Iчтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была

уже осень и гололедица.

За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не

бывало, несмотря на то что она была доверху накладена. Это обсто-

ятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из ма-

ленькой кабардинской трубочки, отделанной серебром. На нем был

офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он

казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно

давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседев-

шие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я

подошел к нему и поклонился; он молча отвечал мне на поклон.

До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо,

что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Нале-

во чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вер-

шины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисова-

лись на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск

зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне

показалось, что они гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим

сторонам дороги торчали голые, черные камни; кое-где из-под снега

выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился.

— Завтра будет славная погода! — сказал я.

Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пачьцем на

высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.

№64

Я ушел далеко за город. По краям дороги, за развесистыми вет-

лами, волновалась рожь, и тихо трещали перепела; звезды тепли-

лись в голубом небе.

В такие ночи, как эта, мой разум замолкает, и мне начинает

казаться, что у природы есть своя единая жизнь, тайная и неулови-

мая; что за изменяющимися звуками и красками стоит какая-то веч-

ная, неизменная и до отчаяния непонятная красота. Я чувствую —

эта красота недоступна мне, я не способен воспринять ее во всей

целости. И то немногое, что она мне дает, заставляет только му-

читься по остальному.

Справа, над светлым морем ржи, темнел вековой сад барской

усадьбы. Над рожью слышалось как будто чье-то широкое, сдержан-

ное дыхание; в темной дали чудилась то песня, то всплеск воды, то

слабый стон. Теплый воздух тихо струился, звезды мигали, как жи-

вые. Все дышало глубоким спокойствием, каждый колебавшийся

02Колосок, каждый звук как будто чувствовал себя на месте, и только

я стоял перед этой ночью, одинокий и чуждый всему.

Меня потянуло в темную чащу лип. Из людей я там никого не

встречу: это усадьба старухи помещицы Ярцевой, и с нею живет

только ее сын-студент. Он застенчив и молчалив, но ему редко при-

ходится сидеть дома. Говорят, он замечательно играет на скрипке, и

его московский учитель-профессор сулит ему великую будущность.

Я прошел по меже к саду, перебрался через заросшую крапивою

канаву и покосившийся плетень. В траве, за стволами лип, слы-

шался смутный шорох и движения. И тут везде была какая-то тай-

ная и своя, особая жизнь.

Усталый, с накипавшим в душе глухим раздражением, я присел

на скамейку. Вдруг где-то недалеко за мной раздались звуки настраи-

ваемой скрипки. Я с удивлением оглянулся: за кустами акаций бе-

лел небольшой флигель, и звуки неслись из его раскрытых настежь,

неосвещенных окон. Значит, молодой Ярцев дома... Музыкант стал

играть. Я поднялся, чтобы уйти: грубым оскорблением окружающе-

му казались мне эти искусственные человеческие звуки.

Странная это была музыка, и сразу чувствовалась импровиза-

ция. Но что это была за импровизация! Звуки лились робко, неуве-

ренно. Они словно искали чего-то, словно силились выразить что-

то. Не самою мелодией приковывали они к себе, — ее, в строгом

смысле, даже и не было, — а именно этим томлением по чему-то

другому, что невольно ждалось впереди. Вот-вот, казалось, будет

схвачена тема. Но проходила минута, и струны начинали звенеть

сдерживаемыми рыданиями: намек остался непонятым.

С новым и странным чувством я огляделся вокруг. Та же ночь

стояла передо мною в своей прежней загадочной красоте. Но я смот-

рел на нее уже другими глазами: все окружавшее было для меня

теперь лишь прекрасным, беззвучным аккомпанементом к тем бо-

ровшимся, страдающим звукам.

№65

Легко вообразить, какое впечатление Алексей должен был про-

извести в кругу наших барышень. Но всех более занята была им дочь

Муромского, ближайшего соседа, Лиза (или Бетси, как звал ее обык-

новенно отец). Ей было семнадцать лет. Она была единственное и,

следственно, балованное дитя. Ее резвость и проказы восхищали

отца и приводили в отчаяние ее мадам, сорокалетнюю чопорную

девицу.