Хохлышева о.О. Разоружение, безопасность, миротворчество: глобальный масштаб. — Москва-Нижний Новгород: авн рф, анм «Элита» при оон, иси ннгу, 2000 г. – 308 с.

[Извлечение]

Глава 1

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ СОВРЕМЕННЫХ

МЕЖДУНАРОДНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ

И НОВАЯ ПАРАДИГМА МИРОПОНИМАНИЯ

§ 1. Глобализация как универсальное явление международной жизни

Проблемы, связанные с глобализацией, решались человечеством на разных этапах истории, будучи хорошо известными и в античном мире, и в средневековье, и в новое, и в новейшее время. От их решения непосредственно зависели многие обстоятельства экономического, политического, идеологического и духовного развития различных стран и народов.

«Основные параметры современной глобализации, — отмечает главный редактор журнала «Мировая экономика и международные отношения», д.и.н. Г.Г. Дилигенский, — это не политическая зависимость, как было в прошлом — слабых от сильных, периферии от центра, колонии от метрополии, а три основных параметра:

● взаимозависимость экономическая;

● информационная глобализация, что связано с культурными процессами;

● взаимозависимость с точки зрения безопасности — экология, ядерное оружие

и т.д.

Нас, в первую очередь, интересует не сама констатация этих процессов, а ее последствия, какой облик приобретет мир во всех его параметрах».[1]

В течение всего XXвека осуществлялся процесс формирования глобальной экономики человечества как совокупности хозяйств различных региональных цивилизаций.[2] Он сопровождался весьма противоречивыми политическими явлениями, учитывая данное обстоятельство, власть предержащие на Земле, под которыми подразумеваются прежде всего лидеры ведущих финансово-промышленных группировок и предпринимать всеобщую универсализацию управления в глобальном масштабе[3]. Основным же итогом тотальной глобализации явилось такое новое международно-политическое положение на мировой арене, которое предполагает взаимозависимость всех государств планеты и совершенно новую парадигму миропонимания. Последняя направлена на глубокое изменение социальных связей и общественных институтов в пространстве и во времени таким образом, что с одной стороны на повседневную деятельность людей все растущее влияние оказывают события, происходящие в других частях земного шара, а с другой стороны, действия многих местных структур могут иметь важные глобальные последствия.

«Глобализация, — справедливо отмечает известный российский политолог Г.С. Гаджиев, предполагает, что множество социальных, эко­номических, культурных, политических и иных отношений и свя­зей приобретают всемирный характер. В то же время она под­разумевает возрастание уровней взаимодействия как в пределах отдельных государств, так и между государствами. Новым для современных процессов глобализации является распростране­ние социальных связей на такие сферы деятельности, как тех­нологическая, организационная, административная, правовая и другие, а также постоянная интенсификация тенденций к ус­тановлению взаимосвязей через многочисленные сети современ­ных коммуникаций и новой информационные технологии"[4].

Сам процесс разрешения глобальных проблем человечества в современных условиях взаимозависимости вызвал оживленную дискуссию в академических, политических и государственных кругах ведущих стран Запада. И в этом важном деле обновляющаяся Россия, разумеется, не осталась в стороне, о чем свидетельствуют материалы «круглого стола» по актуальным вопросам глобализации, организованного в начале 1999 г. редакционной коллегией журнала «Мировая экономика и международные отношения»[5].

«Человечество, — заявил один из участников данного мероприятия, заместитель директора Национального Института развития отделения экономики РАН, д.и.н. М.А. Чешков, — являясь идеальным объектом, описывается нами с помощью концепции глобальной общности (см. «Глобальное видения и Новая Наука». М:, ИМЭМО РАН, 1998). Исходя из традиции разделения человеческой души на три ипостаси — человеческую, святую и звериную — можно представить природу или сущность человека и человечества как взаимонеобходимую соотнесенность трех начал — социального, природного и субъектно-деятельного. Такое представления о человечестве выражает его, так сказать, абсолютное бытие как «продукта» антропосоциогенеза. Это представление конкретизируется и «историзируется», если выделить специально исторические формы глобальной общности человечества, используя этот термин отечественных системников. Не описывая подобные формы истории человечества с древних времен до XVв. нашей эры, выделим ту, что зарождается сXVIв. и становится за последние 100-150 лет. По параметрам бытия и сознания, она определяется как индустриально-модернистская форма: достигнув пика в серединеXXв. перерастает или переходит где-то на рубеже 70-80-х гг. в новую историческую разновидность глобальной общности человечества, которую, по аналогии с первой, можно определить как информационно-глобалистскую. В 80-90-е годы на наших глазах происходит трансформация первой формы во вторую или, точнее, одного исторического типа глобальной общности в другой ее тип.

Этот сдвиг прослеживается по ряду параметров глобальной общности: все ядро социальное начало теряет свою доминантную роль и происходит сбалансирование этого начала и начала природного (в ходе экологического кризиса); прежняя моносубъектность («Запад») сменяется множеством различных агентов, в том числе индивидом, становящимся «вселенским человеком», и особенно коалициями, претендующими на роль носителя общечеловеческой субъективности: организация из моносистемной становится полисистемной, где конституантами выступают связи, а структура определяется гибкими потоками, сетями, «сетями потоков» и пр.; воспроизводственные единицы обретают вид океаническо-континентальных связок; отношения первенства деполяризуются, а их иерархия становится более гибкой т.д. Не будем перечислять изменения других параметров, но подчеркнем, что в таком процессе смены (точнее — сдвига) исторических типов вписывается и российская трансформация».[6]

Всесторонняя характеристика современного состояния глобализации постепенно привела к введению в научный оборот и дипломатическую переписку правящих кругов и великих держав термина «глобальное гражданское общество». Американский исследователь Х. Булл одним из первых сфокусировал внимание мировой общественности на необходимости построения «глобального гражданского общества» в процессе развития международных отношений периода «холодной войны».[7]

Его коллега и соотечественник Дж. Розено также активно использовал понятие «глобальное гражданское общество» при характеристики различных новых типов гражданства и национально-культурного самосознания в меняющемся мире.[8]

Что касается представителей «глобального» («интегрального») федерализма, то они склонны к императивным оценкам следующего содержания: «Нужно не просто поставить государство на свое место, но и вообще отказать ему категорическим образом в праве на выживание».[9]

Постмодернизм при объяснении процессов глобализации в целом, и сути «глобального гражданского общества», в частности, настаивает на утверждении новых политических пространственных принципов, опять-таки отвергающих системные взаимоотношения национальных государств. «Пространственные границы глобального гражданского общества совершенно иные, ибо его независимость от границ государственной системы дает ему свободу в создании новых политических пространств, — пишет профессор калифорнийского университета Р. Липшатц. Эти политические пространства очерчены сетью экономических, социальных и культурных отношений и населены деятелями, добровольно объединившимися в ассоциации и, несмотря на разницу в местоположение они связаны друг с другом в единые сети для реализации конкретных политических и социальных целей… Хотя составные части этих сетей, формирующих глобальное гражданское общество, и взаимодействует с государствами и правительствами по конкретным политическим вопросам, сами по себе эти сети выходят за пределы государственных границ и неограниченны государственной системой.»[10]

Постмодернистская модель «глобального гражданского общества» предполагает «глобальные» и «внетерриториальные» умонастроения людей при этом общечеловеческий подход оказывается отнюдь не «идеей для всех»[11], а лишь инструментом деятельности «золотого миллиарда» жителей земли, отстоявших свое право в борьбе с коммунизмом «право» цивилизовывать другие нации, а, точнее, жить за счет последних[12]. Таким образом, «глобальное гражданское общество» постмодернистов на деле может означать соответствующим образом обустроенное (отвоеванное у других) «жизненное пространство», которым следует управлять из единого центра[13]. Отсюда и противоречия смыслового характера, которые при осуществлении на практике глобальной дипломатии великих (индустриально-развитых) держав, обустроивших себе «рай на земле», в виде ограниченного, во внутренних (по качеству жизни пределах), но всеобъемлющего по критериям эксплуатации всех ресурсов планеты «глобального гражданского общества» фактически приведут к глобальному тоталитаризму, если под последним понимать единую (универсальную) идею «сильных мира», упорно навязывающих всем жителям Земли свои либеральные ценности в яркой демократической упаковке[14].

«Не лишне будет заметить, — пишут в этой связи российские политологи А.Макарычев и А.Сергунин, — что теоретические конструкции постмодернистов непоследовательны в том смысле, что они не доводят идею глобального гражданского общества до ее логического конца, если есть такое общество, то должно быть и «глобальное государство» или, проще говоря, мировое правительство с которым это общество должно взаимодействовать. Подобная же перспектива вряд ли радует самих постмодернистов. Ведь возникновение схемы «мировое правительство – глобальное гражданское общество», помимо утопичности и скорости самой идеи, привело бы к простому переносу вечного противостояния между государством и гражданским обществом на иной уровень, а вовсе не к преодолению кризиса модели либерального государства-суверена, на что надеются постмодернисты. Кстати говоря, видимо ощущая шаткость своих позиций, постмодернисты заранее делают отговорки: «необходимо отметить, однако, что возникновение глобального гражданского общества необязательно приведет к более спокойному и единому миру. С одной стороны, вполне возможенобратный эффект — возникновение новой разновидности средневекового мира с высокой степенью конфронтации. С другой стороны, в нем может и содержаться надежда на лучшее будущее (FukuyamaF.TheEndOfHistory,andtheLastMan,p. 287-321).

Как и в случае с обещанной близкой кончиной государства-суверена, пост-модернисты поторопились с пророчествами относительно возникновения «глобального гражданского общества». Они преувеличили значимость к интернационализации общественной жизни различных стран и поспешили возвести ее в ранг новой научной теории».[15]

Тем не менее, постмодернистское дело живет и побеждает.