зей сопровождалось усилением межгосударственных антагониз­мов. Образование в этой обстановке колониальных империй изменило характер и направленность национальных интересов, а вместе с ними и военных опасностей и угроз. Сначала раз­дел мира и сфер влияния, а затем их передел породили тен­денцию образования агрессивных и неагрессивных военно-по­литических союзов, противостоящих друг другу. Одновременно менялся и характер обеспечения безопасности государств и стабильности, необходимых для их существования и развития. Примером тому служит образование в 1879—1882 гг. воен­но-политического Тройственного союза в составе Германии, Австро-Венгрии и Италии, ставшего дестабилизирующим фак­тором в мировой политике, с одной стороны, и оформление в 1904—1907 гг. блока империалистических государств — Англии, Франции и России (Антанта) — с другой, который уравнове­шивал первый блок. Установившаяся между ними временная стратегическая стабильность была использована обоими сою­зами для подготовки к мировой войне. В ходе последней Тройственный союз распался, а главный его участник — Гер­мания потерпел поражение; другой блок (Антанта) усилился и после окончания войны, создав военную угрозу Советской России, стал источником нестабильности на евроазиатском пространстве.

Установившаяся после Первой мировой войны стратегиче­ская стабильность оказалась неустойчивой. Она не смогла обеспечить государствам мира, в первую очередь европейским, необходимую для мирной жизни на длительное время безопас­ность. Появление в Европе агрессивных государств в лице фа­шистской Германии и фашистской Италии, а в Азии — мили­таристской Японии, образование затем в 1940 г. фашистского агрессивного блока (Тройственного Берлинского пакта) окон­чательно разрушило непрочную структуру стратегической ста­бильности, лишило народы мира надежд на обеспечение своей безопасности; национальная безопасность государств была по­ставлена под угрозу. Ответные попытки неагрессивных госу­дарств создать систему коллективной безопасности успеха не имели. Хотя Советский Союз и некоторые другие государства отдали этому немало сил.

Концепция коллективной безопасности и шаги по ее созданию являются качественно новым этапом в построении сис­темы безопасности и стратегической стабильности. Прежде всего потому, что они отразили новый этап исторического развития, свойственные ему противоречия и тенденции, новую расстановку сил в многополярном мире, их соотношение, а также изменившиеся национальные интересы ведущих госу­дарств мира и новый характер и направленность военных уг­роз. Речь шла об объединении усилий государств не однотип­ных, а с различным социальным строем, находящихся на раз­личных уровнях исторического развития и обладавших различной национальной (в том числе военной) мощью.

Кроме того, впервые в истории система коллективной без­опасности ориентировалась на ликвидацию существующих или потенциальных военных очагов, источников стратегической не­стабильности в отдельных регионах. Предусматривались необхо­димые меры в отношении угрозы нарушения мира и актов аг­рессии. Так, в Европе коллективные усилия направлялись про­тив фашистской Германии. Малые и средние государства здесь во имя сохранения статус-кво в рамках, установленных Версаль­ским договором, образовали Малую и Балканскую Антанты. СССР и Франция в 1935 г. заключили договор о дружбе, сотруд­ничестве и взаимопомощи. В союзнические отношения с ними вступила и Чехословакия. На Востоке коллективные усилия на­правлялись на блокирование агрессивных устремлений милита­ристской Японии. В этих целях предлагалось, например, заклю­чить Тройственное согласие между СССР, Японией и Китаем, а позже — Тихоокеанский пакт с участием Англии, Японии, Франции, США и СССР. К сожалению, эта инициатива не по­лучила понимания со стороны западных держав.

Наконец, впервые в истории намечались пути обеспечения безопасности и стабильности не на путях наращивания военно­го потенциала, как прежде, а посредством всеобщего сокраще­ния вооружений. Такое предложение было выдвинуто Совет­ским Союзом в 1922 г. Несколько позже, в 1927 г., было внесе­но предложение сократить вооруженные силы всех стран до 50 процентов и полностью уничтожить «наиболее агрессивные виды оружия» (бомбардировщики, танки, сверхдальнобойную артиллерию, средства химической и бактериологической войны и некоторые другие). Также впервые был поставлен вопрос о международном контроле за соблюдением соглашений о ра­зоружении, осуществлением других антимилитаристских мер¹².

Нельзя не отметить еще один немаловажный факт: впер­вые в истории в осуществлении мер по безопасности и стратегической стабильности важная роль отводилась международ­ным организациям, например Лиге Наций, а также мировому общественному мнению, массовым движениям и организаци­ям. Это качественно новый момент в решении международ­ных военно-политических проблем.

Если накануне Второй мировой войны идея коллективной безопасности, обуздания агрессора и обеспечения стратегиче­ской стабильности не нашла своего практического воплоще¹-ния, то во время войны она стала фактом. Идея коллективной безопасности была реализована созданием и функционирова­нием антифашистской коалиции; она нанесла поражение фа­шистскому блоку, который был не только дестабилизатором в мировом сообществе, но и угрожал ему физическим уничто­жением. Опыт борьбы с агрессором и победы над ним не только подтвердили историческую правомерность идеи кол­лективной безопасности как средства предотвращения военной опасности и угрозы, но и значительно обогатил ее. Извлечен­ные из него уроки были реализованы в Уставе ООН, создан­ной в 1945 г. В Уставе содержатся принципы и механизм функционирования коллективной безопасности, отвечающие задаче ликвидации существующих или потенциальных воен­ных очагов в отдельных регионах. Поэтому в нем предусмот­рены лишь отдельные действия в отношении угрозы наруше­ния стабильности и мира, а также актов агрессии. Послевоен­ная коллективная безопасность создавалась группой государств, пострадавших от агрессии. Она исходила из неиз­бежности военных конфликтов и потому делала акцент на пресечение агрессии[11].

Отмеченное выше показывает, что коллективная безопас­ность была важным этапом в решении проблемы войны и мира; она сыграла свою историческую роль, но в условиях ядерного века перестала соответствовать потребностям обеспе­чения стабильного мира, задаче недопущения новой мировой войны.

Холодная война, отношения конфронтации породили систе­му стабильности и безопасности, основанную на ядерном сдер­живании, на страхе перед возмездием. Эта система просущест­вовала после Второй мировой войны почти четыре десятилетия. По своей социально-политической сущности она отражала факт существования и острого идеологического и военно-поли­тического противоборства двух различных социальных систем. Сила, в том числе и военная, была одним из главных аргумен­тов в их взаимоотношениях. Но этот аргумент в обстановке ядерной угрозы играл двоякую роль. С одной стороны, каждая из противоборствующих сторон опиралась на военную силу, но, с другой — не хотела доводить ее применение до крайней точ­ки—до войны. Угроза ядерной войны была для них решаю­щим сдерживающим фактором.

В этой связи отметим: иногда утверждают, что решающим фактором стремления народов к миру выступают угроза вой­ны, опасность уничтожения цивилизации в случае ее возник­новения. Доля истины в таком утверждении есть, но в более полном объеме истина заключается в следующем. Стремление к миру и исключение войн из жизни общества существует как объективная потребность, формирующаяся во взаимосвязан­ном мире в процессе взаимодействия всех государств и наро­дов. Более того, само углубление взаимосвязи, рост взаимоза­висимости всех стран и народов требуют мира прочного, де­мократического, вечного. Что же касается существующей угрозы, то она лишь стимулирует эту тенденцию, усиливает ее, обязывая все страны и народы устанавливать между собой конструктивные, взаимовыгодные отношения, исключающие применение военной силы.

70—80-е годы ознаменовались поисками новой системы безопасности. Научная мысль, общественное мнение, многие государственные, политические деятели осознали, что насту­пил такой момент в истории цивилизации, что необходима новая концепция справедливого и безопасного мира, в кото­рой были бы слиты теория и практика, политика и мораль, национальные и общечеловеческие интересы. Стало ясно, что наступил момент, когда военно-политические отношения в международной системе должны быть такими, чтобы страте­гическая стабильность была максимальной, чтобы ни одна из сторон не обладала возможностью для нападения с использо­ванием не только ядерных, но и обычных, «традиционных» сил и средств для проведения широкомасштабных наступа­тельных операций; формула доядерного мышления «чем боль­ше оружия, тем лучше для безопасности страны» отжила свой век. Подлинная безопасность мира не в накоплении оружия, ибо его нынешний характер не оставляет ни у одного государ­ства надежды защитить себя только военно-техническими средствами.

В нынешнем взаимосвязанном и взаимозависимом мире, в котором живет человечество со всеми его противоречиями и проблемами, первый ядерный удар, кто бы его ни нанес, стал бы актом самоубийства. Радиоактивная смерть и «ядерная зима» не знают границ ни государственных, ни географиче­ских, ни идеологических. Угроза уничтожения уравняла государства и общественные системы, неразрывно связала их об­щей судьбой, сделала выживание главной задачей конца века. Выживание неотделимо от безопасности, стратегической ста­бильности, которые призваны обеспечивать существование го­сударств и народов в интересах свободного, независимого и мирного развития.

Новая, принципиально отличная от всех предыдущих сис­тема безопасности и стабильности концептуально начала про­сматриваться в разгар холодной войны и военно-силового противостояния. Признание недопустимости ядерной войны, неизбежности разоружения и демилитаризации — эти и другие обстоятельства создали предпосылки для утверждения новых подходов к безопасности и стабильности, реального учета их новых параметров и характера. Тем самым военная сила из фактора относительной безопасности превратилась в основной фактор опасности, и потому иной стала диалектика военной силы и безопасности, военной силы и стабильности.

3. СТАБИЛЬНОСТЬ В СИСТЕМЕ БАЛАНСА СИЛ И БАЛАНСА ИНТЕРЕСОВ

Во все времена стратегическая стабильность в отношениях между государствами как на региональном, так и на междуна­родном уровне зависела в первую очередь от военной мощи, которой они обладали. Вернее, не просто от величины военной мощи, а от ее баланса, который складывался в отношениях ме­жду государствами. Стабильными отношения считались тогда, когда баланс военной мощи государств был таким, при кото­ром ни одно из них не было способно добиться военно-поли­тических целей путем агрессии (или угрозы агрессии) без не­приемлемых для себя последствий в результате ответных дейст­вий другой стороны. Чем меньше государств находилось в таких отношениях, тем больше шансов было у них для их ста­бильности. И, наоборот, история свидетельствует, что многопо­лярная (мультиполярная) система государств представляет собой значительно менее устойчивую и стабильную систему. Это под­тверждается всей предшествующей историей. Но особенно ха­рактерной стала нестабильность для первой половины XXв. 30-е годы в мировой политике характеризовались многополяр­ностью. Только в Европе было несколько центров политиче­ских сил, причем таких, которые существенно различались ме­жду собой в социально-политическом отношении. Это Англия и Франция, фашистские Германия и Италия, Советский Союз, средние и малые страны — Польша, Чехословакия, Австрия, Югославия и др. Существенно отличаясь друг от друга в соци­ально-политическом отношении, они проводили не только раз­личную, но — многие из них — и прямо противоположную по­литику: либо миролюбивую, либо агрессивную. Но и миролю­бивая политика была неоднозначной. Военная мощь этих стран была также различной. Но общий же баланс военных сил в Европе к концу 30-х гг. был в пользу неагрессивных госу­дарств. Но это в том случае, если бы неагрессивные государст­ва действовали против агрессора сообща. В действительности же положение было иным. Государства, противостоящие агрес­сивным государствам, действовали разрозненно, несогласован­но, нередко в ущерб друг другу и т. д. Вследствие этого в Евро­пе отсутствовала стратегическая стабильность: государства, про­тивостоящие фашистской Германии, прежде всего Англия и Франция, несли главную ответственность за это.

Действительно, летом 1939 г. общее соотношение сил (ба­ланс сил) между фашистской Германией, с одной стороны, Францией, Англией и Польшей — с другой, было основным показателем в пользу последних. Однако гитлеровцы восполь­зовались мюнхенской политикой Лондона и Парижа, стремле­нием правящих кругов Запада направить агрессию фашист­ской Германии на Восток, на СССР. Им удалось быстро раз­громить изолированную Польшу и добиться подавляющего превосходства в силах. Надо сказать, что англо-францухкое руководство обладало большим перевесом в силах и при жела­нии имело полную возможность нанести Германии смертель­ный удар. Но союзники предали Польшу, бросив ее на растер­зание агрессору.

Понимая, что Германия, оголяя Западный фронт, шла ва-банк, Гитлер 22 августа 1939 г. в узком кругу заявил: «Мы должны с отчаянной решимостью взять на себя риск...». [12] Быв­ший начальник Генерального штаба сухопутных войск гене­рал-полковник Бек позже писал, что Польская кампания для гитлеровцев была «танцем на бочке с порохом, к которой уже был приставлен горящий фитиль» [13].

Дальнейшее изменение баланса сил в пользу фашистской Германии еще больше дестабилизировало стратегическую об­становку, что создало благоприятные условия для эскалации войны. Так, к маю 1940 г., перед нападением на Францию, Германия заметно увеличила свой военный потенциал. Фран­ция, Англия, Бельгия и Голландия необходимых усилий для коренного изменения в соотношении сил почти не предпри­нимали. Генеральные штабы Франции и Англии в целом не­верно оценили баланс сил. Их загипнотизировал тот факт, что противник не имел количественного превосходства. Анг­ло-французское руководство не учло той роли, какую могло сыграть качественное превосходство гитлеровской армии, вы­ражающееся в лучшем техническом оснащении и более целе­сообразной организационной структуре ее танковых войск и военно-воздушных сил, а также в применении эффективных способов их действий. Основная часть союзнических войск была сосредоточена на севере, так как их руководство оши­бочно считало, что Германия нанесет главный удар через Бельгию. Фашисты же нанесли его непосредственно по Фран­ции. Даже количественное соотношение сил в короткий срок резко изменилось в пользу нацистов, что в значительной сте­пени предопределило разгром Франции. Восполнить потери и добиться превосходства в силах в ходе скоротечной войны со­юзникам так и не удалось.

Определяющая роль баланса сил (соотношения сил) по от­ношению к стабильности, в целом к вопросу о войне и мире вытекает из закономерностей общественного развития. По-сво­ему это понимали еще в древнем мире, например, известный военный деятель Древнего Китая Сунь-Цзы, древнегреческий полководец и политический деятель Эпаминонд. Уделял этому внимание и политический деятель и военный писатель средних веков Макиавелли, а позже — многие военные историки и тео­ретики, полководцы и философы: Наполеон, Жомини, Клаузе­виц, Леер, Кант и другие.

Теперь стало аксиомой, что определяющая роль баланса сил (соотношения военной мощи) в решении военных задач вытекает из самой природы общественных отношений. При наличии социальных противоречий, антагонизмов в экономи­ческой, социальной, политической и духовной сферах харак­тер исторического развития и его основные направления скла­дываются в зависимости от взаимодействия классов, партий, движений, государств. В результате взаимодействия и борьбы этих сил, говоря словами Энгельса, «выходит одна равнодей­ствующая — историческое событие» [14].

Кроме того, определяющая роль баланса военных сил (со­отношения сил) вытекает из природы войны как особого со­стояния общества, характеризующегося самым острым столк­новением классов, государств, преследующих противополож­ные политические и иные цели. Характер этого столкновения и его результаты определяются прежде всего ходом вооружен­ной борьбы воюющих сторон. В процессе такого противобор­ства решающую роль объективно играет более сильная сторона, обладающая большими возможностями воздействия на противника.

Однако даже значительное превосходство одной из сторон не реализуется само собой; превращение возможностей в дей­ствительность — сложный и противоречивый процесс. Решаю­щую роль здесь играют, во-первых, способности политическо­го и военного руководства правильно оценивать баланс сил и делать из этого наиболее целесообразные выводы и, во-вто­рых, сознательная деятельность народных масс, классов, пар­тий, войск и правильное руководство ими. Характер и уровень руководства в конечном счете определяются господствующим в данном государстве общественным строем, политической ор­ганизацией, их соответствием прогрессивной тенденции исто­рического развития.

Применительно к стратегической обстановке, заключаю­щей в себе возможность возникновения войны, можно при­вести слова Г.В. Плеханова: «В каждое данное время столкно­вение двух сил, равно как и самая возможность их столкнове­ния, определяется характером (свойствами) этих сил» [15].

Учитывая сказанное выше, можно полагать, что с точки зрения стратегической стабильности более надежной и устой­чивой является биполярная система, ибо в ней действует бо­лее жесткая детерминация протекающих процессов, чем в многополярной системе международных отношений. Исто­рия не знает примеров стабильности многополярной системы международных отношений на основе баланса интересов всех входящих в нее государств в течение длительного времени. Приведенный ранее пример с Германией, Англией, Францией и другими европейскими странами это убедительно подтвер­ждает.

Причина нестабильности многополярной системы состояла в том, что взаимодействие национальных интересов государств в ней носит разнообразный характер. Их векторы могут сов­падать, быть параллельными, расходиться и даже прямо стал­киваться. Эти интересы могут по-разному проявляться в раз­личных областях — в экономике, политике, идеологии, в воен­ной сфере. Результатом взаимодействия могут быть войны, но могут быть и партнерские, и союзнические отношения в борь­бе с общим противником. Баланс интересов оказывался воз­можен, но лишь на двусторонней или многосторонней основе, однако в многополярной системе этот баланс никогда не но­сил универсального, всеобщего характера.

Военная сила оказывалась решающим аргументом в случае столкновения жизненно важных интересов государств и была общепринятым инструментом укрепления позиций и влияния за счет более слабых объектов международных отношений.

Относительная устойчивость многополярной системы всег­да поддерживалась на основе баланса сил, причем равновесие, как правило, сохранялось относительно недолго. Нарушение баланса сил неизбежно приводило к военным конфликтам, после чего система стабилизировалась, но уже на основе но­вого баланса сил. И каждый раз наступала новая дестабилиза­ция системы, которая завершалась очередным вооруженным столкновением. На протяжении столетии многополярная сис­тема приводила к регулярным коалиционным войнам в Евро­пе, а в нашем веке — к двум мировым войнам[16].

Как отмечалось ранее, Вторая мировая война своим ходом после вынужденного вступления в нее СССР и США, а глав­ное — своими результатами разрушила многовековую многопо­лярную систему международных отношений. После коренного перелома, но особенно в конце войны, сформировались пред­посылки послевоенного биполярного мира. В основе этого процесса находился механизм изменения баланса военных сил, основными звеньями которого были вооруженная борьба на фронтах, деятельность тыла по ее обеспечению, а также действия политического и военного руководства по ведению войны. Этот механизм существенно корректировал баланс ин­тересов и объединял факторы баланса сил.

В послевоенные годы, во время холодной войны военная мощь в первую очередь определяла такую форму стабильности, которая выражала противостояние СССР и США (и их союзни­ков). Вскоре после окончания войны обе сверхдержавы {США и СССР) стали ядерными. В результате они аккумулировали не­бывалую в истории военную мощь и, локализовав распростране­ние ядерного оружия, осуществляя жесткий контроль над ним, на длительное время обеспечили устойчивость стратегического баланса сил. Применение военной силы в глобальном масштабе было ограничено, хотя на региональном уровне вооруженные конфликты различной интенсивности не только не прекрати­лись, но и стали более распространенными и кровопролитными, чем прежде"[17]. Указанная форма стабильности функционировала на основе военно-стратегического паритета между СССР и США, ОВД и НАТО, о чем речь пойдет дальше.

Важным звеном механизма обеспечения стратегической стабильности являлась Организация Объединенных Наций. Она способствовала согласованию национальных интересов отдельных государств с общепринятыми международно-право­выми нормами, принимала политические и иные ненасильственные меры по угерулированию кризисов в биполярной сис­теме, хотя и не всегда с необходимой эффективностью.

Миротворческий потенциал ООН в течение нескольких послевоенных лет был достаточно высоким благодаря функ­ционированию в ней Совета Безопасности, решения которого являлись обязательными для всех членов ООН. Миротворче­ской деятельности ООН способствовало ее взаимодействие с региональными организациями типа ОБСЕ, АСЕАН, задачи которых состояли в обеспечении безопасности в масштабах регионов. Одновременно ООН была заинтересована в двусто­роннем разрешении возникавших конфликтов. Во всех случаях своей деятельности по обеспечению стратегической стабильно­сти в мире и отдельных регионах, миротворческих усилий ООН опиралась на общепризнанные международно-правовые нормы, которые призваны быть основой и одновременно ме­ханизмом, регулирующим международные отношения.

В активе ООН - разработка и принятие важных решений по общим проблемам мира, разоружения, ликвидации коло­ниализма, по проблемам социально-экономического развития государств, прав человека. Причем много предложений, имею­щих ключевые значения в международной жизни второй по­ловины XX в., было выдвинуто в ООН Советским Союзом. В их числе: договор о запрещении испытаний ядерного ору­жия, Международная конвенция о запрещении радиологиче­ского оружия, всеобъемлющем соглашении о запрещении но­вых видов и систем оружия массового уничтожения, Между­народная конвенция о запрещении химического оружия, Международная конвенция о запрещении военного или любо­го иного враждебного использования средств воздействия на природную среду и ряд других.

4. ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ ПАРАМЕТРЫ ВОЕННО-СТРАТЕГИЧЕСКОГО ПАРИТЕТА

Логическим завершением коренных перемен в мировой по­литике во время и после Второй мировой войны под воздейст­вием противоречий и движущих сил XX в., военного противо­борства и военно-политического противостояния в годы холод­ной войны стала смена многополярной модели международных отношений биполярной. Важнейшей чертой последней явилось обеспечение международной безопасности и стратегической стабильности на основе «ядерного сдерживания».

Непосредственным механизмом решения указанных исто­рических задач, как уже отмечалось, был военно-стратегиче ский паритет между СССР и США, ОВД и НАТО. Этот уни­кальный международный феномен по своей сути, с одной сто­роны, в полной мере отразил конфликты XX века, в первую очередь его ядерной эры, особенности их протекания и разре­шения, а с другой — вскрыл историческую ограниченность во­енной силы как главного фактора решения социальных, поли­тических и других задач, недопустимость ее применения при решении спорных между государствами и народами вопросов, при разрешении противоречий в различных сферах общест­венной жизни.

Несмотря на то что военно-стратегический паритет как яв­ление функционировал несколько десятилетий, его оценка была неоднозначной, особенно в связи со стратегической ста­бильностью. Военно-стратегический паритет рассматривался:

а) как сохранение примерного равновесия потенциалов ядерных сил и систем оружия противостоящих сторон в целях их одинаковой безопасности; б) как примерное равенство СССР и США, ОВД и НАТО в области ядерных и других видов вооружений;

б) как оптимальное состояние системы военного противостояния в области как ядерных, так и обычных вооружений; г) как состояние, исключающее возможность для любой стороны избежать ответного уничтожающего удара и т. д[18]. Каждое из названных определений отражает отдельные стороны паритета, его параметры и сущность. Однако последние все же раскрыты недостаточно содержательно. Чтобы «добраться» до сущности паритета и тем самым более предметно определить функции, которые он выполнял, обратимся сначала к параметрам паритета. Они выражают его социально-политическую и военно-техническую стороны, количественную и качественную определенность.

Социально-политическая сторона военно-стратегического паритета является определяющей. Она отражает характер и на­правленность политики, которая формировала паритет и опре­деляла его параметры. В создании и функционировании пари­тета были задействованы преимущественно две полити­ки—США и СССР, направленные друг против друга. Паритет выражал политику холодной войны, и потому логика послед­ней определяла логику паритета. Усиление и ослабление хо­лодной войны вызывали соответствующие изменения и в па­ритете, что находило отражение в его количественных и каче­ственных показателях.

Военно-техническая сторона паритета как средства реали­зации политики противоборствующих сторон следовала за политикой, но вместе с тем оказывала активное обратное воз­действие. Структурно эта сторона состояла из: соотношения стратегических наступательных вооружений; соотношения опе­ративно-тактических ядерных и обычных вооружений; соотно­шения геостратегического положения СССР и США, Варшав­ского договора и НАТО. Главную роль в паритете играло соот­ношение стратегических наступательных и оборонительных вооружений — ядерные заряды и средства их доставки к це­лям, системы ракетно-космической обороны. Конкретные дан­ные по каждому из названных соотношений в течение после­военных лет менялись. К тому же каждая из сторон делала достоянием гласности такие данные, которые не давали вер­ного представления о паритете. Так, в США издавалась бро­шюра «Советская военная мощь» [19], носившая явно выражен­ный пропагандистский характер. В ней тенденциозно говори­лось о Советских Вооруженных Силах и вооружениях, но зато всецело оправдывались меры США по форсированной гонке вооружений. В свою очередь в СССР издавалась брошюра «Откуда исходит угроза миру» [20], в которой разоблачались дан­ные США и давалась иная количественная и качественная оценка паритета. И только начиная с 1988 г. мировая общест­венность была ознакомлена с данными, которые были согла­сованы обеими сторонами.

Помимо факторов идеологического и политического по­рядка, которые не позволяли объективно верно оценить пари­тет, существовали немалые трудности иного характера. Они вытекали, во-первых, из самой структуры военного равнове­сия. Речь идет о различных военно-технических системах, имеющих далеко не одинаковые тактико-технические данные. Все элементы баланса взаимосвязаны, взаимообусловлены, что весьма затрудняет приведение их к единому основанию. Во-вторых, сложности заключены в различном геостратегиче­ском положении сторон. В-третьих, они обусловлены дина­мичным развитием военной техники, процессом постоянного отрицания ее старых видов и появления новых. И хотя вне­дрение новых средств вооруженной борьбы происходило на базе старых, тем не менее оценки паритета менялись, стано­вились более глубокими, многовариантными, более сущност­ными.

Еще большие сложности существовали при определении критериев баланса военных сил СССР и США, ОВД и НАТО применительно к соотношению обычных вооруженных сил и вооружений в Европе. В отличие от стратегических ядерных сил, где есть определенная однозначность их боевых задач и сравнительно немногочисленные гипотетические сценарии применения, здесь приходилось иметь дело с более сложным спектром вооружении (сотнями систем с довольно неопреде­ленной степенью эквивалентности). Кроме того, приходилось сопоставлять обычные вооруженные силы противостоящих сторон, находить для них сравнимые критерии.

В еще большей степени требовалось учитывать геостратеги­ческие и многие другие факторы. Вопрос стал о выведении уравнения баланса интересов уже не двух держав, а более чем двух десятков государств.

Когда речь идет о критериях военно-стратегического пари­тета, то имеются в виду такие показатели, которые позволяют измерить соотношение сил социализма и капитализма на всех уровнях и «этажах». В военно-техническом аспекте — от ирра­ционального уровня до минимального уровня разумной доста­точности. В геостратегическом плане — от Европейского или Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР) до мирового уровня в целом.

На начальных этапах установления военно-стратегического паритета преимущественным в его оценке был количествен­ный подход. Он лежит в основе возникновения самого поня­тия «военно-стратегический паритет». Применительно к стра­тегическим ядерным силам паритет почти все время отождест­влялся с числом стратегических носителей и ядерных зарядов на них. Другим количественным критерием паритета явилось число ядерных боезарядов.

В 80—90-е гг. оценка стратегических вооружений стала ха­рактеризоваться переходом от «вала» вооружений к их эффек­тивности (рост дальности, увеличение мощности, повышение точности). Но и это не сделало стратегическую стабильность более устойчивой. Переход к качественным параметрам гонки вооружений подхлестнул дестабилизацию военного равновесия. Оно становилось более неустойчивым, а окружающий мир — еще более хрупким.

В 80-е годы в США паритет оценивался и по таким коли­чественно-качественным критериям, как суммарный забрасы­ваемый вес; суммарный мегатоннаж (совокупная взрывная мощность ядерных боезарядов), эквивалентный мегатоннаж. За­брасываемый вес баллистической ракеты, как определяет ОСВ-2,— это сумма веса ее ядерных боеголовок, механизма их разведения в полете и средств преодоления ПРО"[21].

Отдавая должное всем этим оценкам соотношения страте­гических ядерных сил, нельзя не признать, что они все же не отражают качественную сторону паритета. Абсолютизация количественной стороны в паритете стала одной из причин ир­рационального уровня военного противостояния. Она явилась следствием догматического подхода к паритету, когда на ядер­ные средства механически переносились оценки, применимые к обычным вооружениям.

Прошло немало лет, прежде чем стороны пришли к пони­манию того, что паритет по боевым возможностям не есть то же самое, что паритет по количеству.

По различным официальным оценкам, военный баланс в Европе при учете всех его составляющих характеризовался как примерный паритет, не дающий возможности той или другой стороне рассчитывать на решающее военное преимущество. Здесь в соотношении сил не было строгого количественного равновесия, но был баланс качественный, паритет в смысле переизбытка военной мощи с той и с другой стороны, ибо ею можно было уничтожить цивилизацию в Европе и далеко за ее пределами. В количественном отношении проявлялись дис­баланс и асимметрия, не нарушающие, однако, паритета. Не­достаток одних сил и средств у одной стороны компенсиро­вался другими их видами.

Причины количественного дисбаланса и асимметрий обу­словливались тем, что военное равновесие в Европе складыва­лось в течение многих десятилетий под воздействием различ­ных факторов. Асимметрия проявилась рельефно, например, в том, что ОВД имела больше танков, а НАТО — противотанко­вых вооружений. Этот факт служит одним из наиболее на­глядных примеров того, насколько глубоко укоренилось в обо­ронном строительстве преклонение перед количественными параметрами военной мощи и стремление многих военачаль­ников самого высокого ранга иметь под рукой вооружений и войск больше, чем у потенциальных противников, вместе взятых. В связи с этим нужно заметить: догматизм военного мышления был обусловлен догматизмом политического мыш­ления вообще.

В Европе создалось положение, когда количество вооруже­ний и вооруженных сил превысило рамки не только меры, необходимой для обороны своих границ, но и той меры, ко­торая позволяет уничтожить цивилизацию в этой части земно­го шара. Разрушительные последствия войны с применением обычных средств стали практически сопоставимы с последст­вием войны ядерной. Война с применением обычных средств все меньше поддается каким-либо ограничениям как по тяже­сти последствий, так и по масштабам потерь. Становится все более ясным, что и в обычной войне трудно достичь победы.

Особую роль в соотношении сил СССР и США, ОВД и НАТО занимали военно-морские силы. Они оказывали су­щественное влияние как на глобальное (СССР и США), так и на региональное равновесие в Европе, а также в АТР.

Сложилось положение, при котором военно-морские силы США намного превысили пределы, необходимые для обороны. ВМС и ВВС — самые сильные компоненты в структуре воору­женных сил США. Их численность составляла по 35 процентов (вместе — 70), сухопутных войск — 30 процентов от общего по­тенциала вооруженных сил. Ни в одной армии мира нет такого положения, чтобы ВМС или ВВС были по численности больше сухопутных войск и являлись основой мощи государства.

Что же касается ВМФ СССР, то он был значительно мень­шим. Общее соотношение военно-морских сил сторон выгля­дело так: НАТО превосходила Варшавский договор по числен­ности личного состава ВМС в 4,5 раза; по количеству кораб­лей океанской зоны — в 7,6 раза; по общему тоннажу кораблей — в 3 раза; по боевым самолетам ВМС — в 2,4 раза. На стороне Варшавского договора было некоторое преимуще­ство в подводных лодках — в 1,2 раза и в кораблях прибреж­ного действия — в 1,6 раза. В целом же преимущество ВМС США и НАТО над ВМФ СССР и Варшавского договора было значительное[22].

В последние годы большое внимание уделялось соотноше­нию сил в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Здесь суммарный военный потенциал всех других государств данного региона значительно превосходил советский. По данным Министерства обороны СССР, США имели в АТР более чем трехкратное превосходство в боевых кораблях и десятикратное — в палуб­ной авиации[23].

Возвращаясь к качественным параметрам паритета, следует подчеркнуть, что они складывались как из материальных, так и из духовных его составляющих. Несомненно, в целом пари­тет — военно-техническое (стратегическое) образование. Но нельзя раскрыть его глубинных характеристик без учета духов­ных, морально-политических, психологических и других аспек­тов. Только системный подход может дать целостную картину соотношения противостоящих сил. Конечно, ракетно-ядерная эпоха меняет привычные представления о соотношении материального и духовного. Но она не отбрасывает второго, а, напротив, значительно повышает его роль. Кроме того, измене­ние акцентов в диалектике классового и общечеловеческого интересов с упором на последний меняет и наши представле­ния о соотношении духовных сил сторон. И еще один момент. Говорить о военном равновесии, или паритете, можно лишь применительно к общей глобальной военно-стратегической картине. Речь идет о соотношении СНВ США и СССР. На других уровнях, прежде всего в Евро­пе и Азиатско-Тихоокеанском регионе, по ядерным средствам ТВД (театра военных действий), вооруженным силам и обыч­ным вооружениям формула соотношения сил была слишком сложной, многочленной и содержала немало неизвестных ве­личин.

Со временем возрастала необходимость вычленения качест­венных параметров равновесия как в глобальном, так и в ре­гиональном масштабах. Ими являлись следующие показатели: неприемлемость взаимного ущерба; разумная достаточность для обороны; адекватная достаточности структура; эффектив­ность систем управления, связи и контроля; человеческий фактор.

Применительно к ударному паритету одним из критериев принималось достижение такого уровня стратегических потен­циалов сторон, при котором существовала возможность нане­сения друг другу неприемлемого ущерба, независимо от того, кто нанес первый ядерный удар, а кто ответный. Неприемле­мость ущерба в широком понимании означает поражение ре­сурсов и промышленности, равных стратегических возможно­стей сторон, охватывающих не только административно-про­мышленные центры, но и широкий круг других объектов, особенно военных.

Более узкое толкование неприемлемости связывалось с унич­тожением примерно 70 процентов индустриального потенциала и 30 процентов населения. Подобный ущерб, по различным дан­ным, могут принести лишь примерно 10—20 процентов ядерных боезарядов каждой из сторон. Аналитики полагали, что специ­фика сосредоточения населения и промышленности в СССР и США обусловливает действие закона убывающей отдачи при стремлении уничтожить все более значительную долю ценно­стей, так как все большее число ядерных боезарядов пришлось бы выделить на все более многочисленные и мелкие цели[24].

В связи с этим считалось, что паритет означал приблизи­тельные стратегические возможности сторон, охватывающие не только потенциалы уничтожения административно-про­мышленных центров, но и возможности нанесения ударов по широкому набору других объектов.

Выводы о неприемлемости ущерба в ядерной войне приме­нимы к обычной войне, ибо современное обычное оружие об­ладает весьма внушительной разрушительной силой. Не ведя к последствиям ядерного нападения, таким, например, как ра­диация и «ядерная зима», оно тем не менее способно привес­ти к массовому уничтожению населения и окружающей среды. Так, при массированном применении высокоточного оружия его боевая эффективность сравнима с эффективностью такти­ческого ядерного оружия малой мощности. Кроме того, если говорить о Европе, то здесь надо учитывать фактор атомных электростанций. По оценкам экспертов, неизбежное в случае неядерного военного конфликта в этом регионе разрушение атомных электростанций (их в Европе более 200) вызвало бы катастрофические последствия непредсказуемых масштабов.

Неприемлемость ущерба выступала необходимым качест­венным критерием паритета. Однако это не могло рассматри­ваться как достаточное условие стабильности в отношении ме­жду СССР и США, ОВД и НАТО. Таким требованиям больше соответствовал другой важнейший, общий для обеих сторон качественный критерий — разумная достаточность.

Достаточность как показатель соотношения сил имеет много­мерное значение. Она может быть и оборонной, и наступатель­ной (в случае военного превосходства) в смысле сдерживания.

В связи с проблемой снижения уровня военного противо­стояния на первый план вышел такой критерий фактического паритета сторон, как структура вооруженных сил и вооружений СССР и США, ОВД и НАТО. Помимо социально-политиче­ской и военно-технической сторон, необходимо учитывать, что паритет в военном плане состоял из дисбаланса и асимметрий, обусловленных историческими, политическими и геостратегиче­скими факторами. Это присуще как «ядру» паритета — страте­гическим ядерным силам, так и обычным вооруженным силам и вооружениям. Наиболее острая здесь проблема заключалась в соотношении наступательных и оборонительных структур. По этому вопросу существовали различные точки зрения как на Западе, так и на Востоке. На Западе считали, что конфигура­ция Советских Вооруженных Сил носит явно наступательный характер. В то же время непредвзятые эксперты полагали, что конфигурация Вооруженных сил США имеет очевидный насту­пательный характер, ибо четверть своих Вооруженных сил и полторы тысячи военных баз и объектов США держали за пределами своих национальных границ на территории тридцати двух государств; две трети американских гарнизонов было раз­мещено на западе Европы, а треть — на востоке Азии, возле границ СССР и других социалистических стран.

В стратегическом ядерном аспекте паритета действенным было соотношение наступательных потенциалов сторон. Поэтому фундаментом стратегической стабильности выступало соблюдение и укрепление Договора по ПРО.

Характерным признаком паритета был переизбыток обоюд­ной военной мощи. Учитывая это, Советский Союз неодно­кратно предлагал сбалансировать оборонительные и наступа­тельные структуры сторон, чтобы они соответствовали и ре­альностям, и провозглашенным оборонительным целям.

СССР, его союзники сделали свой шаг первыми. После принятия оборонительной доктрины в структуре ОВД про­изошли содержательные изменения. Из восточно-европейских стран ОВД были выведены танковые дивизии, а другим час­тям была придана структура, которая после крупного изъятия из них танков и вывода десантно-штурмовых и переправочных средств стала оборонительной. Запад же не сделал тогда ана­логичных шагов.

Перестройка структуры паритета с преимущественно насту­пательной на оборонительную все больше становилась важ­нейшим качественным критерием паритета на уровне разум­ной достаточности.

Следующий критерий фактического равновесия — эффектив­ность систем управления, связи и контроля. Причем контроль может быть принудительным, как он преимущественно и разви­вался, а также непринудительным, на основе взаимности.

По мере усложнения, модернизации стратегических насту­пательных вооружений, повышения их боевых возможностей адекватно (но не идентично) усложняется, повышается быст­родействие и, как следствие, возрастает уязвимость систем управления и связи (СУС). В связи с тем что вывод из строя СУС облегчает агрессору решение задачи ослабления мощи ответного удара, шла разработка вариантов прямого их подав­ления путем создания, например, электромагнитного импульса и других средств. Были созданы системы оружия, способные выводить из строя основные элементы СУС. К ним, в частно­сти, относятся крылатые ракеты морского базирования. Разра­батывались варианты нападения, сводящие к минимуму под­летное время и тем самым нейтрализующие средства преду­преждения. Время полета МБР до цели — 25—30 минут; РСД — 6—8 минут, а планируемое время действия средств СОИ, по некоторым данным,—до 30 секунд. Удар из космоса считался самым внезапным. Его можно нанести всего за не­сколько минут, чтобы попытаться парализовать систему боево­го управления стратегическими ядерными силами и умень­шить масштаб ответных мер.

Вместе с тем развивался и контроль из космоса за всей военной деятельностью. Земля стала открытой обозрению. Космическая разведка позволяет получить изображение в ви­димом диапазоне с очень большим разрешением. Радиотехни­ческая разведка позволяет засекать излучение практически всех диапазонов и определять координаты источника этого из­лучения. Из космоса можно следить за пусковыми установка­ми ракет и своевременно выдавать сигналы раннего предупре­ждения о возможном нападении.

Интересы укрепления стратегического равновесия требова­ли надежности, живучести и многократного дублирования СУС, средств контроля и предупреждения о возможном ракет­ном нападении другой стороны.

Овладение космосом и новейшие средства слежения, со­временный уровень информатики обеспечили радикально но­вые возможности взаимного строжайшего контроля над вы­полнением всех международных соглашений. Именно такой контроль рассматривался в качестве гаранта установления вза­имного доверия, надежной преграды сползанию человечества не только к ядерной войне, но и к войне с применением обычных вооружений. Созданные наукой и техникой совер­шенные системы контроля в принципе уже исключают обход достигнутых сторонами взаимных договоренностей и соглаше­ний и получение одностороннего военного превосходства.

В последние годы динамично развивается непринудитель­ная форма контроля на основе взаимного доверия сторон. Опыт Договора по РСМД показал, что кратчайший путь к до­верию — эффективный контроль над взаимным согласованным уничтожением части военного потенциала. Использование та­кого метода дает возможность легче преодолеть насторожен­ность и конфронтационность сторон.

Таковы основные критерии, дающие довольно полную ха­рактеристику военно-технического и стратегического аспекта военного равновесия. Вместе с тем важнейшим качественным критерием в оценке,соотношения сил является человеческий фактор военной мощи сторон. Но, к сожалению, он при ре­шении проблемы поддержания военно-стратегического парите­та практически не учитывался.

С той и другой стороны преобладал идеологизированный подход к этой проблеме. Наряду с этим по мере расширения контактов все больше учитывался уровень обученности и про­фессионализма военнослужащих обеих сторон.

Военно-стратегический паритет между СССР и США, ОВД и НАТО свои исторические функции выполнил: он обеспечивал той и другой стороне одинаковую безопасность, не позво­лял рассчитывать на достижение решающих политических це­лей посредством применения ядерного оружия и гарантировал возможность сохранения достаточных средств для нанесения ответного удара агрессору с неприемлемым для него ущербом, достижения статус-кво, ликвидации агрессии. Паритет был ма­териальной основой обеспечения равной безопасности сторон, военным механизмом предотвращения войны, фактором вза­имного сдерживания; являлся основой переговоров, обеспечи­вал определенную стратегическую стабильность, и в первую очередь на глобальном уровне.

5. СОСТОЯНИЯ СТРАТЕГИЧЕСКОЙ СТАБИЛЬНОСТИ

Послевоенная военно-политическая обстановка в мире, осо­бенно в Европе, менялась под воздействием различных факто­ров. Главными из них были идеологические, политические и военные отношения между СССР и США, Востоком и Запа­дом. Они определяли также и логику становления, изменения и развития паритета, его состояния, а вместе с тем и состояния стратегической стабильности. В самом общем виде, как свиде­тельствуют факты, стабильность колебалась в качественных и количественных измерениях, а именно: по направлению (хуже — лучше) и по величине (меньше — больше). Такая оцен­ка выражает физический смысл понятия «стабильность», или устойчивость, который, как известно, состоит в том, насколько легко вывести данный объект из существующего состояния и насколько трудно вернуть его обратно в это состояние.

Применительно к военно-стратегическому равновесию как главному фактору предотвращения ядерной войны понятие «стабильность» означает то, насколько велика вероятность и опасность развязывания ядерной войны при данном соотно­шении стратегических средств сторон. Все время важно было иметь в виду те элементы, стороны ядерного баланса, от кото­рых зависело, насколько легко было одной из сторон нару­шить равновесие и добиться превосходства и насколько спо­собна была другая сторона нейтрализовать эти действия путем ответных мер и восстановить равновесие.

Понятие «стабильность» также применялось:

а) к оценке соотношения обычных вооружений и вооруженных сил;

б) к соотношению сил в различных регионах единого мира. В итоге речь шла о стабильности в широком смысле слова, которая складывалась на основе соотношения ракетно-ядерных средств СССР и США, из паритета в Европе, из равновесия в АТР.

В этом заключена одна из причин, почему на протяжении всего послевоенного периода одни факторы увеличивали, а другие уменьшали опасность развязывания ядерной войны. При этом политические предпосылки и цели государств в конфликте были определяющими. Однако заметным было воз­действие на паритет и стратегическую стабильность и факто­ров военно-технического порядка. Так, ракеты среднего и меньшего радиуса действия (РСД и РМРД), размещенные в Европе, оказались таким элементом военного противостоя­ния и слагаемым паритета не только в Европе, но и между СССР и США, который в силу своих данных — возможность быстрого вывода на стартовые позиции, малое подлетное вре­мя—придал паритету наиболее неустойчивый характер. Эти ракеты являлись наиболее дестабилизирующим (особенно для СССР, а не для США) фактором, средством первого удара. Для США они были материальной базой ядерной войны, ог­раниченной рамками Европы. Аналогичные ракеты, разверну­тые Советским Союзом, также дестабилизировали обстановку в Европе, что негативно сказалось и на глобальной воен­но-политической обстановке, снижало общий уровень страте­гической стабильности для всех. Поэтому уничтожение РСД и РМРД по Договору о РСМД хотя и сократило всего около 5 процентов ядерных арсеналов, но вместе с тем способство­вало укреплению международной стабильности, так как пони­зило риск возникновения ядерной войны и одновременно дало старт ядерному разоружению.

Аналитиками установлено, что наиболее содержательным параметром стабильности, действовавшим в предыдущие годы, была политическая и военно-стратегическая обстановка, в ко­торой у каждой из сторон не было стимулов для применения ядерного оружия первой. Ответные действия стороны, если бы она подверглась нападению, исключали возможность рацио­нального использования результатов первого (упреждающего) удара нападающего.

Ни одна из сторон не обладала возможностью обезоружи­вающего упреждающего (первого) удара. В любом варианте нападения у стороны, подвергшейся атаке, сохранялся потен­циал для нанесения нападающему неприемлемого несопоста­вимого ущерба.

Была до минимума сведена вероятность несанкциониро­ванного и случайного применения ядерного оружия.

При этом обобщающим признаком стабильности воен­но-стратегического паритета выступала возможность нанесе­ния нападающей стороне такого ущерба в ответном ударе, ко­торый бы восстановил равновесие сторон.

В интересах оценки паритета, его возможных изменений под воздействием различных факторов в 80-е гг. в СССР были разработаны модель и программа оценки состояния ядерного баланса между СССР и США исходя из общих стратегических и технических его оценок, на основе общего политического анализа и формальной логики. Расчеты были выполнены на компьютерной модели ПОСТ-2 (Программа оценок стратеги­ческой стабильности-2) [25].

При выборе критериев стабильности ядерного баланса и определении методики расчетов использовался подход, раз­работанный в отделе разоружения и международной безопас­ности ИМЭМО АН СССР (в сотрудничестве с Комитетом со­ветских ученых в защиту мира, против ядерной угрозы, Ин­ститутом США и Канады АН СССР). Он базируется на анализе ряда параметров, дающих обобщенный показатель стратегической стабильности ядерного баланса между СССР и США на глобальном уровне. Расчеты сделаны для четырех вариантов развития событий:

вариант 1 — неограниченная гонка вооружений; вариант 2 — предложения США в 1987 г. по 5-процентно­му сокращению СНВ;

вариант 3 — предложения СССР в октябре 1987 г. по 50-процентному сокращению СНВ;

вариант 4 — снятие и запрещение последующего разверты­вания противосиловых систем, переход на мобильные моно­блочные носители.

Расчет первого варианта начинался с 1962 г. и заканчивал­ся в 2000 г., остальные варианты рассчитаны с 1991 г.

Полученные результаты позволили лучше, полнее понять многие аспекты эволюции стратегического баланса, диалекти­ку стратегического соотношения сил между СССР и США, уточнить некоторые представления на этот счет. Так, расчет ситуации первой половины 60-х гг. показал крайнюю неустой­чивость ядерного баланса, которая с военно-технической точ­ки зрения объяснялась следующим обстоятельством: огромное превосходство США по общей мощи стратегических сил соче­талось с высокой уязвимостью и концентрацией ядерных средств обеих сторон на стартовых позициях и аэродромах, сравнительно низкой их боеготовностью, ненадежностью и уязвимостью. Эта нестабильность получила выражение в Кубинском кризисе в октябре 1962 г.

Во второй половине 60-х гг. произошло возрастание ста­бильности стратегического баланса, обусловленное выравнива­нием количественных параметров соотношения сил СССР и США, увеличением живучести, улучшением систем преду­преждения, управления и связи.

Пик стабильности приходится на начало 70-х гг., что обес­печивалось достаточно высоким и устойчивым потенциалом неприемлемого ущерба при ответном ударе и в то же время низкими коэффициентами эффективности противосилового обмена. Именно с этим отчасти связаны снижение угрозы войны, первые успехи переговоров об ограничении вооруже­ний (Договор по ПРО и ОСВ-1 в 1972 г.). Однако разрядка напряженности в мире в начале 70-х была следствием более фундаментальных политических факторов.

В течение 70-х — первой половины 80-х гг. ситуация меня­лась, причем по расчетам модели ПОСТ-2 менялась неодно­значно, под воздействием возрастания" способности ответного удара, с одной стороны, и изменения показателя эффективно­сти обмена противосиловыми ударами, неуклонно работавшего на понижение устойчивости равновесия, в связи с развертыва­нием, совершенствованием систем индивидуального наведе­ния — с другой. При сохранении и даже увеличении способно­сти взаимного гарантированного уничтожения СССР и США стала возрастать возможность получения относительных пре­имуществ путем противосилового удара. Это повышало стимул к упреждающему нападению в конфликтной ситуации, а зна­чит, увеличивало вероятность ядерной войны и подрывало ста­бильность. Не случайно тогда в США появилась концепция пе­ренацеливания, избирательных ядерных ударов и равенства по существу. В американских кругах полагали, что в сложившихся условиях, если одна из сторон сумеет найти путь для ликвида­ции способности другой к гибкому и контролируемому ответу, она получит возможность оказывать давление на противника и добиваться уступок, не вызывая всеобщую катастрофу[26].

Военно-политическое руководство СССР не разделяло этих воззрений. Его стремление догнать США в развертывании систем РГЧ типа МИРВ и ликвидировать отставание по коли­честву ядерных боеголовок было направлено на поддержание паритета, но объективно продолжение гонки вооружений и повышение уровней паритета подрывало устойчивость стра­тегического равновесия.

В конце 70-х — первой половине 80-х гг. существенно воз­растали точность боеголовок, возможность перекрестного на­целивания, способность поражения защищенных объектов (стартовых, шахт, подземных пунктов управления), возмож­ность быстрого перенацеливания МБР, многовариантность оперативных планов применения стратегических вооружений. Повышалась значимость фактора времени в расчете сценариев обмена ударами (в частности, подлетного времени носителей, времени оценки ситуации и перекройки оперативного плана с перенацеливанием сил). Расчеты по модели ПОСТ-2 показы­вали значительный рост относительной эффективности проти-восиловых ударов и значительное падение стабильности ба­ланса. Однако крупнейшей неизвестной величиной являлась адекватность систем предупреждения, управления и связи в, выполнении тех задач, которые обеспечивались физическими характеристиками и численностью средств поражения.

Не случайно в конце 70-х гг. произошло резкое повышение внимания к системе управления и связи. Увеличение живучести и совершенства своей системы и способность дезорганизации такой системы у противника должны были стать важнейшим элементом стратегического соотношения сил, поэтому в США совершенствование системы управления и связи при админист­рации Р. Рейгана было поставлено на одно из центральных мест в программе наращивания стратегического потенциала.

Период конца 70-х — начала 80-х гг. наряду с политически­ми факторами характеризовался воздействием растущей неста­бильности стратегического баланса. Именно тогда США отка­зались ратифицировать Договор ОСВ-2, произошло ускорение гонки вооружений, возникли трудности на переговорах в Же­неве в 1981—1983 гг., усилилось всеобщее ощущение растущей угрозы войны.

Расчеты на модели ПОСТ-2 показали, во-первых, что ста­бильность стратегического равновесия была весьма высока, поскольку ни одна из сторон не имела возможности первым ударом радикально изменить соотношение сил в свою пользу и добиться многократного превосходства. Силы, способные выжить в ходе первого удара, намного перекрывали потребно­сти причинения неприемлемого ущерба.

Во-вторых, американские тезисы об окне уязвимости, о со­ветском превосходстве в противосиловом потенциале были ли­шены оснований. Поскольку преобладающая часть СНВ Соеди­ненных Штатов размещена на морском и воздушном компонен­тах ядерной триады, гипотетическая способность СССР поразить часть их стартовых шахт МБР наземного базирования не создавала угрозу не только разоружающего удара по США, но даже и изменения военного баланса в пользу другой стороны, учиты­вая соотношение затраченных и уничтоженных ядерных средств. Напротив, в относительных категориях такой потенциал измене­ния баланса был несколько больше у США ввиду наращивания их способности поражать советские защищенные цели — шахт­ные пусковые установки, в которых сконцентрировано более 60 процентов стратегической мощи СССР. Развертывание Соеди­ненными Штатами противосиловых систем типов MXи «Трай­дент П» дестабилизирующим образом сказывалось на устойчиво­сти стратегического равновесия по данному параметру.

В-третьих, запас прочности военного баланса настолько ве­лик, а возможность первым ударом существенно ослабить силы другой стороны настолько сомнительна, что для обеспечения надежного сдерживания нет нужды даже в кризисной ситуации переводить стратегические силы на систему «пуска по оповеще­нию». Фактором значительной неопределенности оставались живучесть, надежность и действенность СУС, повышение ус­тойчивости и эффективности которой представало в этом плане как важнейшее направление упрочения стабильности.

В-четвертых, проверки по этим параметрам равновесия на максимальную нагрузку — полностью внезапный первый удар по силам, не приведенным в состояние повышенной боеготов­ности,— показали относительно большую результативность противосилового удара. Особенно сильно такая поправка по вводным данным сказывалась на США в связи с тем, что око­ло 80 процентов их стратегических сил размещены на тяжелых бомбардировщиках и подводных лодках, которые весьма уяз­вимы на аэродромах и базах в повседневном режиме боеготов­ности. Для МБР наземного базирования степень уязвимости мало зависит от степени боеготовности, последняя сказывает­ся более всего на способности пуска по оповещению.

Указанная особенность ядерной триады США — существен­ный фактор нестабильности, так как в стратегическом плани­ровании ядерные силы США в большой степени связаны с системой широкомасштабных мер перехода на повышение уровня боеготовности. А эти мероприятия (массовый выход ПЛАРБ в море, подъем бомбардировщиков на воздушное пат­рулирование) в кризисной ситуации могут быть восприняты другой стороной как явное свидетельство подготовки США к стратегическому нападению. Специфика систем связи с ПЛАРБ и ТБ повышает, кроме того, риск потери контроля над ними со стороны политического руководства и возмож­ность несанкционированного применения ядерного оружия, тем более что эти средства могут быть вовлечены в боевые действия на театрах войны.

Заметим: модель, использованная при расчетах относительно стратегической стабильности, обусловленной ядерным паритетом, оказалась весьма полезной и для оценки характера переговоров о сокращении стратегических вооружений, и для оценки воен­ных программ. Она позволяет оценивать те или иные варианты развития с точки зрения их воздействия на стратегическую ста­бильность. Так, было подсчитано, что наиболее позитивно отра­зилось бы на стратегическом балансе такое радикальное предло­жение, по которому наряду с глубокими сокращениями были бы приняты далеко идущие меры по отношению к таким системам обеих сторон, как американские «Трайдент П», MX, их техниче­ские советские аналоги МБР тяжелых типов, крылатые ракеты любого вида базирования. Некоторые существующие системы РГЧ сохранились бы в пределах количественных потолков, но на будущее разрешалось бы создавать только ракеты с моно­блочной головной частью и бомбардировщики без крылатых ра­кет. Такой вариант не только остановил бы тенденцию к умень­шению стабильности, но и привел бы к ее повышению почти до уровня 70-х гг. в течение последующего обозримого периода.

Следует назвать еще один результат расчетов на модели: в баланс была интегрирована гипотетическая широкомасштабная система ПРО. Оказалось, что одностороннее развертывание такой системы (у США или у СССР), как и обоюдное, могло вызвать резкое падение стабильности стратегического равнове­сия; для обеспечения потенциала ответного удара такая систе­ма была ненужной, но она могла быть использована для полу­чения относительного преимущества за счет обмена противо-силовыми ударами. Кроме того, такая ПРО стимулировала бы наращивание противосилового потенциала и средств преодоле­ния, которые в ряде случаев тесно связаны. Она резко усугу­била бы имеющиеся, в том числе дестабилизирующие, дис­пропорции стратегических сил.

Расчеты по модели ПОСТ-2 позволили выявить реальные возможности гораздо более радикального сокращения страте­гических и других ядерных вооружений. Продолжение гонки вооружений, наращивание уровней ядерного противостояния угрожали расшатыванием стабильности не только в связи с политической стороной вопроса, но и в силу самой страте­гической логики. Напротив, радикальное сокращение СНВ создавало условия для повышения устойчивости стратегиче­ского равновесия. Кроме того, сокращение вооружений ведет к уменьшению напряженности отношений, взаимных опасений государств, возрастанию доверия. Как показали последую­щие события, оценки стабильности военно-политической об­становки в зависимости от состояния паритета по ядерным вооружениям оправдались.

Достаточно убедительными оказались и выводы относи­тельно соотношения обычных вооружений и вооруженных сил в связи с проблемой стабильности, были определены и пара­метры, и критерии, позволившие понять, что в сложившихся тогда условиях ни одна из сторон не может вести крупные на­ступательные (стратегические) операции, а также не способна обеспечить условия (в первую очередь в стратегическом мас­штабе) для заблаговременной скрытой концентрации сил и средств для неожиданного массированного применения авиации, ракет, в том числе морского базирования.

Установились ограничения на возможность быстрого нара­щивания дислоцированных в мирное время сил и средств — за счет переброски контингентов войск, боеготовых резервов из других районов и проведения мобилизационных мероприятий. Наряду с этим военная деятельность за пределами зон, в рам­ках которых осуществлялись меры по обеспечению стратегиче­ской стабильности при пониженных уровнях противостояния, не должна вести к нарушению общего равновесия.

Создавался режим, не дававший возможности изменить со­отношение сил в пользу одной из сторон за счет развития (модернизации) систем оружия, как охваченных, так и не ох­ваченных ограничивающими соглашениями.

Принимались меры, чтобы не только структура и средства сторон, но и системы наблюдения (разведки), управления и связи в случае возникновения вооруженного конфликта дава­ли бы возможность высшему государственному руководству и военному командованию обеих сторон получать в реальном масштабе времени необходимую и достаточную информацию о состоянии конфликта, для того чтобы прекратить его на самом низком уровне. Одновременно в механизм взаимодействия сто­рон вводились элементы, которые обеспечивали бы локализа­цию возникшего (в случае несрабатывания политико-диплома­тических «предохранителей») вооруженного конфликта[27].

Эти и другие выводы относительно паритета оказались возможными потому, что в Советском Союзе учеными, поли­тиками и военными разрабатывалась концепция стабильности стратегического равновесия, основное содержание которой убедительно раскрыто А. Г. Арбатовыми Г. К. Ледневым[28]. Они подчеркивают, что в ее основе лежали две предпосылки. Пер­вая состоит в том, что устойчивость равновесия — главный залог предотвращения ядерной войны. Поэтому в анализе рав­новесия первоочередную роль имело не сравнение количест­венных и качественных характеристик СНВ, а оценка гипотетических стратегических целей и возможностей их дос­тижения нанесением ядерного удара, который и явился бы ак­том развязывания ядерной войны. Чем сомнительнее такие цели, чем меньше возможности их достижения, тем стабиль­нее стратегическое равновесие. Количественные и иные ста­тичные параметры соотношения сил при этом не утрачивали свою ценность, выступали в качестве исходной базы данных стратегического анализа. Но они не были единственным эта­лоном измерения военного баланса, равно как и первоочеред­ным ориентиром для шагов по сокращению вооружений. Вто­рая предпосылка, лежащая в основе динамического анализа стратегического баланса, состоит в том, что оценка устойчиво­сти ситуации разделяется обеими сторонами. Как минимум здесь требовалась определенная степень их взаимопонимания по исходным предпосылкам и критериям, хотя бы и при со­хранении различий в определении тех или иных параметров и способов учета моментов неопределенности.

Ранее в качестве общей основы для договоренности было достаточно согласия держав в том, что в ядерной войне невоз­можно добиться победы, что превосходство недостижимо и не должно быть целью сторон, что при ограничении и сокраще­нии вооружений следует предусматривать сохранение пример­ного равенства военного баланса. Однако такая база оказалась недостаточной для продвижения переговоров. Прежде всего это обусловлено значительным усложнением самого механизма эво­люции стратегического баланса, что сделало прежние мерки все менее применимыми. Кроме того, логика переговоров подвела их от периферийных мер ограничения к весьма радикальным шагам, которые существенно изменяли наличные ядерные арсе­налы, новые программы вооружений и соответственно страте­гические концепции и даже оперативные планы обеих держав[29].

Исходя из названных предпосылок в концепции рассматри­вались прежде всего возможности сохранения и нарушения во­енно-стратегического равновесия при нанесении первого удара с использованием только СНВ на глобальном уровне. Цели та­кого удара согласно тогдашним стратегическим воззрениям мог­ли быть весьма многообразными: начиная от демонстрации ре­шимости изменить ядерный баланс сил в свою пользу и кончая дезорганизацией боевых действий обычных вооруженных сил, разрушением военно-промышленного потенциала в целом и даже по отдельным отраслям. При этом считалось, что наиболее вероятной и первоочередной задачей первого удара должно быть снижение мощи ядерного возмездия, что означало предот­вращение ответного удара противника или значительное умень­шение своего ущерба по сравнению с ситуацией, когда первый удар нанесла бы другая сторона. Превосходство здесь однознач­но понимается как достижение способности нанести удар в рас­чете на то, что ответный удар станет меньшим по мощи, чем в иных условиях. При этом военно-стратегическое равновесие, являясь основой предотвращения ядерной войны и противопо­ложностью превосходства, рассматривалось как полное отсутст­вие способности такого рода у обеих сторон. Однако на практи­ке, если учесть колоссальную разрушительную мощь накоплен­ных ядерных вооружений, скорость достижения ими целей, точность и глобальную дальность действия, стратегические силы любой из сторон не были полностью неуязвимы для первого удара другой. Способность частично ослабить первым ударом мощь ответного удара противника имелась у обеих держав.

Кроме того, концепция учитывала, что даже если ни СССР, ни США не будут иметь преимущества и такая способ­ность окажется у них равной, но при этом очень значитель­ной, то подобное равенство сил едва ли можно было считать надежной основой предотвращения войны. Не обладая пре­восходством в мирное время, государства смогут рассчитывать завоевать его в ходе войны, нанести первый удар и будут опа­саться такого шага со стороны оппонента. В острой кризис­ной ситуации это может послужить дополнительным стимулом к нападению или упреждению. С учетом этого обстоятельства использовались такие понятия, как «устойчивость» или «ста­бильность» стратегического соотношения сил, в том числе и «равновесие» как его частное состояние.

Наконец, в концепции были обоснованы критерии и пара­метры стабильности ядерного баланса, в числе которых особое значение имеют потенциал нанесения неприемлемого ущерба в ответном ударе, определяемый «числом Макнамара» (М), и коэффициент эффективности (КЭФ), означающий отношение пораженных у противника боеголовок к затраченным в противо-силовом ударе. Чем больше это отношение, тем меньше ста­бильность, так как тем результативнее может быть первый удар. Идеальное состояние (с точки зрения стабильности) существует тогда, когда этот коэффициент меньше единицы: в таком случае противосиловой удар больше разоружает агрессора.

В концепции стратегическая стабильность рассматривается как некое состояние равновесия, зависящее от противосиловых возможностей СНВ. Чем больше эти возможности, тем больше при прочих равных условиях вероятность первого удара, тем менее устойчиво (стабильно) равновесие. Такие факторы равно­весия, как возможность (или невозможность) существенно из­менить первым ударом стратегическое соотношение сил, спо­собность противосиловых залпов выбить значительно большее число ядерных средств противника, чем затрачено нападающей стороной, возможность добиться выгодного соотношения после обмена противосиловыми ударами и пр., несут явный отпеча­ток нереалистичности, стратегической схоластики, отвлеченной от политической обстановки и катастрофических действитель­ных последствий массированного применения ядерного оружия. Главным образом эти критерии связаны со сценариями «огра­ниченной и затяжной» ядерной войны, которые использовались в США для политических целей, в том числе для оправдания программ дальнейшего наращивания и технического совершен­ствования стратегических ядерных потенциалов сверх всяких пределов здравого смысла и разумной достаточности.

Но полностью игнорировать эти моменты в оценках страте­гического равновесия и стабильности тоже неправильно. Реали­стичны они или нет, но названные сценарии были частью стратегии, оперативного планирования, развития программ воо­ружений и системы управления и связи стратегических сил. Ими в определенной мере была обусловлена динамика гонки вооружений, равно как и трудности на переговорах по сокра­щению СНВ. Важность и опасность указанных сценариев не в том, что ядерную войну можно действительно вести в соот­ветствии с ними, а в том, что, став элементом стратегии и во­енной политики, они в кризисной ситуации способны серьезно влиять на вероятность развязывания ядерного конфликта. Ре­альный ход событий не раз это подтверждал.

Американская концепция стратегической стабильности разра­батывалась политиками, военными и учеными с конца 60-х гг. В 70-е гг. на ее основе начала строиться политика США как в области развития их стратегических ядерных сил, так и на пе­реговорах с СССР по ограничению стратегических вооружений[30]. Эта концепция служила также для оправдания ракетно-ядерной политики США и для обоснования политико-пропагандистской кампании о «советской угрозе» и о «превосходстве» СССР, яко­бы обусловленном его преобладанием по количеству и мощи МБР наземного базирования. Концепция не учитывала интересы Советского Союза, предопределенные особенностями его поло­жения и исторического развития.

В содержательном отношении американская концепция имела и сильные, и слабые стороны. Сильная сторона состояла в том, что она переключила подход к ядерному балансу из од­номерной системы в объемную, с оценки количественной сто­роны баланса к его качественному анализу, поскольку качест­венная сторона соотношения сил оказывала значительное влия­ние на устойчивость паритета, на возможность и вероятность первого удара. Недостатки же концепции весьма существенны.

Во-первых, она произвольно выделяла в качестве критерия соотношение эффективности советских и американских назем­ных МБР друг против друга, оставляя в стороне другие элемен­ты стратегических сил, как раз такие, по которым США имели значительное преимущество (морские и авиационные). Тем са­мым в качестве исходной предпосылки принимался крайне со­мнительный вариант развязывания ядерного конфликта на стратегическом уровне путем ограниченного удара по отдельно­му компоненту стратегических сил другой стороны. При этом предполагалось, что, каковы бы ни были политические мотивы такого шага, в стратегических целях войны расчет будет на то, что противник станет отвечать столь же ограниченным ударом по аналогичным целям, но не использует всех своих выживших средств (включая морские и авиационные) для тотального уда­ра по административно-промышленным центрам в надежде уберечь свои собственные города от массированного уничтоже­ния резервными средствами агрессора.

Во-вторых, американская концепция в качестве основного критерия равновесия полагала способность одной из сторон по­разить своими наземными ракетами стартовые шахты МБР дру­гой стороны. Но стартовые шахты и другие защищенные объек­ты могут быть уничтожены и с помощью других систем ору­жия — БРПЛ повышенной точности стрельбы, баллистических ракет средней дальности и крылатых ракет. Кроме того, старто­вые шахты МБР сами по себе являлись лишь одним из элемен­тов стратегических сил, притом неодинаково весомым в ядерных триадах СССР и США. Возможностью удара по другим страте­гическим средствам, таким как авиация на аэродромах или под­водные лодки в базах, обладают не только МБР, но и БРПЛ, бомбардировщики, крылатые ракеты. Наконец, учитывая нали­чие у сторон значительной группировки практически малоуязви­мых ядерных средств (подводные лодки в море, бомбардировщи­ки в воздухе, мобильно-наземные МБР), еще более важными целями для внезапного нападения, нежели стартовые шахты МБР, были системы боевого управления и связи двух держав. С этой точки зрения более дестабилизирующими, чем МБР, яв­лялись БРПЛ, баллистические ракеты средней дальности, крыла­тые ракеты морского и наземного базирования.

Положения этой концепции использовались в США не только в политико-пропагандистских целях, о чем упомина­лось выше, но и для оправдания мер по подрыву Договора по ОСВ-2, который якобы не уменьшал «советское преимущест­во»; для обоснования ряда американских стратегических про­грамм, в частности выдвинутой американским конгрессом в 1983 г. идеи «сокращения через модернизацию», которая в наибольшей мере затрагивала бы базы наземного базирова­ния с РГЧ и в меньшей мере БРПЛ и моноблочные ракеты.

После разрушения биполярного мира существенных измене­ний в рассмотренной американской концепции стратегической стабильности не произошло. Это отчасти связано с тем, что, не­смотря на крупные перемены на международной арене и те трудности, которые переживают сами США, в Вашингтоне по­лагают, что необходимо сохранять военную мощь и готовность использовать ее в различных регионах планеты. Кроме того, не является стимулирующим к изменению концепции стабильности и тот факт, что многие политики и военные продолжают пола­гать, что Россия и США останутся в рамках ядерного сдержива­ния еще не одно десятилетие. Нельзя не упомянуть и такие обстоятельства, как существующие и вновь образовавшиеся ис­точники военной опасности для США, как там полагают, реаль­ные и мнимые угрозы национальным интересам Америки.

Однако как бы ни были консервативны концепции страте­гической стабильности, процесс изменения в мире военно-по­литической обстановки включает изменения и военных кон­цепций, и военно-стратегических взглядов.

Таковы некоторые положения, показывающие историче­ский характер взаимоотношений военной силы и безопас­ности, безопасности и стабильности. Они помогают лучше по­нимать, что самодовлеющее положение военной силы в систе­ме обеспечения безопасности дестабилизирует ее вследствие неизбежного ослабления других элементов этой системы — по­литических, экономических, дипломатических, культурных и т. д. Опасность военной силы особо обнаружилась тогда, ко­гда ее главным и определяющим элементом стало ракет­но-ядерное оружие, которое оказалось в основе военно-страте­гического паритета — материальной основы новой модели стратегической стабильности.

При оценке изменений в соотношении военной силы и по­литики, военной силы и безопасности, а также стабильности следует учитывать, что ни прошлое, ни настоящее, ни предви­димое будущее не дают оснований к недооценке места и роли военной силы как необходимого и важного структурного эле­мента государства, мировой политики, международных отноше­ний на всех их уровнях. Не следует упускать из виду и тот факт, что взгляды на место и функции военной силы в значи­тельной мере меняются вместе с изменениями военно-полити­ческой обстановки в мире, в отдельных регионах и, конечно, в отдельных странах, особенно в связи с военно-стратегиче­ским паритетом между СССР и США, ОВД и НАТО.

В свою очередь, анализ военно-стратегического паритета позволяет заключить, что стратегическая стабильность являет­ся одним из важнейших его критериев. Взаимосвязь паритета и стабильности сложна и противоречива: даже при сохранении военного равновесия стабильность может уменьшаться по мере того, как будет возрастать уровень противостояния, и на­оборот. Стратегическая стабильность не всегда была синони­мом снижения уровня военного противостояния. Устойчивость военного равновесия могла снижаться не только при возраста­нии уровня паритета, но и при его снижении, если бы при этом увеличивалась уязвимость все большей части стратегиче­ских сил, систем управления и связи одной из двух или обеих сторон. При всей важности и объективном значении военных аспектов стабильности они, в отличие от социально-политиче­ских средств, имеют ограниченное значение.

И действительно, как только изменились политические и идеологические отношения между Востоком и Западом, про­изошло изменение военно-политического климата в Европе и в мире в целом. Иной стала роль военно-стратегического парите­та как средства обеспечения стратегической стабильности в глобальном масштабе, он выполнил свою основную роль: новая мировая война не состоялась, а в последнее время ее опасность существенно уменьшилась. Но военно-стратегический паритет не смог поставить преграду перед региональными и внутрина­циональными вооруженными конфликтами различной интен­сивности. Тем самым и стратегическая стабильность, основан­ная на «ядерном сдерживании», оказалась ограниченной, пре­ходящей; по-новому встала проблема стабильности: стала формироваться новая форма стратегической стабильности, но уже в существенно иных исторических условиях.

Но прежде чем вести о ней речь, рассмотрим опыт Советско­го Союза по обеспечению военной безопасности в многополярной системе.