§ 2. Античное творчество - ориентация на космос

…Созерцание красоты любого рода, выводя нас за пределы нашего собственного «я»…, пробуждает в нас способность к самопожертвованию…

Б. Констан

От времени расцвета древнегреческого искусства нас отделяют две с половиной тысячи лет. Все в мире с тех пор неузнаваемо изменилось. Но сила и слава античного искусства оказалась вечной. Ника Самофракийская доныне победно трубит в свой утраченный рог, и никакие бури столетий не могут заглушить беззвучного шума ее мраморных крыльев.

Античность осталась и вечной школой художников. Когда начинающий художник приходит в классы, ему дают рисовать торс Геракла,голову Антиноя.

Период ученичества остается далеко позади, а зрелый мастер снова и снова обращается к образам античности, разгадывая тайну их гармонии и жизни.

Если посмотреть на карту мира, можно удивиться, какой небольшой по размерам была великая колыбель культуры, Древняя Греция.

Это клочок земли в бассейне Средиземноморья: южная часть Балканского полуострова, острова Эгейского моря и узкая полоса малоазиатского побережья.

Все население Афинского полиса - самого сильного греческого государства и главного очага античной культуры - не превышало, вероятно, двести-триста тысяч человек; по нашим современным масштабам это совсем мало. Несравнимо с современностью было и производство. И в этом маленьком мирке, родилась и расцвела гигантская духовная культура, не состарившаяся даже через тысячелетия! Не чудо ли это?

Однако чудом называется то, что возникает внезапно и беспричинно, нарушая естественные законы.

А греческое искусство не возникло сразу, как Венера из морской пены. У него была длительная предыстория. В конце XIX и в начале XX веков раскопки археологов в Греции и на острове Крите приоткрыли перед нами полусказочный мир - ранний этап античного. Его центром в конце III и середине II тысячелетий до н. э. был Крит, а несколько позже - та часть греческого материка, где находится город Микены. В целом культуру этого периода называют крито-микенской, или эгейской.

Конечно, новое искусство всегда вырастает на почве старого, формируется в нем, как в материнском лоне, но не порождается им: для зарождения нового необходимо вмешательство творящего, движущего фактора, каким в истории культуры является социальное развитие, обновление общественных отношений.

Социальные сдвиги эпохи определили собой становление новой культуры, нового художественного стиля. Они заключались в переходе к развитым формам рабовладельческого строя, причем в Греции, в отличие от стран Древнего Востока, складывался не монархический, а республиканский образ правления. В острой и напряженной политической борьбе демоса против родовой аристократии побеждал демос. Только в Спарте и немногих других греческих центрах аристократия устояла и упрочила за собой власть, в большинстве же полисов политическая борьба приводила к демократизации строя.

Этот путь исторического развития воспитал у греков особое мировосприятие. Он научил по достоинству ценить реальные способности и возможности человека - не сверхчеловека, не высокомерного властелина простых смертных, а обычного, свободного, политически активного человека-гражданина. Именно эти способности и возможности были возведены в высший художественный принцип, в эстетический идеал Греции.

В понимании египтян или ассирийцев герой могуч своей таинственной причастностью к миру стихий: его сила - сила льва, его мудрость - мудрость коршуна или змеи, его жилище подобно громадной горе или дремучему лесу.

Греческий герой, напротив, побеждает своим чисто человеческим хитроумием (Одиссей перехитрил чудовищного циклопа), ловкостью и слаженностью небольшого, но идеально приспособленного ко всевозможным действиям, гармонически пропорционального тела. Греческое искусство стремится к человеческой мере во всем; его излюбленный образ - стройный юноша-атлет. Сама греческая мифология, в отличие от зооморфной восточной мифологии, целиком антропоморфна: олимпийские боги, победившие чудовищ и гигантов, обладают человеческой внешностью, человеческими достоинствами и даже человеческими слабостями. Они сердятся, увлекаются, ошибаются, интригуют - все это не мешает им быть существами сильными и прекрасными. Ничто человеческое не чуждо героям античной мифологии и античного искусства.

Очевидно, в демократии и гуманизме и кроется разгадка «греческого чуда». И если еще принять во внимание, что у греческого искусства было богатое художественное прошлое - крито-микенская культура,- можно будет сказать, что если это и чудо, то чудо объяснимое. Такое же, как вечно возобновляющееся чудо прекрасного полного сил детства. Греки были «нормальными детьми», а взрослый видит в ребенке свою незамутненную «истинную сущность» и стремится к тому, чтобы воспроизводить ее «на высшей ступени». Так и человечество, проходя по сложным лабиринтам истории, снова и снова обращает взор к своему детству, напоминая себе, чем оно было и чем должно и может стать на высшей ступени.

Но говорить о «примитивности» этого искусства не приходится - это была далеко не примитивная эпоха, обладающая уже очень высокой, развитой культурой. В VII-VI веках процветала знаменитая греческая лирика. Лесбосская поэтесса Сафо слагала гимны страстной, повелительной любви, Архилох писал насмешливые «ямбы» и басни, радостям юности и печалям надвигающейся старости посвящал лирические миниатюры Анакреонт, тот самый Анакреонт, чья поэзия вдохновляла молодого Пушкина. Философия переживала не менее блестящую эру: малоазийские философы - Фалес, Анаксимандр, Аниксимен - были первыми античными мыслителями, искавшими единое материальное первоначало всего сущего.

Анаксимандр первым высказал догадку о бесконечности вселенной и о множестве миров. А в конце VI века Гераклит Эфесский положил начало диалектической философии.

Эта эпоха была знаменательной в жизни человечества. Духовные горизонты необычайно раздвинулись, человек как бы почувствовал себя стоящим лицом к лицу с мирозданием и захотел постичь его гармонию, тайну его целостности. Подробности еще ускользали, представления о конкретном «механизме» вселенной были самые фантастические, но пафос целого, сознание всеобщей взаимосвязи - вот что составляло силу философии, поэзии и искусства Древней Греции.

Это была сила обобщения - не абстрактного, не сухого, а поэтического, наполненного свежим, страстным чувством жизни.

В стиле греческого классического искусства слиты жизнеподо-бие и мера или, иначе говоря, живая чувственная непосредственность и рациональная конструктивность. Каждое из этих качеств в отдельности не представляет ничего загадочного, весь секрет в их слиянии, взаимопроникновении, которое осталось недоступным для всех многочисленных позднейших подражателей. Оно во всем - в архитектуре, в живописи и в пластике. Оно, видимо, коренится в мироощущении античного демократического полиса.

Высшей точки подъема Греция достигла в середине V века до н. э. - после победы над могущественной персидской державой. Афинам принадлежала роль главного культурного центра, которую они сохранили надолго. Общественный строй Афин в V веке - образец греческой демократии, демократии для избранных.

Наряду с рабским трудом был распространен свободный труд ремесленников и земледельцев; граждане классической Греции отнюдь не были бездельниками: они сами трудились в своих мастерских, исполняли и государственные работы, за которые получали жалование.

Значительное место принадлежало художественным профессиям (скульпторы, золотых дел мастера, живописцы, чеканщики и т. д.). Само изобразительное искусство считалось одним из видов ремесла, однако художники пользовались почетом - не в качестве служителей богов (как в Египте), а как искусные мастера своего дела. Знаменитый ваятель Фидий, которого называли «калос де-миургос» (прекрасный ремесленник), был близким другом Перик-ла, вождя афинской демократии.

Греческая культура создавалась людьми, не свободными от труда. Они были свободны только от изнурительного труда, который перекладывался на плечи рабов. Труд у афинян еще не считался унизительным занятием, как позже у римлян.

Афинское общество отличалось демократической простотой вкусов и нравов. Перикл говорил: «Мы любим красоту без прихотливости и мудрость без изнеженности». А еще ранее реформатор Солон так определил жизненный принцип эллинов: «ничего лишнего».

Греки ценили разумность, равновесие, меру. Они гордились своим демократическим строем, построенным на началах равной активности, равной ответственности каждого гражданина за общее дело. Вместе с тем они считали, что разумное общественное устройство должно находиться в согласии с природой человека и не подавлять естественных человеческих стремлений. Они ценили и силу страстей, и чувственные радости бытия; дуализм духа и тела был им незнаком, его не знало и классическое искусство.

Когда сейчас мы произносим слова «античное искусство», нам прежде всего представляется музейный зал, уставленный статуями. Но тогда все выглядело иначе. Хотя у греков и были специальные здания для хранения картин (пинакотеки), в подавляющей массе произведения искусства вели не музейный образ жизни. Статуи стояли или в храмах, или на открытом воздухе, озаренные солнцем,- на площадях, на палестрах, на берегу моря; возле них происходили шествия, праздники, спортивные игры. Скульптура расцвечивалась. Мир искусства был живым, светлым миром, как бы бельэтажем человеческого мира, подобным ему, но более совершенным. Как в греческой мифологии рядом со смертными людьми живут похожие на них, но более совершенные олимпийские божества, так и в действительности граждане Эллады постоянно соприкасались с обществом богов и героев, изваянных из мрамора.

Они не падали перед ними ниц, но радостно восхищались их необычной жизненностью и красотой. «Она живая», «как будто дышит», «вот-вот заговорит», «кажется, что кровь переливается в ее мраморном теле» - таков неизменный мотив, который звучит в многочисленных греческих эпиграммах, посвященных произведениям искусства.

Плутарх говорит, что в Афинах было больше статуй, чем живых людей. Это, наверно, преувеличение, но, во всяком случае, статуй было очень много. Однако до нас дошло ничтожное количество греческих подлинников.

Скульптура уцелела только в обломках и фрагментах. Большинство знаменитых статуй известно нам по римским копиям, которые исполнялись во множестве, но далеко не передавали красоты оригиналов. Римские копиисты их огрубляли и засушивали - то были только бледные перепевы греческих шедевров. Проходишь мимо скульптур почти равнодушно - и вдруг останавливаешься перед какой-нибудь головой с отбитым носом, с попорченным глазом: это греческий подлинник! И поразительной силой жизни вдруг повеет от этой полуразбитой головы. Сам мрамор иной, чем в римских статуях,- не белый, а желтоватый, сквозистый, светоносный. Так нежны тающие переходы светотени, так благородна мягкая лепка лица, что невольно вспоминаются и уже не кажутся наивными восторги греческих эпиграммистов. Действительно, эти скульптуры дышат, действительно они живые.

Выше уже говорилось о том, что греческому искусству присущи жизнеподобие и мера. Эту меру греческие художники постигали, изучая человеческое тело. В его конструкции, в его движениях греки открывали и ритм, и закономерность пропорций, и равновесие, возникающие в бесчисленных вариациях, свободно, без насилия над природой. Для греков человек был олицетворением всего сущего, прообразом всего созданного и создаваемого. Человеческий облик, возведенный к прекрасной норме, был не только преобладающей, но почти единственной темой искусства.

Язык тела был и языком души. Иногда думают, что греческое искусство чуждалось психологии или не доросло до нее. Это не совсем так. Действительно, оно не знало того всепроникающего анализа характеров, того культа индивидуального, который возникает в искусстве нового времени. Не случайно портрет в Греции был развит чрезвычайно слабо. Но греки владели искусством передачи типовой психологии, они передавали богатую гамму душевных движений на основе очень обобщенных человеческих типов. Отвлекаясь от оттенков личных характеров, эллинскле художники вовсе не пренебрегали оттенками переживаний и умели выражать сложный мир чувств. Ведь они были современниками и согражданами Платона, Софокла, Еврипида.

Но все же выразительность заключалась не столько в лице, сколько в движениях тела. Каждый чисто пластический мотив мыслился греческими художниками как аналог духовной жизни. Тело и психика осознавались в их нераздельности.

«В классической форме искусства человеческое тело в его формах уже больше не признается только чувственным существованием, а признается лишь существованием и природным обликом духа». (Гегель)

Действительно, тела греческих статуй необычайно одухотворены. Роден сказал об одной из них: «Этот юношеский торс без головы радостнее улыбается свету и весне, чем могли бы это сделать глаза и губы».

Лица греческих статуй приведены к немногим вариациям общего типа, но он обладает высокой духовной емкостью. В греческом типе лица торжествует принцип «человеческого» в его идеальном варианте.

Однако в нем нет места чему-то, с современной точки зрения очень важному: красоте неправильного, торжеству духа над телесным несовершенством, обаянию неповторимо индивидуального. Этого древние греки дать не могли: для этого первоначальный наивный монизм духа и тела должен был нарушиться и эстетическое сознание должно было пройти стадию их разъединения, дуализма,- что произошло гораздо позже. Но все же и греческое искусство постепенно подготовляло внутри себя этот новый этап.

В IV веке до н. э. политическое могущество Афин пошатнулось, подорванное длительной войной со Спартой. Усилились и внутренние противоречия полиса: он больше не был таким стройным, процветающим организмом, как в V столетии.

Дух сплоченной гражданственности и коллективизма ослабевает, личные эмоции обособляются, тревожнее ощущается неустойчивость бытия. Духовная стойкость и бодрая энергия, которыми дышит искусство зрелой классики, постепенно уступает место более драматическому, смятенному «пафосу» Скопаса или мученически-созерцательному, с оттенком меланхолии, «этосу» Пракси-теля.

Искусство, как чуткая мембрана, откликалось на изменения атмосферы.

Скопас был художником бури, страстным, огненным; движения его фигур порывисты и уже почти утрачивают равновесие, его сцены битвы с амазонками передают «упоение в бою», хмельной пыл сражения. Невольно думается: должно быть, нешуточными были и оргии греков, так безумно и бурно выглядит его Менада в пляске.

Римский поэт Катулл воспел опьяняющий ужас оргий:

Там рокочет гулко бубен,

Там кимвалы звонко звенят.

Там менад, плющом увитых, ц

Хороводы топчут траву.

Восклицают там менады,

В исступленной пляске кружась:

«Там безумствуют богини,

вдохновенно-буйная рать!

Нам туда помчаться надо!,

Нас туда желанья зовут» и т. д.

То, что заранее бросало тени на светлый строй греческого мироощущения,- то наступило в конце IV века: разложение и гибель демократий.

Этому положили начало захват всей Греции Македонией и завоевательные походы Александра Македонского, основавшего огромную монархию от Дуная до Инда.

Александр еще в юности вкусил плоды самой высокой греческой культуры: его воспитателем был Аристотель, а «придворным» художником - последний великий скульптор поздней классики Лисипп. Все это не помешало Александру объявить себя богом и потребовать, чтобы ему и в Греции воздавали божеские почести. Непривыкшие к восточным обычаям, греки, посмеиваясь, говорили: «Ну, если Александр хочет быть богом - пусть будет»,- и официально признали его сыном Зевса.

«Ориентализация», которую стал насаждать Александр, была, однако, делом более серьезным, чем прихоть завоевателя. Она была симптомом поворота к рабовладельческой монархии. Наступила эпоха эллинизма - объединения, под эгидой монархического строя, эллинской и восточной культур.

Эллинистическая Александрия дала миру великого Архимеда, геометра Эвклида; Аристарх Самосский, «Коперник древнего мира», за восемнадцать столетий до Коперника доказывал вращение Земли вокруг Солнца. Эллинистическая наука и философия впитали многое из наследия Древнего Востока. Но пластические искусства более всего сохранили греческий облик.

Ведь именно эпохе эллинизма принадлежат прославленные статуи, которые представляются нам олицетворением античности, высшим синтезом того, что создала античная пластика - Ника Самофракийская и Афродита Милосская.

Афродита Милосская возвышенна и спокойна. Многим памятникам эллинистической эпохи было свойственно другое - динамический пафос; в этом они продолжали традиции Скопаса, однако по-иному - более эффектно, импозантно. Крылатая Ника Самофракийская - воплощение радостного пафоса, утро эллинистического мира, она была создана в конце IV столетия. Когда-то она стояла, трубя в рог, на утесе на берегу моря, открытая ветру и брызгам морской пены. Сейчас она встречает посетителей Лувра на площадке широкой лестницы.

Обезглавленная, без рук, с поломанными крыльями, она и здесь царит над окружающим пространством и, кажется, наполняет его шумом прибоя и ветра, сверканием солнца, синевой неба.