§ 4. Временной дейксис

(время, временная дистанция) и таксис

В языках мира существует, как уже отмечалось, не только простран­ственный, но и временной дейксис, т.е. ориентация времени ситуации относительно времени момента речи. В связи с тем, что время в есте­ственных языках обычно мыслится линейно, т.е. как вектор (направлен­ный из прошлого в будущее), временная ориентация ситуации сводится к указанию относительной хронологии двух ситуаций на оси времени: описываемой ситуации Р и ситуации речевого акта (т. е. того момента, когда говорящий сообщает о Р). Это — простейший «эгоцентрический» способ локализации ситуации во времени, и все естественные языки применяют его достаточно единообразно, независимо от культурных раз­личий в восприятии времени как такового (эти различия, как считается, могут быть очень значительными).

Этнологи, культурологи и философы много писали о различии моделей времени в разных культурах; о концепциях «циклического», «кругообразного», «замкнутого» времени, о возможном отсутствии летоисчисления и т. п. Иное, чем в европейских языках, восприятие времени в языке хопи послужило одним из главных аргументов для известной гипотезы Сепира—Уорфа о «лингвистиче­ской относительности» (см. (Уорф 19391; правда, анализ Уорфом данных хопи позднее был поставлен под сомнение в специальном исследовании [Malotki 1983]). Не входя в обсуждение подобной проблематики (из последних работ на эту те­му укажем (Арутюнова/Янко (ред.) 1997 н Haspelmath I997 а]), отметим все же, что названные различия, как кажется, весьма мало затрагивают грамматическую

специфику временного дейксиса: все базовые употребления граммем этой кате­гории связаны именно с простейшей идеей относительной хронологии событий на линейной временной оси.

Таким образом, категория временного дейксиса (в грамматиках имен­но ее принято обозначать просто как «время»⁶*) может включать не более трех граммем: 'ситуация Р совпадает во времени с моментом речи', 'ситу­ация Р предшествует моменту речи' и 'ситуация Р следует за моментом ре­чи'; их общепринятые названия — настоящее, прошедшее и будущее время соответственно. Иногда для обозначения тех же самых граммем категории времени оказываются удобнее однословные термины на латинской осно­ве: презенс (англ, present), претерит (англ, past) и футур[ум\ (англ, future).

Следует обратить особое внимание на то, что временной дейксис ничего не сообщает о том, как развивалась сама ситуация (была ли она мгновенной или длительной, завершилась или нет и т. п.): все эти све­дения (которые, пожалуй, даже больше связаны с физическим временем, чем временной дейксис) передаются разнообразными граммемами аспек­та (или глагольного вида), о которых речь пойдет в Гл. 7, § 1; там же мы вернемся к вопросу о связях между временем и аспектом.

Несмотря на кажущуюся простоту определений трех граммем катего­рии времени, в приведенных формулировках (которые мы воспроизвели в более или менее традиционном виде) скрыт целый ряд нетривиальных проблем; на некоторых из них мы бы хотели остановиться чуть подроб­нее. Мы рассмотрим поочередно специфические трудности в определении презенса, претерита и футурума.

4.1. Совпадение во времени: чего с чем?

Когда говорят, что граммема презенса выражает совпадение времени ситуации Р с моментом речи, то обычно имеют в виду простейшие случаи типа Смотри, Петя читает. Ситуация Р развивается на глазах говоряще­го, и момент речи выхватывает одну из ее произвольных промежуточных фаз. В этом случае имеет место «включение» момента речи в ситуацию. Не всегда, однако, дело обстоит так просто. Даже если не рассматри­вать такие употребления граммемы презенса, которые явно ощущаются как вторичные, семантически производные и/или к тому же являются специфичными для конкретных языков (типа «запланированного буду­щего» — завтра едем или одновременности в прошлом — он понял, что его обманывают, ср. пример 4ъГа.4,§ 1), остаются еще употребления типа Он хорошо рисует или Вода кипит при 100* С, которые в большинстве теорий

' Но ср. англ, lease ('грамматическое время', из ст.-франц. tens 'время') — в отличие от lime ('физическое время'); название знаменитой статьи Вендлера «Verbs and times* глубже, чем его буквальный русский перевод «Глагол и время». Следует сразу отметить и то, что в традиционной грамматике термин «время* обычно употреблялся расширительно: фактически, для обозначения любых видо-временных показателей глагола.

относятся к базовым. Что совпадает здесь с моментом речи? В момент речи субъект, скорее всего, вообще не рисует (ни плохо, ни хорошо), а во­да не кипит: приведенные предложения представляют собой некоторые утверждения о свойствах объектов, которые имеют характер импликации ('если он станет рисовать, то его рисунок будет хорош'; 'если воду нагреть, то...'); говорящий утверждает, что эти импликации верны на протяжении некоторого длительного промежутка времени (может быть, даже они вер­ны «всегда»), но по крайней мере момент речи в этот промежуток входит. Ср. утверждение Он хорошо рисовал, в котором соответствующая имплика­ция описывается как истинная в прошлом, но утратившая силу к моменту речи. Еще более трудными с точки зрения определения их временной соотнесенности оказываются употребления так называемого «настоящего изобразительного» (ср. пример 5 в Гл. 4, § 1): мир изображений (картин, фотографий и т. п.), а в какой-то степени и мир повествования (ср. Выхо­жу один я на дорогу) существуют как бы вне реального времени, понятие момента речи к ним, строго говоря, неприменимо.

Во многих языках утверждения о ситуациях, разворачивающихся на глазах у говорящего, и утверждения о ситуациях, обозначающих свойства или опи­сывающих изображаемый мир, все-таки грамматически различаются — однако не с помощью граммем времени (которое и в этих случаях остается настоящим), а с помощью граммем аспекта (например, прогрессивного и хабитуального — см. Гл. 7, § 1). Так, в английском языке хабитуальный аспект в настоящем времени (Simple Present традиционной английской грамматики) выбирается как для опи­сания свойств, так и для описания изображений (ср. разбор примера Saint George slays the dragon 'Святой Георгий убивает дракона¹ [в качестве подписи к картине] в [Dahl 1985]). О семантике «несобственных» употреблений временных форм см. также недавнее исследование [Падучева 1996].

4.2. Как понимать предшествование?

Когда говорят, что граммема претерита выражает предшествование времени Р моменту речи, то обычно не уточняют, что именно понимается под временем ситуации Р. Конечно, в простых случаях (ср. В тот год осенняя погода стояла долго на дворе) такого уточнения и не требуется: какая бы временная фаза ситуации ни имелась в виду, в любом случае вся ситуация безусловно имела место раньше того момента, когда говорящий о ней сообщает. Но как быть в таких случаях, когда описываемая ситуа­ция началась до момента речи и в момент речи продолжается? Казалось бы, это классический «презентный» контекст, и у говорящего не должно быть иного выбора, кроме как употребить форму презенса. Между тем, во многих случаях оказывается, что такие ситуации можно описывать и с помощью граммемы претерита. Так, на вопрос о здоровье общего знакомого по-русски допустимо ответить как Он заболел, так и Он болеет', первая форма означает в такой ситуации 'начал болеть и в данный момент

продолжает быть больным', а не 'какое-то время назад заболел, но вы­здоровел' (такому значению будет соответствовать Он болел). Аналогично, на вопрос Когда жил Ньютон? по-русски вполне допустимо ответить Я [всегда] считал, что в семнадцатом веке; такой ответ вовсе не означает, что в момент речи говорящий так уже не считает (более того, например, вариант Я считаю, что в семнадцатом веке отражает явно меньшую сте­пень уверенности говорящего в своей правоте). Обращаясь к собеседнику со словами Я хотел у Вас спросить.,., говорящий тоже никоим образом не имеет в виду, что в момент речи он спросить больше не хочет (вариант Я хочу у Вас спросить тоже возможен — но он либо соотносится с ситуаци­ей действительно спонтанно возникшего желания, либо воспринимается как выражение более настойчивого и менее «вежливого» вопроса).

Таким образом, более точное значение претерита следует, возможно, описывать как 'время ситуации Р в целом или хотя бы ее части предше­ствует моменту речи'; но при таком описании создается обширная зона конкуренции между претеритом и презенсом. Выбирая одну из двух равно возможных форм, говорящий может вложить в свое сообщение некото­рую дополнительную информацию (как это и происходит в приведенных примерах).

Как и в предыдущем случае, многие языки мира выражают семантическое различие между «полным» и «частичным» предшествованием с помощью граммем аспекта; на этот раз используется противопоставление так называемого «точечно­го» аспекта (или пунктива) и перфекта. Так, в английском языке равно возможны утверждения / have been known it 'Я (всегда) это знал <и сейчас знак»'; 'Я это (уже) знаю¹ и / know it 'Я это знаю' (без дополнительного акцента на том, что говорящий уже знал об этом раньше). Глагол 'знать' в первом из этих двух предло­жений употреблен в форме так называемого «инклюзивного перфекта» (которая с точки зрения временной соотнесенности является, тем не менее, формой про­шедшего времени, несмотря на ее традиционное название Present Perfect; более подробную аргументацию см. в Гл. 7, 1.3). Существованием «зоны конкуренции» хорошо объясняется и тот факт, что во многих языках мира существуют глаголы, у которых граммема презенса выражается формами, с морфологической точки зрения относящимися к претериту (ср. латинское odT *я ненавижу' или немецкие «претерито-презентные» глаголы типа wissen 'знать').

4.3. Следование во времени: в каком смысле?

Утверждения о будущем коренным образом отличаются от утвержде­ний о прошлом и настоящем: если (многие) прошлые и (большинство) на­стоящих событий говорящий имеет возможность — хотя бы в принципе — наблюдать лично, то будущие события не принадлежат реальному миру: любое утверждение о будущем представляет собой пусть даже и очень достоверную, но гипотезу. Употребляя граммему футурума, говорящий, скорее, сообщает не то, что 'данная ситуация следует за моментом речи', а то, что данная ситуация не принадлежит (и не принадлежала) реальному

миру, но что такая возможность существует. Если бы, с точки зрения говорящего, такая возможность была полностью исключена, то он бы вос­пользовался формами ирреального наклонения (точно так, как поступил автор предложения, которое вы сейчас читаете). Таким образом, будущее время оказывается очень близко от семантической зоны ирреальности, которая обслуживается в естественных языках различными модальными формами (см. подробнее Гл. 7, 2.3-2.4). На этом основании многие лин­гвисты вообще отрицают вхождение граммемы футурума в категорию вре­мени (считая, что эта последняя должна состоять только из двух граммем: прошедшего времени и непрошедшего). Но» какое бы решение по этому вопросу ни принимать, следует в любом случае иметь в виду несимме­тричность между будущим временем и всеми остальными временами; «ло­гическая» формулировка значения этих граммем, содержащая указания на одновременность, предшествование и следование, создает некоторый искусственный параллелизм, который на самом деле в языках отсутствует.

Особый статус футурума подтверждается и тем фактом, что во многих языках показатели будущего времени могут свободно сочетаться с показа­телями прошедшего, что делает весьма затруднительным их объединение в одну грамматическую категорию. В результате такого сочетания воз­никают формы так называемого «будущего в прошедшем», выражающие следование или намерение в прошлом (см. также ниже); ср. хотя бы различие между англ, формами типа will come и would come. В языках типа английского показатель футурума will, таким образом, и морфологически находится вне оппозиции настоящего и прошедшего времени. Конеч­но, возможно и строгое троичное противопоставление (как в литовском языке, где настоящее время имеет нулевой суффикс или суффикс -а-, прошедшее — суффикс -о-, а будущее — суффикс -si-; сочетания суф­фиксов в одной словоформе исключены⁷*), но характерно, что такие системы являются сравнительно редкими.

Другой проблемой при описании будущего (отчасти параллельной той, что возникала при описании претерита) является грамматичес­кая трактовка ситуаций, начало которых совпадает с моментом речи, но основная фаза еще не реализовалась. Как и в случае с «частичным» предшествованием, для выражения «частичного» следования в языке объективно существуют две возможности; выбор между презенсом и фу-турумом и здесь может нести дополнительную семантическую нагрузку. Ср. противопоставление высказываний типа мы опаздываем и мы опоз­даем, где в первом случае утверждается существование в момент речи значительных предпосылок к реализации Р, а во втором случае такого утверждения не делается.

⁷* В данном случае мы отвлекаемся от достаточно сложных правил алломорфического варьирования в литовском и приводим только основной вариант каждого показателя; подробнее см., например, [Булыгина 1977: 238 и след.].

Аналогично предыдущим случаям, значение «частичного» следования может выражаться в языках мира особой аспектуальной граммемой — проспективом. Ха­рактерным примером проспектива являются английские глагольные конструкции с be going to (разг. gonna); подробнее см. Га. 7, 1.3.

Таким образом, существуют веские основания к тому, чтобы трак­товать будущее время как граммему особой грамматической категории (а в более радикальном варианте — вообще не считать базовым зна­чением этой граммемы временной дейксис). В пользу такого решения свидетельствует не только семантическое своеобразие показателей футу­рума, но и, в особенности, существование большого количества языков с «морфологически самостоятельным» будущим, показатели которого со­четаются с показателями прошедшего времени⁸*. Кроме того, существует достаточно значительное число языков, в которых будущее время вооб­ще не имеет грамматического выражения, а категория времени состоит из двух граммем — прошедшего и непрошедшего (граммемы непрошед­шего времени могут описывать и будущие ситуации); к таким языкам относятся финский, японский, алгонкинские языки и др.

В лингвистической литературе часто встречается утверждение о существова­нии другого типа языков с двумя граммемами времени — языков, различающих будущее и не-будущее время. Однако и в этом случае параллелизм между буду­щим временем и другими временами оказывается во многом иллюзорным. Как правило, языки, относительно которых делается такое утверждение, оказываются лишены категории времени как таковой; в них представлена другая оппозиция — реальных (т. е. «не-будущих») и ирреальных (т. е. «будущих») глагольных форм; так называемые «будущие» формы в таких языках имеют гораздо более широкую модальную семантику даже по сравнению с «обычными» формами будущего вре­мени. Лишь в очень редких случаях можно говорить о языках, в которых формам с более или менее чистым временным значением футурума противопоставляются формы, выражающие, в зависимости от контекста, значение либо презенса, либо претерита; по всей вероятности, к таким языкам относится нивхский (в [Ву-Ьее 1985: 156-159] высказывается осторожное предположение о существовании подобной оппозиции также в диегеньо, навахо и некоторых других языках; в [Comrie 1985: 48-53] упоминается новогвинейский язык хуа). Этот вопрос нуждается в дополнительном исследовании.

4.4. Временная дистанция

Как и показатели пространственного дейксиса, показатели времен­ного дейксиса могут дополнительно различать степени отдаленности

^Диахронически, показатели будущего времени также имеют тенденцию развиваться независимо от показателей настоящего и прошедшего; они, как правило, имеют совершен­но иные лексические источники, преимущественно предикаты типа 'идти', 'хотеть¹ (как, в частности, в балканских языках), 'начинать' или 'должен' (о разных стадиях грамматика­лизации будущего времени см. прежде всего [Fleischman 1982] и |Bybee et al. 1994]).

от момента речи; но во временных системах языков мира такие противо­поставления являются существенно более редкими. На лингвистической карте мира имеется всего несколько компактных ареалов, в которых отмечены развитые системы выражения степеней отдаленности во вре­мени (в типологической литературе для этой грамматической категории принят термин временная дистанция, англ, remoteness):, основным таким ареалом является Центральная Африка (где данным противопоставлением охвачены прежде всего языки банту); выражение временной дистанции свойственно также языкам Австралии и Новой Гвинеи, Северной Америки и некоторым другим.

Измерение временной дистанции между ситуацией Р и моментом речи осуществляется в обычных единицах человеческого календаря — сутках, месяцах, годах; возможна и приблизительная оценка типа 'очень давно', 'давно', 'недавно; только что'. Граммемы временной дистанции в принципе сочетаются с показателями как будущего, так и прошедшего времени, хотя в прошедшем времени, по понятным причинам, система обычно более дифференцирована; но достаточно распространены и такие системы, в которых временная дистанция различается только в прошед­шем времени. Основными граммемами временной дистанции являются:

• «ближайшая» — ситуация Р имеет место в непосредственной бли­зости от момента речи (т. е. «только что» произошла или «вот-вот» произойдет);

• «близкая» — ситуация Р имеет место в тот же день (т. е. «сегодня»; ср. англ, название для этой граммемы hodiernal);

• «умеренно близкая» — ситуация Р отделена от момента речи одним днем (т. е. относится к «вчера» или «завтра»; ср. англ, термин hesiemal);

• «отдаленная» — ситуация Р отделена от момента речи интервалом в несколько недель/месяцев/лет (варианты проведения границ в боль­шой степени зависят от конкретной системы);

• «сверхотдаленная» — ситуация Р отделена от момента речи очень большим промежутком времени (превосходящим месяц, год или даже срок человеческой жизни; часто подобные формы используются для описания событий, относящихся к древним или мифологическим временам⁹').

Помимо контекстов прошедшего и будущего времени, временная дистанция может различаться также в императиве; противопоставление «ближайшего» (и 'сделай сейчас') и «отдаленного» (и 'сделай потом, позже') императива встречается даже чаще (и распределено на лингви­стической карте мира более равномерно), чем грамматическое выражение

временной дистанции в формах изъявительного наклонения; оно отмече­но, например, в тунгусо-маньчжурских, тюркских, алгонкинских языках, а также в латинском (где значение «отдаленного императива» выража­ется так называемым imperativus futuri с показателем -[/]/<?). Ошибочно полагать (как часто пишут в традиционных грамматиках, в том числе и в латинской), что императив в этом случае различает формы времени («настоящего» и «будущего»): по самой природе своего значения, импера­тив не может относиться ни к какому другому времени, кроме будущего, а речь в этом случае идет именно о временной дистанции, отделяющей момент исполнения побуждения от речевого акта побуждения.

4.5. Пшене

Таксис (термин, предложенный Л. Блумфилдом и активно исполь­зовавшийся Р. О. Якобсоном), или относительное время (англ, relative tense) — категория, которая в семантическом плане очень близка кате­гории собственно времени (или «абсолютного» времени, как его в этом случае для большей ясности называют), но, в отличие от последнего, полностью лишена дейктического компонента. Это означает, что грамме­мы таксиса выражают одновременность, предшествование и следование не по отношению к моменту речи, а по отношению к любой ситуации, эксплицитно или имплицитно заданной контекстом (такую ситуацию, вслед за немецким логиком Хансом Райхенбахом, принято называть «точкой отсчета», англ, point of reference). В некотором смысле, категорию времени можно рассматривать как частный случай категории таксиса, привязанный к одной фиксированной точке отсчета.

В языках мира существует две основных модели выражения таксиса в глагольных системах. В первой модели (ее можно назвать «нефинит­ной») для выражения таксиса используются специализированные гла­гольные формы, которые обычно не выражают граммем (абсолютного) времени и в синтаксическом отношении являются зависимыми от той глагольной словоформы в предложении, которая как раз и выражает абсолютное время. С морфо-синтаксической точки зрения такие зави­симые таксисные формы являются адъективными (т. е. «причастиями») либо адвербиальными (т. е. «деепричастиями»). Нефинитная модель вы­ражения таксиса характерна для русского и других славянских^10> языков (где для выражения граммемы предшествования используются деепри­частия совершенного, а для выражения граммемы одновременности — деепричастия несовершенного вида); она очень широко распространена также в уральских, алтайских, дравидийских, дагестанских, африканских, австралийских, новогвинейских и других языках.

⁹' В подобных случаях граммемы временной дистанции вторгаются в семантическую зону эвиденциальности (см. Га. 7, 2.5).

10)

Кроме болгарского и македонского.

Как можно видеть, в таких системах диахронически таксис возникает на основе аспектуальных противопоставлений, а время (как, по-видимо­му, и во всех других случаях) — на основе таксисных; эта семантическая .(и диахроническая) вторичность времени сказывается в разнородности употреблений временных граммем и частом отсутствии ясной дейкти-деской доминанты; с многочисленными таксисными употреблениями русских форм времени мы уже сталкивались при анализе примеров

*Гл.4,§1.

Вторая модель (которую можно назвать «комбинированной») харак­теризуется тем, что в глагольных формах одновременно выражаются граммемы как относительного, так и абсолютного времени. Тем самым, система глагольных форм расщепляется на формы прошедшего времени, выражающие предшествование в прошлом и одновременность в прошлом, на формы будущего времени, выражающие предшествование в будущем и одновременность в будущем; часто добавляются также формы, выра­жающие следование в прошлом («будущее в прошедшем»), и некоторые другие. Комбинированная модель выражения таксиса является одной из самих ярких особенностей глагольных систем романских (включая уже классическую латынь и исключая румынский) и германских языков (кроме идиша; и идиш, и румынский утратили таксисные формы под вли­янием славянских языков, тяготеющих к нефинитной модели), а также болгарского. Можно сказать, что в той же степени, в какой, например, временная дистанция является семантической доминантой глагольных систем многих языков банту, таксис является семантической доминантой (западно)европейских глагольных систем; детальное указание временной последовательности событий — воистину главная составляющая грамма­тической семантики глагольных форм в этих языках.

В традиционной терминологии некоторые комбинации таксисных и темпоральных граммем получили специальное название; так, для форм, выражающих предшествование в прошлом, принят термин плюсквампер­фект; для форм, выражающих одновременность в прошлом — термин имперфект; формы, выражающие предшествование в будущем, обычно называются «вторым будущим» (или «предбудущим») временем. Правила употребления таксисных форм в целом традиционно описываются как правила «согласования времен» (хотя с точки зрения грамматической типологии это явление связано с таксисом гораздо больше, чем с со­гласованием в строгом смысле — ср. традиционный латинский термин consecutio iemporum, букв, 'последовательность времен').

Так же, как и в славянских языках, в языках с комбинированной мо­делью таксиса для выражения таксисных граммем могут использоваться аспектуальные граммемы, но иные: прежде всего, характерно использова­ние форм перфекта для выражения предшествования. Так, в английском языке показатель перфекта (вспомогательный глагол have в сочетании

с причастием прошедшего времени) выражает в формах презенса (типа has written); во всех остальных употреблени­ях «перфектные» конструкции выражают чистый таксис (ср. had written 'написал раньше/до того, как...', will have written 'напишет раньше/до того, как...*, to have written '(чтобы) написать раньше/до того, как...', having written 'написав'^И) и т.п.). Аналогично, формы будущего времени во многих случаях тяготеют, скорее, к выражению граммемы следования, как это уже отмечалось выше.

Ключевые понятия

Речевой акт и его участники: говорящий и адресат. Понятие лица (локутора) и противопоставление локуторов и не-локуторов («третье ли­цо»). «Личные местоимения» как обозначения локуторов. Дейктический центр и дейктическое время (момент речи). «Эгоцентричность* («субъек­тивность») естественных языков.

Системы личных местоимений в языках мира. Лицо как словоклас-сифицируюшая грамматическая категория. Согласование по лицу; моно-и полиперсональное согласование. Категории «местоименного субъекта» и «местоименного объекта». Другие грамматические противопоставле­ния, выражаемые в составе личных местоимений: число, инклюзивность, вежливость, логофоричность, согласовательный класс.

Пространственный дейксис в языках мира. Системы указательных местоимений. Противопоставления по степени близости. Глагольный пространственный дейксис.

Временной дейксис: категория (абсолютного) времени. Специфика прошедшего, настоящего и будущего времени; отсутствие параллелизма между будущим и другими граммемами времени. Возможность описа­ния будущего времени как элемента самостоятельной грамматической категории (модальной или таксисной). Системы с двумя граммемами времени (без будущего времени); системы без грамматического выраже­ния времени.

Временная дистанция как противопоставление по степени близости к моменту речи. Временная дистанция в прошедшем, будущем времени

и в императиве.

Абсолютное время как дейктическая реализация категории такси­са (относительного времени). Понятие «точки отсчета». «Нефинитная»

¹') В этом последнем случае таксисная форма, как можно видеть, образована по «нефи­нитной» модели, которая в комбинированных системах тоже встречается, однако несколько менее для них характерна.

и «комбинированная» модели выражения таксиса. Плюсквамперфект, имперфект, предбудущее и будущее в прошедшем как комбинированные таксисно-временные формы; «согласование времен».

Диахроническая вторичность времени: универсальная эволюция ас­пект — таксис — время. Следы аспектуально-таксисной семантики в упо­треблениях граммем времени. Диахроническая обособленность будущего времени.

Основная библиография

Основы для анализа понятий, относящихся к описанию речевого акта и его участников (то, что иногда называется лингвистической прагмати­кой, в отличие от семантики в узком смысле, изолированной от ситуации порождения и восприятия текста), были заложены в работах [Якоб­сон 1957; Бенвенист 1946, 1956 и 1958] (мы не касаемся здесь обширного цикла работ, связанных с логико-семиотическими, а не с грамматически­ми аспектами прагматики — таких, как исследования по теории речевых актов, теории языкового общения и т. д., и т. п.; все эти вопросы подлежат изучению в курсе общей семантики). Из современных работ, нацеленных на обобщающее описание феномена «эгоцентричности» языка, можно отметить исследование [Hagege 1993].

Из работ, дающих представление о состоянии исследований в области семантики и прагматики, можно рекомендовать в первую очередь книгу [Падучева 1985], а также обзорную статью [Арутюнова/Падучева 1985].

Классической работой по теории дейксиса является книга [Бю-лер 1934]; оригинальная концепция языка, созданная Карлом Бюлером, во многом предвосхитила позднейшие исследования (следует, однако, предупредить, что работы Бюлера не являются легким чтением для на­чинающего). Подробнее о теоретических проблемах дейксиса см. обзор [Крылов/Падучева 1992].

Семантика местоимений в целом рассматривается в работах [Май-тинская 1969] (в типологическом аспекте), [Селиверстова 1988] (пре­имущественно в семантико-прагматическом аспекте) и др.; о категории лица см. также [Бондарко (ред.) 1991: 5-124 и Greenberg 1988]. Одной из пионерских работ по типологии личных местоимений является статья [Соколовская 1980], сохраняющая свое значение и в настоящее время.

Типология дейктических категорий рассматривается в сборниках [Jarvella/Klein (eds.) 1982; Weissenborn/Klein (eds.) 1982 и Rauh (ed.) 1983]; для морфолога особенно полезен краткий обзор проблем, связанных с дейксисом, в очерке [Anderson/Keenan 1985].

Литература, посвященная проблемам глагольного времени, достаточ­но обширна. Классической работой является книга [Reichenbach 1947] (и последующие издания), давшая начало не только лингвистической,

но и логической традиции описания времени (обзор последней, к сожа­лению, выходит за рамки нашей книги; первоначальные сведения о так называемых «временных логиках», рассчитанные на лингвиста, можно найти в заключительном разделе монографии (Comrie 1985]). В дальней­шем в описании категории времени наметились два противоположных подхода. Сторонники первого подхода пытались прежде всего осмыслить семантику граммем времени в том виде, в каком они представлены в есте­ственных языках. Значительная семантическая неоднородность граммем времени (которую мы наблюдали, в частности, на примере русского языка) ставит перед исследователем немало проблем. В духе структу­ралистской идеологии, можно искать решение на пути постулирования абстрактного «инварианта» временных показателей, семантическое со­держание которого не имеет ничего общего со значениями временного дейксиса. Такой путь оказался в европейском языкознании весьма попу­лярен и нашел немало приверженцев. Одним из пионеров такого подхода был Э. Косериу (см. его основную работу [Coseriu 1976]), утверждавший, что в основе противопоставления настоящего и прошедшего времени в романских языках лежит оппозиция «актуальности» и «неактуально­сти», модифицируемая в соответствии с «перспективой» (приблизительно соответствующей понятию таксиса); сходные идеи позднее развивались в работе [Lyons 1977] (Дж. Лайонз говорил об абстрактной категории «дистанции») и др. Современные теории такого рода, также отрицающие первичную деистическую функцию граммем времени, представлены, на­пример, в сборниках [Thieroff/BaHweg (eds.) 1994] (особенно во вводной статье [Thieroff 1994]) и [Thieroff (ed.) 1995].

Сторонники второго подхода (в большей степени опиравшиеся на ло­гическую традицию, заложенную Райхенбахом), напротив, пытались све­сти к временным и таксисным противопоставлениям все остальные гла­гольные категории (в частности, аспектуальные); в рамках этого подхода не только абсолютные и относительные времена, но также, например, перфект и аорист (см. Гл. 7) трактовались как реализация единой кате­гории времени. Такая точка зрения частично мотивирована тем, что, как мы видели, в языках типа английского использование перфектных форм в таксисном значении очень распространено (и в текстах фактически пре­обладает над чисто аспектуальными употреблениями); неудивительно, что работы лингвистов этого круга используют, главным образом, материал английского языка (некоторая абсолютизация грамматических особенно­стей английского глагола, впрочем, заметна уже у Райхенбаха). Основны­ми работами данного направления являются [Declerck 1991 и Klein 1994]. Как работам, в которых происходит, так сказать, «детемпорализа-ция» времени (со структуралистских позиций), так и работам, в которых происходит, напротив, «темпорализация» аспекта и других глагольных категорий (на логической основе), противостоят типологические иссле-

дования времени, в которых выделяются базовые («деистические») значе­ния граммем и рассматриваются их возможные вторичные употребления. Краткий, но очень информативный обзор такого рода исследований представлен в книге [Comrie 1985].

Особое место в этом ряду занимают работы о будущем времени, которые вполне можно выделить в самостоятельную область граммати­ки (название «футурология» напрашивается для нее само собой). Одной из первых попыток типологического описания будущего времени явля­ется статья [Ultan 1978], не утратившая интереса и до сих пор. Важный вклад в эту область внесли работы С. Флейшман и Дж. Байби, в которых (с особой опорой на диахронические данные) доказывается морфологи­ческая независимость будущего времени от настоящего и прошедшего (см. в первую очередь [Fleischman 1982 и 1989; Bybee et al. 1994]; ср. также [Bybee/Dahl 1989]).

Пионером типологического изучения категории временной дистан­ции является выдающийся шведский лингвист Эстен Даль; его результа­ты впервые были изложены в статье [Dahl 1983] и затем воспроизведены в более сжатом виде в книге [Dahl 1985: 120-128]. Важное значение имеет также статья [Fleischman 1989], в которой показано взаимодействие граммем временной дистанции с другими семантическими граммемами (в особенности, с граммемами модальности); к рассмотрению этой про­блематики мы вернемся в Гл. 7, §2. О выражении временной дистанции в языках банту см. также [Аксенова 1997: 119-158].

В изучение таксиса наибольший вклад внесли аспектологи (что есте­ственно, учитывая тесную связь таксиса с аспектом); помимо уже мно­гократно упоминавшейся статьи [Якобсон 1957], укажем важные работы [Маслов 1978] и [Бондарко (ред.) 1987: 234-319]. Типология деепричастий (являющихся одним из наиболее распространенных средств выражения таксиса) рассматривается в сборнике [Haspelmath/Konig (eds.) 1995].

Наконец, отметим ряд полезных для общего знакомства с данны­ми проблемами статей в словаре [Ярцева (ред.) 1990]: «Прагматика» (Н.Д.Арутюнова); «Лицо» (А. П. Володин); «Инклюзив» и «Эксклюзив» (В. А. Виноградов), «Местоимения» и «Местоименные слова» (С. А. Кры­лов и Е. В. Падучева); «Дейксис» (В. А. Виноградов); «Анафорическое отношение» (Е. В. Падучева); «Время», «Будущее время», «Настоящее время», «Прошедшее время» (Ю. С. Маслов); «Таксис» (А. В. Бондарко).