7. Раннее творчество Фрица Ланга («Доктор Мабузе – игрок», «Нибелунги. Смерть Зигфрида», «Метрополис»). Все сделала по Кракауэру.

5 декабря 1890 Германия - 2 августа 1976 США

Фриц Ланг по-особому видел мир и выразил это видение, темное и враждебное, во многих своих гениальных фильмах. Для него человек часто был немного более, чем простой марионеткой в злой вселенной, определяемой хаосом, деградацией и насилием. Образы, используемые им, особенно в немецких фильмах, отражали такой взгляд на мир: обнаженный, экспрессионистский, мрачный и полный теней. Бывший художник, ушедший в кино после увольнения из австрийской армии во время Первой мировой войны, он писал сценарии для немецких мелодрам и сюрреалистических сериалов. Как режиссер Ланг дебютировал в 1919 году.

Усталая смерть - В маленьком городке, который существует незнамо где и неведомо когда, появляется таинственный незнакомец (Бернхард Гёцке). Узнав у могильщка, что муниципалитет собирается расширять местное кладбище, он выкупает у города предназначенную для этого расширения землю и за одну ночь воздвигает вокруг неё грандиозную стену, в которой нет ни одного прохода.

В город приезжает путешествующая влюблённая пара — невеста (Лиль Даговер) и жених (Вальтер Янссен). Умер.стена.тени мертвые

Утром лежащую возле стены девушку находит аптекарь. Он уводит её к себе и пытается привести в чувство. Однако та, улучив момент, выпивает яд, чтобы попасть по ту сторону стены. В стене для неё открывается проход — величественная лестница поднимается к свету. Пройдя по ней, девушка встречается с незнакомцем, который и есть Смерть. Он живёт среди свечей, каждая из которых — человеческая жизнь. Девушка просит Смерть вернуть жизнь её возлюбленному. Погасшую свечу зажечь снова нельзя, отвечает Смерть. Но ему за многие века наскучила незыблемость законов Жизни и Смерти, поэтому он предлагает девушке условие: он отпустит её жениха, если ей удастся спасти любую из трёх судеб в историях, которые ей будут предложены. Девушка соглашается. Смерть делает её участницей поочередно трёх трагических любовных историй — на арабском востоке, в средневековой Венеции и в магическом Китае. Везде она становится невестой, возлюбленный которой обречён погибнуть.

История первой свечи. Зебейде, сестра Халифа, влюблена в европейца Франке. Юноша тайно проникает к ней во время религиозной церемонии в женском платье, но узнан дервишем (Рудольф Кляйн-Рогге) и едва не погиб, хотя и сумел сбежать. Зебейде, опасаясь за его жизнь, хочет спрятать его у себя в покоях, рассчитывая, что во дворце Халифа его не будут искать. Однако юноша, пытаясь по её совету пробраться во дворец, попадает в ловушку и садовник-палач Эль Мот (Бернхард Гёцке) заживо закапывает его по шею в дворцовом саду.

История второй свечи. Юная венецианка Фьяметта влюблена в молодого дворянина Франческо, но против них строит козни злобный аристократ Джироламо (Рудольф Кляйн-Рогге). Чтобы избавиться от него, девушка придумывает план — она пригласит Джироламо на маскарад, заставит его драться на дуэли, а в это время её слуга-арап должен убить Джироламо ударом ножа в спину. Джироламо разгадывает этот план и переплравляет записку с приглашением Франческо. Тот является в маске на приём, где тоже скрытая маской Фьяметта в мужском костюме, думая, что это Джироламо, вызывает его на дуэль. Арап, выбрав момент, убирает Франческо, как и было приказано, и над телом юноши принимает облик Смерти.

История третьей свечи. Тяо-Сен, помощница мага А-Хи, влюблена в юношу Ляна. Император вызывает А-Хи ко двору для того, чтобы тот его развлёк чудесами. А-Хи, Тяо-Сен и Лян отправляются к Императору на ковре-самолёте и А-Хи дарит Императору армию маленьких живых воинов и волшебного жеребца. Император доволен, но он хочет, чтобы А-Хи подарил ему также приглянувшуюся ему Тяо-Сен. Маг сначала противится, но потом уступает. Лян в отчаянии пытается бежать с девушкой, но пойман и заточён в башню. Тяо-Сен исплользует магию для того, чтобы завладеть волшебным жезлом А-Хи, и с его помощью спасает Ляна и сбегает с ним. По их следу отправляется войско, но Тяо-Сен с помощью магии сбивает их со следа. Тогда Император отправляет в погоню Лучника (Бернхард Гёцке) на подаренном магом волшебном скакуне. Заметив погоню, Тяо-Сен превращает себя в статую, а Ляна — в тигра, но Лучник убивает тигра, а у Тяо-Сен не остаётся магии, чтобы снова стать человеком.

Итак, девушке ни разу не удаётся спасти своего возлюбленного. Все три свечи гаснут. Она в отчаянии. Смерть, сжалившись, даёт ей последний шанс — он отпустит её жениха, если она за час найдёт и приведёт к нему хотя бы кого-нибудь, кто ради неё откажется от остатка своей жизни.

Девушка снова оказывается в аптеке. Аптекарь, заметив яд, успевает выбить пузырёк из её руки. Она умоляет его отказаться ради её любви от жизни, но старик выгоняет её. Она обращается с этой же просьбой к нищему, но и тот не хочет расставаться с жизнью. Она идёт в больницу, где слышит, как старухи говорят, что им пришла пора умереть, но когда она радостно предлагает им смерть, они в ужасе бегут от неё. Одна из старух случайно опрокидывает свечу. В больнице начинается пожар. Девушка помогает больным спастись из огня. Когда выясняется, что в горящем доме остался новорожденный ребёнок, она единственная решается броситься за ним и оказывается перед выбором — отдать младенца Смерти в обмен на жизнь своего возлюбленного или спасти ребёнка. Выбор для неё очевиден. Ребёнок спасён, но сама девушка не успевает выбраться из обрушившегося дома.

Смерть ведёт её к возлюбленному и со словами «Отдавший жизнь, жизнь обретает» выводит их души за пределы стен в солнечный мир и, исчезнув, оставляет друг с другом. Всемирно известный фильм Фрица Ланга "Нибелунги", выпущенный в начале 1924 года,

Подготовка этого классического фильма заняла два года. Ланг утверждал, что цель "Нибелунгов" иная: фильм предлагает нечто глубоко национальное, известный парафраз самой "Песни о Нибелунгах", и он, в свой черед, может рассматриваться истинным проявлением немецкой души. Короче говоря, Ланг считал свой фильм национальным документом, годящимся для приобщения мира к немецкой культуре. Его задача известным образом предвосхищала геббельсовскую пропаганду.

И хотя "Нибелунги" сильно отличаются от оперной тетралогии "Кольцо Нибелунгов", они богаты событиями, в которых явственно сквозит дух вагнеровской музыки. В первой части ("Смерть Зигфрида") Сюжет: герой вступает в опасную борьбу с драконом и Альбериком, а затем, явившись к бургундскому двору, сватается к сестре короля Гюнтера Кримгильде. Но вероломный советчик Гюнтера Хаген ставит условие: до бракосочетания Зигфрид должен укротить строптивый норов Брунгильды, невесты Гюнтера. Зигфрид соглашается и с помощью шапки-невидимки приневоливает Брунгильду к браку с Гюнтером. Развязка общеизвестна: узнав от Кримгильды о своем позоре, Брунгильда требует смерти Зигфрида, и Хаген вызывается убить героя. У гроба своего супруга Кримгильда клянется отомстить.

В статье о "Нибелунгах" Tea фон Гарбоу (написала сценарий к фильму) пишет, что в своем сценарии она старалась "подчеркнуть неумолимость искупления, которое влечет за собой совершенный грех". В "Нибелунгах" – рок управляет анархическими вспышками разбушевавшихся инстинктов и страстей. Стремясь подчеркнуть, что гибельный Рок управляет этими страстями, сюжет фильма обнажает связь между причинами и следствиями. Начиная с того, как умирающий дракон движением хвоста сбрасывает зловещий лист на спину Зигфриду, и кончая добровольным самосожжением Аттилы, все события предопределены. Внутренняя необходимость управляет гибельным течением любви, ненависти, ревности и жажды мести. Хаген - посланник Судьбы. Достаточно его сумрачного присутствия, чтобы удача прошла стороной и восторжествовало предначертанное. С виду он послушный вассал Гюнтера, но всем своим поведением доказывает, что под этой личиной покорности таится неуемная жажда власти. Предвосхищая хорошо известный тип нацистского вождя, этот экранный образ увеличивает мифологическую плотность мира "Нибелунгов" - плотность, непроницаемую для просвещения или для христианской истины. Вормский собор, который довольно часто появляется в "Зигфриде", всего лишь немой, чисто декоративный фон.

Эта драма судьбы разворачивается в сценах, которые стилизованы под живописные полотна прошлых веков. Сцена, где Зигфрид скачет на коне в сказочном лесу, выстроенном в павильоне, живо напоминает "Великого Пана" Бёклина. Удивительно то, что вопреки несколько нарочитой красоте и известной старомодности даже для 1924 года эти кадры и поныне производят сильное впечатление. Причина тому - их впечатляющая композиционная суровость.

Отказавшись от красочного стиля оперы Вагнера или какой-нибудь психологической пантомимы, Ланг намеренно пустил в дело эти завораживающие декоративные композиции: они символизируют Рок. Неумолимая власть Судьбы эстетически преломилась в строгой соразмерности всех элементов целого, в их ясных пропорциях и сочетаниях.

Во многих кадровых композициях человеческим существам отведена роль аксессуаров древних ландшафтов или гигантских строений. Дополняя орнаменталистику кадровых композиций, древний орнамент испещряет стены, занавеси, потолки, одежды. Их в "Нибелунгах" очень много. В "Зигфриде" есть "Сон о соколах" Кримгильды - короткая вставка, выполненная Руттманом. Перед нами обыкновенная мультипликация геральдического знака, где в ритмичном движении изображены два черных сокола и белая голубка. Нередко и сами актеры превращены в орнаментальные фигуры. Так, в парадной зале Гюнтера король со свитой окаменело, точно статуи, сидят в симметрично расставленных креслах. Камера даже злоупотребляет этим приемом. Когда Зигфрид впервые появляется при дворе бургундов, он снят сверху, дабы оттенить орнаментальную пышность церемонии*.

Эти художественные ухищрения внушают зрителю мысль о неотвратимой силе Судьбы. Подчас люди (обычно рабы или вассалы) низводятся до орнаментальных деталей, подчеркивая всемогущество единодержавной власти. Челядь Гюнтера поддерживает руками пристань, к которой причаливает Брунгильда: стоя по пояс в воде, слуги напоминают ожившие кариатиды. Но особенно замечателен кадр с закованными карликами, которые служат декоративным пьедесталом для гигантской урны, где хранятся сокровища Альберика: проклятые своим господином, эти порабощенные существа превращены в каменных идолов. Перед нами полное торжество орнаментального над человеческим. Неограниченная власть выражается и в тех привлекательных орнаментальных композициях, в которых расположены люди. То же самое наблюдалось при нацистском режиме, который проявлял склонность к строгой орнаментальности в организованном построении человеческих масс. Всякий раз, когда Гитлер разглагольствовал перед народом, он видел перед собой не сотни тысяч слушателей, а гигантскую мозаику, сложенную из сотен тысяч человеческих частиц. "Триумф воли", этот официальный гитлеровский фильм о нюрнбергском съезде нацистской партии 1934 года, свидетельствует о том, что, создавая свои массовые орнаментальные композиции, нацистские декораторы вдохновлялись "Нибелунгами" Фрица Ланга.

Театральные трубачи "Зигфрида", величественные лестницы и авторитарно настроенные людские толпы торжественно перекочевывали в нюрнбергское зрелище тридцатых годов.

События "Нибелунгов" разворачиваются в неторопливо-медлительных планах, которые обладают достоинствами фотокомпозиций. Их неспешная смена, оттеняющая статичность мифического царства, сознательный прием: он направляет зрительское внимание на непосредственное действие фильма. Но подспудное движение сюжета не совпадает с вереницей предательств и убийств. Оно таится в развитии тлеющих инстинктов и постепенно распоясывающихся страстей. Перед нами естественный жизненный процесс, при помощи которого и вершится Судьба.

Еще спустя два года появилась самая знаменитая картина Ф. Ланга "Метрополис" (1926).

Сюжет: Действие происходит в гигантском городе небоскребов, соединенных мостами-автострадами. Всю эту махину приводят в движение рабочие, напоминающие заключенных: покорно опущенные головы, униформа, механические жесты. Метрополис - плод научных изысканий Ротвинга - изобретателя с дьявольским умом. Героиня с символическим именем Мария пытается гармонизировать жизнь горожан, проповедуя единство разума и рук на "территории" сердца. Ротвинг изобретает робота с обликом Марии и с помощью своей марионетки дезорганизует рабочую толпу, провоцируя в ней разрушительные инстинкты. Толпа, боготворившая утешительницу-Марию, теперь слепо следует за новым кумиром - Лжемарией. Доведя ситуацию до апокалипсического накала, режиссер завершает сюжет победой разума и сердца: рабочие стройными рядами следуют за счастливой влюбленной парой - Марией и сыном Фридерсона - владельца Метрополиса. Анализ психологии толпы оказался наиболее ценным содержательным аспектом фильма. С точки зрения формы, Ланг здесь демонстрирует высочайшее мастерство режиссера-экспрессиониста, безупречно владеющего соответствующей изобразительной стилистикой и законами ритмического построения экранного произведения. Многочисленные колонны статистов перемещаются среди гигантских декораций. Монументальность мизансцен подчеркивается дальними планами. Экспрессия "светописи" и междукадровый монтаж предельно усиливают драматическое напряжение эпизодов.

По личному свидетельству Фрица Ланга, идея этого всемирно известного фильма родилась у него в тот момент, когда он с борта корабля впервые увидел Нью-Йорк - ночной Нью-Йорк, сверкающий мириадами огней. Город, выстроенный в его фильме,- своеобразный супер-Нью-Йорк, созданный на экране с помощью так называемого "приема Шюфтана", остроумно придуманного зеркального устройства, превращающего мелкие предметы в циклопические. У этого экранного Метрополиса будущего ведь нижний и верхний город. Последний - невероятная улица как бы оживших небоскребов и нескончаемый поток такси и машин, летящих по навесным магистралям, - выступает обиталищем финансовых воротил, высокооплачиваемых служащих и золотой молодежи, гоняющейся за удовольствиями. В нижнем городе, лишенном дневного света, рабочие обслуживают чудовищные машины. Они больше похожи на рабов, чем на рабочих. Фильм обстоятельно рассказывает об их мятеже против властей предержащих в верхнем городе и заканчивается примирением обоих классов.

Однако сюжет в этом фильме не так существен, как пластические черты, которые преобладают в изображении событий. В блестящем эпизоде "Лаборатория" процесс создания робота воспроизводится с технической скрупулезностью, которая вовсе не требуется для дальнейшего развития фильма. Кабинет крупного магната, образ Вавилонской башни, фантастические машины и эффектные массовые сцены - все красноречиво говорит о склонности Ланга к помпезной орнаментальности. В "Нибелунгах" его декоративный стиль был богат смысловыми значениями; в "Метрополисе" декоративность служит самоцелью, порою даже в ущерб сюжетной логике. Так, скажем, вполне оправдано то, что, направляясь к машинам и возвращаясь от них, рабочие образуют орнаментальные группы, но довольно бессмысленно выстраивать их таким образом, когда они слушают во время перерыва утешительные речи девушки Марии. В своем увлечении орнаменталистикой Ланг заходит так далеко, что людей, отчаянно пытающихся спастись от наводнения в нижнем городе, превращает в декоративные арабески. Если в кинематографическом смысле эти кадры наводнения отличаются несравненным совершенством, то по меркам обыкновенной человечности они не выдерживают критики. "Метрополис" произвел большое впечатление на немецкого зрителя. Американцы смаковали его техническую виртуозность, англичане сдержанно отмалчивались.

8. Общая характеристика немецкой «камерной драмы». Психоанализ в творчестве Г.В.Пабста («Ящик Пандоры»).

1. Про эту камерную драму ( камершпиле) я нашла немного:

КАММЕРШПИЛЕ (нем. Kammerspiele - камерная драма), разновидность драмы, сложившаяся в нем. театр, иск-ве и кино в нач. 20-х гг. как своеобразный протест против иррациональности миросозерцания экспрессионизма. Характерными признаками К. являются психологизм, граничащий с натурализмом, стремление обнажить внутр. сущность обычно немногочисл. персонажей - представителей среднего бюргерства и чиновничества, социальный пессимизм. К. характеризуется единством места и времени действия в рамках, как правило, несложного сюжета, замедленностью темпа, особым вниманием к деталям, приобретающим подчас символич. значение. Реалистическое киноискусство было представлено в 20х гг. фильмами в жанре т. н. каммершпиле - камерной драмы, показывавшей жизнь мелких и средних буржуа в её бытовой повседневности. ( В качестве примера помимо Я.П. можно говорить и о мурнаутском «Последнем человеке»). Т.е. камерная драма есть отход от классического экспрессионизма в сторону другого экспрессионизма, более психологичного, более социально ориентированного.

2. Г.В. Пабст «Ящик Пнадоры» 1928г

Содержание: "Ящик Пандоры" представляет собой переработку пьес Франка Ведекинда (переписанные Ладислаусом Вайда). История о возвышении и падении танцовщицы Лулу предсказуема и длинна. Доктор Шон ходит к молоденькой красотке для развлечения, но жениться собирается на вызывающей большее доверие женщине (Дэйзи Д'Ора). Однако оставить любовницу оказывается не так просто, ведь Лулу очаровывает всех своей непосредственностью — и самого доктора, и его сына, и подругу сына, и старика, ранее устраивавшего ее жизнь. Приглашенная на ее выступление невеста доктора тоже смотрит на Лулу завороженно, не в силах отвести глаз. Очарование приводит к убийству доктора, бегам для Лулу и ее печальному концу. Драма о возвышении и падении танцовщицы, которая несет гибель близким ей мужчинам, пока сама не становится жертвой некого убийцы — Джека-Потрошителя

3. Кракауэр: Этот фильм обозначает отход Пабста от политике в сторону проблем души.

Верный прежним художественным пристрастиям, Пабст пленился тем, что буйство инстинктивных страстей Ведекинд связывал с внутренним распадом нашего общества. Современники Пабста считали "Ящик Пандоры" режиссерской неудачей. Картина и вправду не получилась, но не по тем причинам, которые указывались критиками. Они считали, что главная ошибка Пабста заключалась в переделке литературной пьесы в немой фильм - ведь смысл драмы Ведекинда раскрывался главным образом в изощренно построенных диалогах. Слабость картины тем не менее объяснялась не столько невозможностью перевести диалоги в область сугубо пластическую, сколько абстрактной природой ведекиндовской пьесы в целом. Эта природа заявляла о себе во многом: герои пьесы не жили собственной жизнью, а служили иллюстрацией нравственных установок. Пабст ошибся в выборе пьесы потому, что по своему экспрессионистскому духу она скорее была детищем "фантастического" послевоенного периода, нежели реалистической поры стабилизации. В результате не ко времени затраченных стараний Пабст поставил фильм, который, по выражению Потамкина, представлял собой "атмосферу", лишенную содержания". В целом реакция Кракауэра на этот очень критична.

4. Психологизм Пабста, оценки: Пабст полон противоречий. Некоторые прославляют его интуицию, его остроумие, глубокое понимание психологических факторов и подсознательного. Благодаря всем этим качествам он использует камеру так, словно речь идет о рентгеновских лучах. Одни критики воспринимают его как страстного исследователя человеческих душ, поглощенного своими открытиями, другие, как, например, Пазинетти, наоборот, видят в нем лишь расчетливого наблюдателя. Потамкин в "Close Up" высказывает сожаление относительно того, что Пабст не глубоко анализирует проблемы кино, а лишь скользит по поверхности сюжета. В ежемесячном журнале "Close Up", который в свое время пристально следил за творчеством Пабста, кинокритик объясняет это так: "Пабст открывает в каждой женщине ее другую сторону". Это означает, что Пабст умеет чрезвычайно убедительно раскрыть и развить ту скрытую сущность, которая живет в каждой женщине.

5. Техника: Монтаж Ящика Пандоры кажется плавным — возможно, из-за того, что здесь для Пабста важнее всего легкая, текучая атмосфера, контрасты света и тени (кстати, можно вспомнить освещенное плавучее казино в ночи). Впрочем, соединение сюжетов двух пьес в одном фильме приводит к тому, что, несмотря на стилистическую плавность, отдельные пассажи выделяются на фоне целого. Так возникают отдельные драмы, каждая со своим ритмом и своим стилем. Например, музыкальные представления полностью выдержаны в импрессионистском стиле с характерным для него мерцанием. Резко контрастирующий с ночной мглой корабль-казино, напротив, несет на себе отчетливую печать экспрессионизма, а последний эпизод, действие которого происходит в лондонских трущобах, окутан туманом: экспрессионистские элементы здесь сливаются с атмосферой, переданной в импрессионистской манере. Пабст с удивительной ловкостью управляет этим хаосом: через четко отмеренные интервалы статисты на заднем плане пересекают сцену; устанавливаются кулисы — один раз перед главными героями, другой раз за ними, что создает впечатление динамичного движения.

Камера часто останавливается на профиле Лулу: выражение ее лица тогда кажется настолько чувственно-сладострастным, лишенным всякой мысли, что мы почти не видим в нем индивидуальности. В сцене с Джеком-Потрошителем черты ее лица размыты, само оно превращается в гладкий круг, занимающий по диагонали весь экран. Его мерцающая поверхность бледнеет. Камера как будто склоняется над лунным пейзажем, изгибы которого она хочет запечатлеть. В другой сцене Пабст на самом краю кадра показывает только подбородок, только часть щеки мужчины, стоящего напротив Пулу, и зритель отождествляет себя с этим партнером.Крупный план, используемый для расстановки акцентов, определяет характер этого фильма. Мерцающая или фосфоресцирующая атмосфера, пронизанный светом лондонский туман кажутся своего рода визуальным сопровождением этих крупных планов, чье значение они дополнительно подчеркивают. Вводя нового персонажа, Пабст умеет с помощью одного-единственного ракурса раскрыть его характер. Так, например, камера останавливается на фигуре акробата Родриго, который ждет внизу на улице, обрисовывает его широкие плечи, самодовольно выпяченную грудь. В этом ракурсе голова становится каким-то второстепенным аксессуаром, и мы сразу же понимаем, что этот парень представляет собой бездумную гору мускулов.Чтобы передать беспредельную красоту Лулу, Пабст очень часто снимает ее сверху. Мужских персонажей ему, напротив, нравится снимать снизу вверх: в этом ракурсе шея и подбородок выглядят более грубыми, бесформенными и начинают доминировать в кадре. Так, на запрокинутом лице умирающего доктора Шёна в исполнении Кортнера появляется выражение обезличенности, мертвечины; лицо распухает и превращается в бездушный предмет. Используя этот ракурс, Пабст варьирует эффекты от изображения и ситуации: когда стройная фигурка Лулу балансирует на вытянутой руке Родриго, тупое самодовольство силача, гордящегося своими мускулами, становится еще заметнее благодаря тому, что его подборок показан снизу. В том же ракурсе мы видим пьяного Родриго, когда он высоко поднимает стул, чтобы убить доктора Шёна. Иногда схожий эффект достигается при съемке сверху вниз: так, лицо убитого Родриго в каюте корабля, когда на него смотрят полицейские, кажется сверху бесформенной массой.

Подводя итог, метод Пабста можно охарактеризовать следующим образом: он ищет так называемые "психологические или драматические ракурсы", благодаря которым зритель с первого взгляда видит отношения между героями, ситуацию, накалившуюся атмосферу, напряжение или трагический поворот в сюжете. Обычно он предпочитает этот метод той технике, которая характерна для Мурнау, когда скользящая камера позволяет долго и подробно проигрывать сцену. Пабст при монтаже всегда учитывал переход в движении, и поэтому именно монтаж является для него главным фактором, выстраивающим действие и определяющим его непрерывность.

Для Пабста принципиальное значение имела интерпретация Лулу, данная знаменитым австрийским эссеистом Карлом Краусом, поставившим "Ящик Пандоры" в 1905 г. Краус создал свой собственный миф о женщине как эротическом, предельно естественном ребенке, иррациональном, бессознательном и, подобно младенцу, не отвечающем за свои поступки, ибо они оправдываются ее эстетическим совершенством.

Фильм Пабста решительно порывает с традицией женщины-вамп. Пабст трактует Лулу как воплощение ослепительной красоты, существующей в мире по собственным законам, презирающей лицемерную сентиментальность обывательской морали. Основным принципом ее поведения становится чистая, естественная спонтанность, импульсивность. Красота Лулу оказывается, согласно Пабсту и Краусу, выше любой морали.

 Близость режиссера идеям психоанализа приводит его к пониманию Лулу как воплощения чистого либидо, фрейдовского "оно", не поддающегося моралистическим оценкам.

Основной проблемой в работе над фильмом стал поиск актрисы, способной пренебречь существовавшими ранее кинематографическими амплуа.Снимая фильм, Пабст разработал оригинальную систему актерской игры, которую Луиза Брукс описывает следующим образом: "Он требовал, чтобы двигательная стимуляция была реальной, а значит, реакция актера предельно естественной". Такой метод был необходим для преодоления системы амплуа и основывался на новой бихевиористской психологии с ее вниманием к цепочке "стимул - реакция".