16Под монотонный стук маятника по комнате ходила женщина по-

жилых лет, с лицом бледным и суровым. Закинув руки назад, она

прохаживалась тяжелой поступью, погруженная в раздумье. Ее

полуграурный туалет гармонировал с мрачностью комнаты: он состо-

ял из темного ситцевого капота и бархатной пелеринки с бахромой.

У окна сидела девушка. Ситцевое полинялое светленькое платье

с короткими рукавами оттеняло красивые руки. Коса ее, очень гус-

тая, спускалась на затылок. Черты лица были небольшие, исключая

глаза — ясные и смелые; в очертании красивых губ, несмотря на

детское еще выражение всего лица, чувствовалось уже столько энер-

гии, что вы невольно догадались о силе характера. Гармония господ-

ствовала во всей фигуре девушки, начиная с огненных ее глаз до

красивых пальцев, которыми она работала бисером на бумаге, — за-

нятие, придуманное для потери зрения.

№54

Мохнатые сизые тучи, словно разбитая стая испуганных птиц,

низко несутся над морем. Пронзительный, резкий ветер с океана то

сбивает их в темную сплошную массу, то, словно играя, разрывает

и мечет, громоздя в причудливые очертания.

Побелело море, зашумело непогодой. Тяжко встают свинцовые

воды и, клубясь клокочущей пеной, с глухим рокотом катятся в

мглистую даль. Ветер злобно роется по их косматой поверхности,

далеко разнося соленые брызги. Вдаяъ излучистого берега колоссаль-

ным хребтом массивно поднимаются белые зубчатые груды

нагроможденного на отмелях льда. Точно титаны в тяжелой схватке

накидали эти гигантские обломки.

Ветер гудит между стволами вековых сосен, наклоняет стройные

ели, качая их острыми верхушками и осыпая пушистый снег с пе-

чально поникших зеленых ветвей. Сдержанная угроза угрюмо слы-

шится в этом ровном глухом шуме, и мертвой тоской веет от этого

дикого безлюдья. Бесследно проходят седые века над этой молчали-

вой страной, а дремучий лес стоит, точно в глубокой думе, качает

темными вершинами. Еще ни один его могучий ствол не упал под

дерзким топором лесопромышленника: топи да непроходимые боло-

та залегли в его темной чащобе. А там, где столетние сосны пере-

шли в мелкий кустарник, мертвым простором потянулась безжиз-

ненная тундра и потерялась бесконечной границей в холодной мгле

низко нависшего тумана.

На сотни верст ни дымка, ни человеческого следа. Только ветер

366Крутит порошу да мертвая мгла низко-низко стелется над снеговой

пустыней.

Раз в год и сюда заходит беспокойный человек, нарушая угрюмое

безлюдье дикого побережья. Каждый раз, как ударит лютый мороз и

проложат крепкие дороги через топи, а на море в мглистой дали

обрисуются беспорядочные очертания полярных льдов, — с далеких

берегов речки Мезени и из прибрежных селений, скрипя железными

полозьями по насквозь промерзшему снегу, тянутся оригинальные

обозы: низкие ветвисторогие северные олени, запряженные в длин-

ные черные лодки на полозьях, рядом с которыми широко шагают

косматые белые фигуры.

И с угрюмой досадой видит старый лес, как раскидываются ста-

ном на несколько верст незваные гости.

№55

Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на

Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый был не кто

иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления

одной из московских литературных ассоциации, которая сокращенно

именовалась МАССОЛИТ, и редактор толстого журнала, а молодой

спутник его — поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псев-

донимом Бездомный.

Писатели, попав в тень чуть зеленеющих лип, первым делом

бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды».

Да, следует отметить первую странность этого страшного вечера.

Нигде: ни у будочки, ни во всей аллее, параллельной Малой Брон-

ной улице, — не оказалось ни одного человека. В этот час, когда,

кажется, и сил не было дышать и когда солнце, раскалив Москву,

валилось куда-то за Садовое кольцо, никто не пришел под липы —

аллея была пуста. Литераторы, напившись теплой абрикосовой и

немедленно начав икать, уселись на скамейке.

Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берли-

оза. Он внезапно перестал икать, и сердце его, стукнув, на мгнове-

ние куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, за-

севшей в нем. Берлиоза, кроме того, охватил необоснованный страх,

столь сильный, что ему захотелось тотчас же, не оглядываясь, бе-

жать с Патриарших.

И тут из знойного воздуха, сгустившегося перед ним, возник

прозрачный гражданин престранного вида. Не привыкший к нео-

быкновенным явлениям, Берлиоз побледнел и, вытаращив глаза, в

'•!•'смятении подумал: «Этого не может быть!» Но это, увы, было, и

длинный гражданин, сквозь которого видно, не касаясь земли, качался

перед ним и влево и вправо. Тут ужас до того овладел Берлиозом,

что он закрыл глаза, а когда открыл их, увидел, что все кончилось:

марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выско-

чила из сердца.

№56

Внезапно все смолкло, и головы повернулись в одну сторону.

По степи, стелясь к самому жнивью, вытягиваясь в нитку, ска-

кал вороной, а на нем седок в красно-пестрой рубахе навалился гру-

дью и головой на лошадиную гриву, опустив по обеим сторонам

руки. Ближе. Блгоке. Видно, как изо всех сил рвется обезумевшая

лошадь. Бешено отстает пыль. Хлопьями пены белоснежно занесена

грудь. Потные бока взмылились. А седок, все так же уронив голо-

ву, шатается в такт лошади.

В степи опять зачернело. По толпе пробежало: «Второй скачет!»

Вороной доскакал, храпя и роняя белые клочья, и сразу перед

толпой осел, покатившись на задние ноги; всадник в полосато-крас-

ной рубахе, как куль, перевернулся через лошадиную голову и глухо

плюхнулся о землю, раскинув руки и неестественно подогнув голову.

Одни кинулись к упавшему, другие к вздыбившейся лошади,

черные бока которой были липко-красные. «Да это Охрим!» — зак-

ричали подбежавшие, бережно расправляя стынувшего. На плече и

груди кроваво зияла сеченая рана, а на спине черное закипевшееся

пятнышко.

Подскакал второй. Лицо, потная рубаха, руки, босые ноги —

все было в пятнах крови. Он спрыгнул с шатающейся лошади и

бросился к лежащему, по лицу которого неотвратимо потекла про-

зрачно-восковая желтизна. Потом быстро стал на четвереньки, при-

ложил ухо к залитой кровью груди, и сейчас же поднялся, и стоял

над ним, опустив голову: «Сын! Мой Сын!»

Он постоял над мертвецом уронив голову. А в неподвижной ти-

шине все глаза смотрели на него.

Он пошатнулся, впустую хватаясь руками, потом схватил уздцы

лошади и стал садиться на все так же вздрагивавшую потными бока-

ми лошадь, судорожно выворачивавшую в торопливом дыхании кро-

вавые ноздри.

И вот уже топот пошел по степи, удаляясь. Он во все плечо

ударил плетью, и лошадь, покорно вытянув мокрую шею, прижав

буши, пошла карьером. Тени ветряных мельниц косо и длинно по-

гнались за ним через всю степь.

№57

Волшебные черные кони, утомившись, несли своих всадников

медленно, и неизбежная ночь стала их догонять. Чуя ее сзади, при-

тих даже неугомонный Бегемот и, вцепившись крепко-накрепко в

седло когтями, летел молчаливый и серьезный, распустив свой хвост.

Ночь, закрыв иссиня-черным платком леса и луга, зажгла где-то

далеко внизу печальные огонечки, теперь уже неинтересные и не-

нужные ни Маргарите, ни мастеру, — чужие огоньки. Ночь то, об-

гоняя кавалькаду, сеялась на нее сверху и выбрасывала в загрустив-

шем небе белые пятнышки звезд, то летела рядом и, хватая скачу-

щих за плащи, сдирала их с плеч, разоблачая обманы. И, когда

Маргарита, обдуваемая прохладным ветром, открывала глаза, она

видела, как меняется облик всех летящих к своей цели.

Вряд ли теперь узнали бы Коровьева-Фагота, самозваного пере-

водчика при таинственном и не нуждающемся ни в каких переводах

консультанте, в том, кто теперь летел непосредственно рядом с Во-

ландом. На месте того, кто в драной одежде покинул Воробьевы

горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня зо-

лоченой цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и

никогда не улыбающимся лицом.

Ночь оторвала пушистый хвост у Бегемота и, содрав с кота шерсть,

расшвыряла ее клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешав-

шим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-

пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире. Те-

перь притих и он, летел беззвучно, подставив свое молодое лицо

под свет, льющийся от луны. Сбоку всех летел, блистая сталью дос-

пехов, Азазелло. Луна изменила и его лицо: исчез бесследно неле-

пый безобразный клык, и кривоглазие оказалось фальшивым. У Аза-

зелло оба глаза, пустые и черные, были одинаковые и лицо белое и

холодное. Себя Маргарита видеть не могла, но она хорошо видела,

как изменился мастер. Его волосы, белеющие при луне, сзади со-

брались в косу, и она летела по ветру. Подобно юноше демону,

мастер летел, не сводя глаз с луны, но улыбался ей, как будто зна-

комой хорошо и любимой, и что-то бормотал сам себе по привыч-

ке, приобретенной в комнате № 118.

И наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Мар-

гарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала,