143Лицо с покрасневшими глазами и обындевевшими ресницами и что-

то кричал, но мне не разобрать было ничего. Он, вероятно, пытал-

ся приободрить меня, так как рассчитывал на скорое окончание пу-

тешествия, но расчеты его не оправдались, и мы долго плутали во

тьме. Он еще на станции уверял, что к ветрам всегда притерпеться

можно, только я, южанин и домосед, претерпевал эти неудобства

моего путешествия, скажу откровенно, с трудом. Меня не покида-

ло ощущение, что предпринятая мною поездка вовсе не безопасна.

Ямщик уже давно не тянул свою безыскусную песню; в поле была

полная тишина, белая, застывшая; ни столба, ни стога, ни ветрянок

мельницы — ничего не видно. К вечеру метель поутихла, но непро-

ницаемый в поле мрак — тоже невеселая картина. Лошади как будто

заторопились, и серебряные колокольчики зазвенели на дуге.

Выйти из саней было нельзя: снегу навалило на пол-аршина,

сани непрерывно въезжали в сугроб. Я насилу дождался, когда мы

подъехали наконец к постоялому двору.

Гостеприимные хозяева долго нянчились с нами: оттирали, обо-

гревали, потчевали чаем, который, кстати сказать, здесь пьют на-

столько горячим, что я ожег себе язык, впрочем, это нисколько не

мешало нам разговаривать по-дружески, будто мы век знакомы. Не-

преодолимая дрема, навеянная теплом и сытостью, нас, разумеет-

ся, клонила ко сну, и я, поставив свои валяные сапоги на прото-

пленную печь, лег и ничего не слышал: ни пререканий ямщиков, ни

перешептывания хозяев — заснул как убитый. Наутро хозяева на-

кормили незваных гостей и вяленой олениной, и стреляными зайца-

ми, и печенной в золе картошкой, напоили теплым молоком.

№30

Ночь в Балаклаве

В конце октября, когда дни еще по-осеннему ласковы, Балакла-

ва начинает жить своеобразной жизнью. Уезжают обремененные че-

моданами и баулами последние курортники, в течение долгого здеш-

него лета наслаждавшиеся солнцем и морем, и сразу становится про-

сторно, свежо и по-домашнему деловито, точно после отъезда

нашумевших непрошеных гостей.

Поперек набережной расстилаются рыбачьи сети, и на полирован-

ных булыжниках мостовой они кажутся нежными и тонкими, словно

паутина. Рыбаки, эти труженики моря, как их называют, ползают по

разостланным сетям, как будто серо-черные пауки, исправляющие

: •разорванную, воздушную пелену. Капитаны рыболовецких баркасов

точат иступившиеся белужьи крючки, а у каменных колодцев, где

беспрерывной серебряной струйкой лепечет вода, судачат, собираясь

здесь в свободные минуты, темнолицые женщины — местные жи-

тельницы.

Опускаясь за море, садится солнце, и вскоре звездная ночь, сменяя

короткую вечернюю зарю, обволакивает землю. Весь город погружа-

ется в глубокий сон, и наступает тот час, когда ниоткуда не доносит-

ся ни звука. Лишь изредка хлюпает вода о прибрежный камень, и

этот одинокий звук еще более подчеркивает ничем не нарушаемую

тишину. Чувствуешь, как ночь и молчание слились в одном черном

объятии.

Нигде, по-моему, не услышишь такой совершенной, такой иде-

альной тишины, как в ночной Балаклаве.

№31

На сенокосе

Трава на некошеном лугу, невысокая, но густая, оказалась не

мягче, а еще жестче, однако я не сдавался и, стараясь косить как

можно лучше, шел не отставая.

Владимир, сын бывшего крепостного, не переставая махавший

косой, почем зря резал траву, не выказывая ни малейшего усилия.

Несмотря на крайнюю усталость, я не решался попросить Владими-

ра остановиться, но чувствовал, что не выдержу: так устал.

В это время Владимир сам остановился и, нагнувшись, взял

травы, не торопясь вытер косу и стал молча точить. Я не спеша

опустил косу и облегченно вздохнул, оглядевшись.

Невзрачный мужичонка, прихрамывая шедший сзади и, по-ви-

димому, тоже уставший, сейчас же, не доходя до меня, остановил-

ся и принялся точить, перекрестившись.

Наточив свою косу, Владимир сделал то же с моей косой, и мы

не медля пошли дальше. Владимир шел мах за махом, не останав-

ливаясь, и, казалось, не чувствовал никакой усталости. Я косил из

всех сил, стараясь не отставать, и все более ослабевал. С деланным

безразличием махая косой, я все более убеждался, что у меня не

хватит сил даже для считанных махов косы, нужных, чтобы закон-

чить ряд.

Наконец ряд был пройден, и, вскинув на плечо косу, Владимир

пошел по уже хоженному покосу, ступая по следам, оставленным

Мкаблуками. Пот, не унимаясь, скатывался с моего лица, и вся ру-

баха моя была мокра, словно моченная в воде, но мне было хорошо:

я выстоял.

№32

Вернув Маргарите подарок Воланда, Азазелло распрощался с нею,

спросил, удобно ли ей сидеть. Гелла сочно расцеловалась с Марга-

ритой, кот приложился к ее руке, и провожатые тотчас растаяли в

воздухе, не считая нужным утруждать себя подъемом по лестнице.

Грач, включив фары, выкатил в ворота мимо мертво спящего чело-

века в подворотне, и огни большой черной машины пропали среди

других огней на бессонной и шумной Садовой.

Через час в одном из арбатских переулков, в подвале маленького

домика, в первой комнате, где все было так же, как было до страш-

ной осенней ночи прошлого года, за столом, накрытым бархатной

скатертью, под лампой с абажуром, возле которой стояла вазочка с

ландышами, сидела Маргарита и тихо плакала от пережитого потря-

сения и счастья. Перед ней лежала исковерканная огнем тетрадь и

возвышалась стопка нетронутых тетрадей. Домик молчал. В сосед-

ней маленькой комнате спал мастер, и его ровное дыхание было

беззвучно.

Наплакавшись, Маргарита взялась за не тронутую огнем тетрадь

и поняла: именно ее она перечитывала перед свиданием с Азазелло

под Кремлевской стеной. Не пытаясь уснуть, Маргарита рассматри-

вала рукопись, гладила ее, как гладят любимую кошку, и, повора-

чивая тетрадь в руках, оглядывала со всех сторон, то останавливаясь

на титульном листе, то открывая конец. На нее накатала вдруг ужасная

мысль, что все это колдовство, что тетради исчезнут из глаз и что,

если она, проснувшись, сейчас окажется в своей спальне в особня-

ке, ей придется идти топиться.

Но эта страшная мысль, как отзвук долгих страданий, пережива-

емых ею, была последней. Ничто не исчезало: всесильный Воланд

был действительно всесилен. Маргарита могла сколько угодно, хотя

бы до самого рассвета, шелестеть листами тетрадей, разглядывать их

и целовать и перечитывать слова: «Тьма, пришедшая со Средиземно-

го моря, накрыла ненавидимый прокуратором город... Да, тьма...»

№33

Сумерки, может быть, и были причиной того, что внешность

прокуратора резко изменилась. Он как будто на глазах постарел,

(6сгорбился и, кроме того, стал тревожен. Один раз он оглянулся и

почему-то вздрогнул, бросив взгляд на пустое кресло, на спинке

которого лежал плащ. Приближалась прозрачная ночь, вечерние тени

играли свою игру, и, вероятно, усталому прокуратору померещи-

лось, что кто-то сидит в пустом кресле. Допустив малодушие, по-

шевелив брошенный плащ, прокуратор, оставив его, забегал по бал-

кону, то подбегая к столу и хватаясь за чашу, то останавливаясь и

начиная бессмысленно глядеть в мозаику пола.

В течение сегодняшнего дня уже второй раз на него пала тоска.

Потирая висок, в котором от утренней боли осталось только ноющее

воспоминание, прокуратор все силился понять, в чем причина его

душевных мучений, и, поняв это, он постарался обмануть себя.

Ему ясно было, что, безвозвратно упустив что-то сегодня утром, он

теперь хочет исправить упущенное какими-то мелкими и ничтожны-

ми, а главное, запоздавшими действиями. Но это очень плохо уда-

валось прокуратору. На одном из поворотов, круто остановившись,

прокуратор свистнул, и из сада выскочил на балкон гигантский ост-

роухий пес в ошейнике с золочеными бляшками.

Прокуратор сел в кресло; Банга, высунув язык и часто дыша,

уселся у ног хозяина, причем радость в глазах пса означала, что

кончилась гроза и что он опять тут, рядом с человеком, которого

любил, считал самым могучим в мире, повелителем всех людей,

благодаря которому и самого себя пес считал привилегированным

существом, высшим и особенным. Но, улегшись у ног хозяина и

даже не глядя на него, пес сразу понял, что хозяина его постигла

беда, и поэтому Банга, поднявшись и зайдя сбоку, положил лапы и

голову на колени прокуратору, что должно было означать: он утеша-

ет своего хозяина и несчастье готов встретить вместе с ним. Это он

пытался выразить и в глазах, скашиваемых к хозяину, и в насторо-

жившихся, навостренных ушах. Так оба они, пес и человек, любя-

щие друг друга, встретили праздничную ночь.

№34

Я проснулся ранним утром. Комната была залита ровным жел-

тым светом, будто от керосиновой лампы. Свет шел снизу, из окна,

и ярче всего освещал бревенчатый потолок. Странный свет — неяр-

кий и неподвижный — был вовсе не похож на солнечный. Это све-

тили осенние листья.

За ветреную и долгую ночь сад сбросил сухую листву. Она лежала

разноцветными грудами на земле и распространяла тусклое сияние,

j. i 'и от этого сияния лица людей казались загорелыми. Осень смешала

все чистые краски, какие существуют на свете, и нанесла их, как на

холст, на далекие пространства земли и неба.

Я видел сухую листву, не только золотую и пурпурную, но и фио-

летовую, и серую, и почти серебряную. Краски, казалось, смягчи-

лись из-за осенней мглы, неподвижно висели в воздухе. А когда бес-

прерывно шли дожди, мягкость красок сменялась блеском: небо, по-

крытое облаками, все же давало достаточно света, чтобы мокрые леса

могли загораться вдали, как величественные багряные и золотые по-

жары. Теперь конец сентября, и в небе какое-то странное сочетание

наивной голубизны и темно-махровых туч. Временами проглядывает

ясное солнце, и тогда еще чернее делаются тучи, еще голубее чистые

участки неба, еще чернее неширокая проезжая дорога, еще белее про-

глядывает сквозь полуопавшие липы старинная колокольня.

Если с этой колокольни, забравшись по деревянным расшатан-

ным лестницам, поглядеть на северо-запад, то сразу расширится

кругозор. Отсюда особенно хорошо видна речонка, обвивающая под-

ножие холма, на котором раскинулась деревня. А вдали виднеется

лес, подковкой охвативший весь горизонт.

Стало смеркаться, с востока наносило то ли низкие тучи, то ли

дым гигантского пожара, и я вернулся домой. Уже поздним вечером

вышел в сад, к колодцу. Поставив на сруб толстый фонарь, достал

воды. В ведре плавали желтые листья. Никуда от них не спрятать-

ся — они были повсюду. Стало трудно ходить по дорожкам сада:

приходилось идти по листьям, как по настоящему ковру. Мы нахо-

дили их и в доме: на полу, на застеленной кровати, на печке —

всюду. Они были насквозь пропитаны их винным ароматом.

№35

После полудня стало так жарко, что пассажиры перебрались на

верхнюю палубу. Несмотря на безветрие, вся поверхность реки ки-

пела дрожащей зыбью, в которой нестерпимо ярко дробились сол-

нечные лучи, производя впечатление бесчисленного множества се-

ребряных шариков. Только на отмелях, там, где берег длинным

мысом врезался в реку, вода огибапа его неподвижной лентой, спо-

койно синевшей среди этой блестящей ряби.

На небе не было ни тучки, но на горизонте кое-где протянулись

тонкие белые облака, отливавшие по краям, как мазки расплавлен-

ного металла. Черный дым, не подымаясь над трубой, стлался за

пароходом длинным грязным хвостом.