Франсуа везен

того, чтобы стать доступной французам. Мы касаемся здесь феномена, который Жан Бофре со своим неповторимым юмо­ром называл «поздним зажиганием». Мне лично кажется более чем печальным, мне кажется невероятным, что такая книга оставалась нам неизвестна в эпоху самой революции, в тот ис­ключительный момент, когда, как писал современник событий Фихте, «мечты Руссо осуществляются перед вашими глазами». Хуже того. Еще и сегодня, в 1993 году, спустя четыре года после шутовского двухсотлетнего юбилея, эта книга остается очень мало известна во Франции и в Европе, где политическая и фи­лософская дискуссия много оттого теряет. Таковы, я бы сказал, результаты двух веков пост-вольтеровской философии. Мы, французы, прочтя «Кандида», узнали определенно, что у немцев нам учиться нечему. Книга Фихте имеет большой вес в процес­се, который можно было бы начать против пост-вольтеровской философии. Ничто не убедит меня отказаться от мысли, что в целях учреждения эры прав человека, чем гильотинировать Ан-дре Шенье и кармелиток Компьени, лучше было бы прочесть, перевести и обсудить эту книгу Фихте.

Итак, французская философия существует и не существует. Что касается немецкой философии, то ее существование не вызывает никакого сомнения! Декарт и Паскаль существуют навсегда, это понятно, но, мне скажут, неужели действительно нет ничего кроме трио Декарт-Паскаль-Лейбниц? Французской философии суждено всегда сводиться к этим трем именам? А если потребовалось бы добавить четвертое, то кого именно выбрать? Определенно пришлось бы колебаться между многи­ми именами. Можно было бы думать о Монтене, о Мальбранше, о Руссо, об Огюсте Конте...

Поскольку я готов поставить под вопрос пост-вольтеровс­кую философию, остановимся на Огюсте Конте. Это великое имя. Говорить о нем, как то делал Ален, «это наш Гегель», значит, пожалуй, дать наилучшую рекомендацию пост-вольтеровской философии. Слова Алена звучат. Хотя от Канта и Хайдеггера тянется впечатляющая цепочка немецких мыслителей, одна-

ФИЛОСОФИЯ ФРАНЦУЗСКАЯ И ФИЛОСОФИЯ НЕМЕЦКАЯ 27

ко не все философы последних двух веков немцы. Есть один, своего рода outsider, который стоит в стороне и вне немецкой обоймы: есть Огюст Конт. Ницше кое-что о нем знал. Он, не видавший ни строки Маркса, читал некоторые тексты Конта и из сказанного им о нем явствует, что какой бы проникновенной или едкой ни была его критика, этот мыслитель его задел. При случае он даже может приветствовать теплым словом «велико­го неподкупного француза»⁸. В заметках осени 1887 года Ницше пишет: «Огюст Конт продолжает XVIII век»⁹. Формула простая и сжатая, но как ее по справедливости понимать? Продолже­ние Огюстом Контом XVIII века можно принять за критику: Конт последыш прошедшего века. Но то же можно услышать и как похвалу: Огюст Конт через XVIII век возобновляет связь с великим рационализмом. Огюст Конт странный случай. Над ним легко потешаться, как Вольтер потешался над Лейбницем, и Маркс не лишил себя этого удовольствия. Конта часто высме­ивали как философа в башне из слоновой кости. Это факт, что он полностью отрезан от богатой и мощной немецкой фило­софии его времени. Родившийся в 1798 году и скончавшийся в i857> он хронологически современник Фихте, Шеллинга, Гегеля и Маркса, но никакого контакта с ними не имел. Самое большее, он знает имена Канта и Гегеля, но его мысль ничем им не обя­зана. Формуле «Огюст Конт продолжает XVIII век», возможно, недостает по сути добавления: «как если бы вообще ничего не было». Огюст Конт продолжает XVIII век так, словно Кант, Фихте, Шеллинг никогда не существовали, как если бы филосо­фия вся остановилась на картезианском рационализме.

«Когда наконец французы поймут, что гегелевская диалек­тика есть не что иное как осмысление и развитие Декарта с его dara et distincta perceptio?» Это замечание, сделанное однажды Хайдеггером Жану Бофре, могло бы помочь прояснению наше­го зрения. Между французской философией и немецкой фило-