1. Временные грани японской истории

А. Начальный момент истории

Вопрос о начальном моменте исторической жизни японского народа определяется двумя координатами: какое событие следует считать безусловно историческим, т. е. что является первым бесспорно историческим фактом в жизни Японии — такова первая координата; в какой хронологический момент оно имело место — такова вторая координата. Проблема распадается на две части: фактическую и хронологическую, — конечно, неотделимые друг от друга по существу, но могущие быть рассматриваемы, с точки зрения методологического удобства, каждая в отдельности.

По первому вопросу, обстановка, в которой приходится действовать современному исследователю, отличается ярко выраженным двойственным характером. С одной стороны, мы имеем перед собою историческую традицию, достаточно утвердившуюся, общепринятую и занимающую уже определенное место в самом историческом мировоззрении японцев, с другой — ряд сомнений, колебаний, догадок, — часто очень остроумных, часто очень вероятных, иногда серьезно обоснованных, но никогда не имеющих законоустанавливающей силы. И между Сциллой традиции, уже теперь почти явно, с точки зрения точной науки, несостоятельной, и Харибдой исторической гиперкритики приходится лавировать нынешнему историку, желающему быть вполне честным в своих исторических построениях, касающихся древней Японии. Историческая традиция, господствующая и по сие время, особенно в широких кругах японской жизни и науки, сводится к признанию первым действительно историческим событием Японии деятельности первого «земного» властителя Японии — Дзимму *), как его назвали впоследствии. До него действовали боги, — или небесные, или земные. Семь поколений небесных богов и пять поколений земных предшествовали веку Дзимму, и их деятельность должна почитаться не принадлежащей собственно истории японской земли и ее народонаселения. Лишь с Дзимму начинают развертываться события, которые можно считать историческими фактами. События эти, покрывающиеся почти полностью деятельностью самого Дзимму, сводятся, главным образом, к факту перехода его самого с руководимым им племенем — народом с о. Кюсю на о. Хонсю, или точнее: из провинции Хюга на юго-востоке Кюсю — в провинцию Ямато, в южноцентральном Хонсю. Это переселение для Дзимму явилось результатом его желания или объективной необходимости привести в состояние полного подчинения те народности, которые обитали в те времена на «Востоке» — по терминологии древней японской истории, т. е. на северо-восток от Кюсю, ближайшим же образом — на Хонсю, в его указанных частях. Именно эти военные мероприятия и имеет, главным образом, в виду повествование о Дзимму. Помимо этого затрагиваются и некоторые подробности его мирной деятельности, — вроде постройки святилища для хранения в нем, между прочим, трех «священных предметов» японского государства, так назыв. «Сансю-но-дзинки» — в позднейшей терминологии, т. е. металлического зеркала, меча и «изогнутой» яшмы.

Эти «священные предметы» являются и поныне эмблемами государственной власти, символами божественного происхождения императорского дома и его наследственного могущества, преемственно-восходящего к самому центральному божеству религии Синто — богине Аматэрасу, именно эти три «предмета» передавшей, как эмблему власти, своему внуку — богу Ниниги, при вручении ему всего государства. Повествование касается и таких фактов, как женитьба Дзимму или устроение им своей резиденции в одном постоянном пункте — Касивара у горы Унеби-яма.

К этому, в сущности, и сводится весь цикл этих первых, согласно традиции, исторических событий Японии. До Дзимму тянется «век богов», с Дзимму начинается земная история японского народа, и его деятельность уже настолько прочный исторический факт, что с нее именно и возможно начинать построение истории Японии.

Происхождением своим эта традиция обязана, конечно, значению и обаянию Кодзики и Нихонсёки. И в том и другом произведении существует начальный отдел «Ками-но-ё» (век богов), повествующий о «небесной истории Японии», и именно с Дзимму оба они начинают «земную историю». Кодзики и Нихонсёки означают для японцев нечто гораздо большее, чем простые исторические памятники; это — своды мифологических сказаний; это — хранилище сокровищ национальной религии Синто, зеркало исконной идеологической традиции древней Японии. Значение их, действительно, неоцененно для любого исследования древней Японии и для надлежащего понимания многих сторон последующей и даже современной нам культуры. Поэтому обаяние Кодзики и Нихонсёки необычайно велико, и естественно, что и история не преминула заимствовать от них свои положения, касающиеся вопроса о начале исторического существования японского народа, т. е. того, о чем они преимущественно и говорят.

Сила этой традиции, восходящей, таким образом, к Кодзики и Нихонсёки, сказывается на протяжении всего существования японской историографии и японской исторической науки. Уже в эпоху Нара, т. е. в VIII столетии по Р. X., когда и появились оба вышеназванных памятника, отдел «век богов» понимали, как повествующий о доисторическом существовании Японии и смотрели на деятельность Дзимму, как на начало собственной истории. Той же точки зрения держится и автор большого свода исторических материалов, вышедших, как полагают, в 892 г. под названием «Руйдзю-кокуси» — известный «канцлер» Сугавара Ми-тидзанэ, поместив материалы из «века богов» в отделе «религия», согласно его классификации всех материалов по их качествам и содержанию. В эпоху власти дома Токугава, т. е. в течение XVII, XVIII и первой половины XIX в. думали точно так же, и наиболее авторитетные историки этого времени полагают начало истории в той же деятельности Дзим-му. Так поступает известный историографический памятник Японии, созданный стараниями одного из тех же Токугава — Мито'ского князя Токугава Мицукуни и вышедший в свет около 1709 г., под названием «Дайнихон-си» — История великой Японии. С этой традицией японская историческая наука вступила и в новый период японской исторической жизни — в эпоху Мэйдзи, т. е. ту, которая, начавшись в 1868 г., привела Японию в самое живое соприкосновение и взаимодействие со всем остальным культурным миром. В наше время эта традиция не только продолжает официально поддерживаться, но не колеблется особенно значительно и учеными историками новой школы. Можно указать ряд фактов, когда попытки ее опровергнуть наталкивались на враждебное отношение даже в среде самих ученых.

Тем не менее попытки выйти из рамок этой традиции и вступить на путь иного отношения к ранней японской истории наблюдались и в дореформенной Японии, имеют место они и сейчас. Еще в эпоху тех же Токугава, когда традиция эта была вновь утверждена и укреплена трудом Мицукуни, вскоре же после окончания его, около 1716 г., другой не менее известный национальный ученый и государственный деятель, сподвижник IV-го Сегуна — Иэнобу, Араи Хакусэки пишет свой «Курс древней истории» — «Коси-цу», где пытается отнести начало собственно истории ко временам, гораздо более ранним, чем эпоха Дзимму. Хакусэки хочет видеть в отделах Кодзики и Нихонсёки, посвященных «веку богов», такие же элементы чисто исторического повествования, как и в последующих отделах тех же сочинений, утверждая, что во всех сказаниях этого «века богов» следует видеть повесть не о богах, но о людях. Он указывает, что все эти сказания должны быть истолкованы в аллегорическом смысле, и там, где мы видим пред собою как будто бы чистый миф, на самом деле, рассказ о великих людях древности и о их деятельности, Такой своеобразный «эвгемеризм» на почве Японии, впрочем, не имел большого значения: его влияние ограничилось лишь пределами школы, идущей вслед за самим Хакусэки, и современная научная критика, так же подвергающая сомнению обычную традицию, как и он, все же не находит в его работе сколько-нибудь устойчивых доводов, могущих повлиять на положительное решение в принятом именно им направлении, Приемы исторической критики Хакусэки и своеобразны, и мало научны. Он совершенно не считался с мифологией и не хотел знать про возможность сравнительного изучения мифов и обнаружения этим путем в самих древних памятниках различных напластований определенно мифологического характера. Хакусэки хотел быть сверх-историком, но, не владея исторической методологией, в приемах своего исследования был, главным образом, филологом, так что нынешняя японская историческая критика, работая сама над той же проблемой, не может принимать построений и доводов смелого токугавского новатора.

В новой Японии нет недостатка в попытках переоценки установившейся исторической традиции, причем обычно идут в двух направлениях: с одной стороны, подвергают более строгому и систематическому исследованию сами древние исторические памятники — и в первую очередь те же Кодзики и Нихонсёки, стараясь проникнуть в характер тех элементов, из которых эти памятники образованы, и снять при этом мифологический покров с того, что этим покровом только окутано, но само по себе мифологии не представляет; с другой же стороны, — ищут опорных точек в исследованиях тех же памятников, где-нибудь вне их, стремясь найти подтверждение или опровержение их в иных областях, могущих служить целям истории: так привлекаются и археология, и первобытная культура, и этнография, и даже сравнительная мифология. Работа в настоящее время ведется довольно энергично, и многое уже сделано, хотя бы для того, чтобы серьезно поколебать обычную традицию и противопоставить ей нечто уже более надежное в историческом смысле.

В результате общей работы, очень, конечно, разнообразной и противоречивой в своих отдельных моментах, совершенно явственно определилось, что выделение из всего повествования о древней Японии, которое мы имеем в Кодзики и Нихонсёки, а затем и в дальнейшей историографии, момента деятельности Дзимму, как определенно «исторического» — совершенно ни на чем не основано в научном смысле этого слова. Если ближе всмотреться в самый характер повествования о нем и сопоставить его с тем, что наблюдается в отделе «века богов», то ощутительной разницы не окажется. Характер повествования, самый тон его, стилистический колорит, композиционные особенности, — все это определенно связывает главу о Дзимму со всем предыдущим в одно очень родственное по своему содержанию целое. Затем, если обратиться к той историко-куль-турной схеме, на которой строится повествование о «веке богов» и о периоде Дзимму, то и тут обозначится полное совпадение в первом и втором случае: те же принципы родового быта, те же основы авторитарной культуры в духе патриархального строя, и, наконец, что очень характерно — тот же доминирующий принцип единства политики и религии, тождество социальной связи с связью культовой, который имеет такое огромное значение и в дальнейшей истории Японии, став основой своеобразного легитимизма и приведя к созданию особой теории существа верховной власти в государстве. И действительной историчности — в смысле твердо установленных фактов — в главе о Дзимму также мало, как и в предыдущих главах этих исторических сводов. На это уже давно указано японскими историками, и гораздо правильнее видеть во всех фактах деятельности Дзимму всего только отражения таких же общих этнических сдвигов, которые могут отыскаться — и несомненно отыщутся — и в «веке богов».

Впрочем, это относится не только к повествованию о Дзимму: и последующие главы Кодзики и Нихонсеки также мало отличаются от «века богов» в вышеупомянутом смысле. Если и есть в чем-либо различие, то разве в наличии больших «земных» подробностей, сущность же в самом характере рассказа и подкрепляющей его изнутри культурно-исторической схемы — остается одной и той же. Поэтому, в практике современного исследования вопроса гораздо правильнее и, уже во всяком случае, осторожнее будет придерживаться метода органического связывания целого ряда глав Кодзики и Нихонсеки, начиная с Дзимму, с отделом «века богов». И при этом изучать этот объединенный комплекс с двух сторон, исходя из разных по содержанию предпосылок: смотреть и на ту и на другую часть только как на мифологию, стараясь вскрыть сущность мифологических элементов «века богов» и их дальнейшее действие в повествовании о Дзимму и его преемниках, т. е. включая методологически и эту последнюю эпоху в мифологию; или же наоборот: идти по пути историческому, восходя постепенно от Дзимму и его наследников к повествованиям о богах и оценивая эти последние с исторической точки зрения, т. е. включить с методологической точки зрения в зону истории и «век богов». Оба памятника и могут быть, и должны быть исследованы по двум этим линиям, и следует думать, что японской науке не придется слишком долго ждать авторитетных разъяснений и в той, и в другой области.

Однако, совершенно необходим и теоретически, и в большом применении в настоящее время и фактически еще один прием установки первого исторического факта в Японии: это — привлечение исторических свидетельств из литературы соседних стран. В этом отношении японские историки поставлены в условия полнейшей возможности работы рядом в Китае, — стране, с которой Япония так тесно связана и исторически, и культурно, с давних пор существовала и энергично развивалась историография — и официального характера, в виде известных динас -тийных историй, фиксирующих жизнь, установления и всю картину культуры каждой из многочисленных династий, правивших в Китае, и характера работ частных историков, вроде хотя бы знаменитого труда Сыма Цяня — «Исторические записки» (Ши-цзи); с другой стороны и Корея — верная ученица Китая, и его усердная подражательница во всем, неустанно культивировала такую историографию и у себя, и хотя очень древних исторических работ Кореи, т. е. как раз наиболее важных для нас, в виду особой близости древней Кореи к древнейшей Японии, — и не осталось, все же и то, что у нас имеется, достаточно важно и серьезно, если только, конечно, и здесь вооружиться критическим оружием. Этот путь, — сопоставления, проверки и взаимных дополнений — с одной стороны, данных японской древней историографии, с другой — всех упомянутых памятников Китая и Кореи, теперь уже совершенно необходим и неизбежен, и очень симптоматично и отрадно появление на кафедрах общей истории Дальнего Востока в японских Университетах вполне авторитетных в этой области исследователей. И вполне прав один из крупных современных историков проф. Куроита, указывая, что в данный момент японскую историю вполне безопасно, с точки зрения проверенной историчности, начинать не с Дзимму, как это делается обычно, но с эпохи первых определенно исторических сношений с Кореей, каковые нашли себе отражение и в японской историографии, и в корейской, т. е., значительно позже. Разумеется, эта позиция пока временная, и дальнейшее изучение исторических памятников, последующие результаты археологических, этнографических и лингвистических изысканий должны постепенно отодвигать этот начальный пункт все дальше и дальше в глубь веков. Пока же мы должны начинать историю с тех сношений с Кореей, которые зафиксированы историографией обеих стран.

Но к какому же времени следует эти сношения отнести? И к какому моменту следует приурочить деятельность Дзимму, если следовать обыч-ной традиции? Этот вопрос все время напрашивался сам собою, и в дальнейшем его необходимо осветить.

Выше было замечено, что начало японской истории определяется двумя координатами: событием, которое следует считать безусловно историческим, и моментом, к которому оно приурочивается. По первому вопросу ответ только что дан, что же касается второго, то здесь мы опять сталкиваемся со значительными затруднениями. Если даже соглаеться с гипотезой Дзимму, то сказать, когда он царствовал — очень трудно, если опять-таки не следовать традиции, действующей и в этой области. Уже легче, но все же не так просто, — приурочить к определенному хронологическому моменту и факт первых исторических сношений с Кореей. Все это требует большой предварительной работы над установлением японской исторической хронологии вообще.

Как почти всегда бывает в начале исторической жизни всякого народа, и древняя Япония не знала искусства точно вычислять время. Первоначальные наблюдения сводились исключительно к установлению факта периодической смены времен года и лунных фаз. Настоящая календарная наука появляется как и большинство культурных институтов из Азии: согласно показанию Нихонсеки первый календарь заносится в Японию из Пякчэ, государства, существовавшего в Корее, лишь только через двадцать восемь поколений после Дзимму, в 14 г. правления 29-го царя Ким-мэй, т. е. в 553 г., причем уже на следующий год в Японии появляется и специалист по этому делу — корейский ученый, «доктор календарной науки» (Рэки-хакасэ). Однако, только в 12 г. царствования 33-го правителя Японии — царицы Суйко, т. е. в 604 г. по Р. X., этот корейский календарь был принят официально и стала возможной хронологическая фиксация событий.

Вслед за введением календаря при Суйко оказалось возможным и ретроспективное установление хронологических дат, т. е. приурочение и ранее царствовавших правителей к определенному хронологическому моменту. Такое исчисление было произведено на основании целого ряда свидетельств древней исторической литературы и прежде всего — Код-зики и Нихонсёки, так что, в конце концов, составилась как бы точная хронология всех событий жизни Японии, восходящая к самому Дзимму. Эта хронология вплотную слилась с описанной выше традицией и составляет с нею одно неразрывное целое. Согласно этому исчислению японская история знает и точную дату своего начала. Из всей деятельности Дзимму взят один момент, с одной стороны — наиболее поддающийся такому хронологическому определению, с другой же — имеющий и большое принципиальное значение: — это устроение им своей постоянной резиденцией Касивара у горы Унэби-яма в провинции Ямато. Событие это, имеющее вполне конкретное материальное содержание, означает собою в большей или меньшей степени окончательное утверждение пришельцев, руководимых Дзимму, в Ямато, т. е. в центре Японии, и знаменует таким образом конец «местного» периода в жизни японского племени на юге о. Кюсо и наступление новой эры «общеяпонского» значения этого племени. Год этот считается в этом смысле моментом основания японского государства, именуется первым по счету, и от него уже исходит все дальнейшее летосчисление, так что 1868 г. нашей эры, т. е. момент вступления Японии в общую мировую историю, оказывается по этому счету — 2528-м. Этот счет «от основания империи», так напоминающий римский счет ab urbe condita и служит основной канвой для всех последующих хронологических обозначений.

Наряду с этим основным способом летосчисления японцы пользуются другим, принцип которого был заимствован из Китая. Этот второй способ сводится к обозначению дат по годам царствования отдельных правителей, которые получают свое специальное наименование, либо одно на все царствование, либо же изменяемое, и иногда по нескольку раз, в правление одного и того же властителя. Годы правления ныне царствующего императора Ёсихито носят названия «Таисё» и текущий 1923 г. обозначается в Японии, как «одиннадцатый год эры Таисё». Введена эта система уже довольно поздно — в 645 г. по Р. X. *) и ею с того времени обычно и пользуются, как в официальном языке, так и в быту.

Если следовать этой традиционной хронологии, то первый год японской истории — основание Дзимму резиденции в Касивара, т. е. событие, предполагаемое этой традицией вполне историческим, соответствует 660 г. до Р. X. и, таким образом, начало истории Японии оказывается уже вполне определенным обеими координатами: и фактической и хронологической.

Само собой разумеется, что поскольку подвергается сомнению само утверждение историчности и Дзимму, в целом, и факта основания им своей резиденции в Касивара, в частности, постольку же проблематической становится и сама хронология, связанная с этой традицией. Не говоря уже о том, что ретроспективное исчисление дат, которое проделала прежняя японская историография, вообще затруднительно, — особенно если принять во внимание то, что приходится основываться, при этом, на своеобразном счете времени, — по так наз. циклам животных или особых знаков, — более внимательное и более научное рассмотрение Кодзи-ки и Нихонсёки обнаруживает несомненную несостоятельность большей части их циклической хронологии: с одной стороны, бросается в глаза явно несообразный факт необычайного долголетия главных действующих лиц истории, с другой — мы часто сталкиваемся с определенной гиперболой; нередки, наконец, и прямые ошибки и взаимные противоречия. Все это заставляет современных ученых историков отвергнуть безусловно всю раннюю хронологию, основанную на этих памятниках, и пытаться строить свою новую.

Проф. Куроита, сопоставляя с традиционной хронологией показания и свидетельства корейских исторических источников, обращает внимание на очень знаменательный факт полнейшего несовпадения в датах и часто даже — в фактах всего того, что имело место до правления царя Инке, т. е. до самого 412 г. по Р. X. Лишь с этого царствования появляется уже большая или меньшая согласованность, и только после правления Юряку, т. е. с 480 г. начинается уже полное подтверждение дат одной истории датами другой. Этим самым Куроита отбрасывает из традиционной истории промежуток времени с 660 г. до Р. X. по 480 г. по Р. X., т. е. 1100 с лишком лет и считает начальным моментом японской истории для нынешнего состояния науки именно период Инке — Юряку, т. е. 412—480 гг. по Р. X. Это время начинает уже отличаться фактической прочностью и хронологической достоверностью и должно стать на место мифического Дзимму с его 660 г. до Р. X.

Гораздо более осторожен и настойчив в своих хронологических изысканиях проф. Нака, являющийся наибольшим авторитетом в этой области в настоящее время. Его работа «Очерк древней хронологии» (Дзесэй-нэнки-ко) представляется основополагающей, и его исчисления пользуются наибольшим признанием среди ученых.

Нака, исходя из тех критических соображений по поводу Кодзики и Нихонсеки и привлекая данные историографии Китая и Кореи, отправным пунктом своего исследования берет год официального принятия календаря, т. е. с 604 г. по Р. X. (12 г. Суйко), и идя отсюда в глубь, старается всюду проверять традиционную хронологию. Таким путем он восходит к тому моменту, который считает возможным утвердить с некоторой достоверностью и таковым полагает 258 г. по Р. X., по Нихонсеки соответствующий 58-му году царствования Одзин, или вернее 58-му году регентства его супруги Дзингу, прославившейся своим походом на Корею и этим самым отразившейся в корейской истории; по Кодзики же это совпадает с годом смерти царя Судзин. С этого момента, т. е. с 258 г., проф. Нака считает возможным хоть с некоторою приблизительностью начинать летосчисление и дает в дальнейшем ряд опорных пунктов для последующих исследований. Однако, тот же Нака с несомненностью устанавливает и факт постоянного расхождения хронологических дат Кодзики и Нихонсеки вплоть до самого царствования Юряку включительно, и находит наибольшую согласованность только с 21-го года царствования Кэйтай, т. е. с 527г. по Р. Х. Этот последний момент, подтверждаемый совместно обоими главнейшими источниками древней истории Японии и контролируемый, с другой стороны, корейскими историческими памятниками, может, если придерживаться максимума осторожности, считаться первой прочной хронологической датой японской истории.

При свете такой научной хронологии открываются крайне любопытные перспективы в направлении установки хронологических дат тех событий, которые признаются официально историей. Если на минуту допустить справедливость признания Дзимму исторической фигурой и его деяния в Ямато действительно имевшими место, то можно более научно, хоть и приблизительно — определить время этой деятельности.

Учитывая полное отсутствие в Кодзики каких-либо циклических обозначений времени до Судзин, т. е. до 258 г. по Р. X. и следуя указанию, что Судзин был десятым по счету правителем после Дзимму, можно дать приблизительную дату этого последнего, как это следует по Кодзики. Если для каждого царствования взять цифру 30 лет, каковая продолжительность, в среднем, обычна для последующих эпох, то Дзимму должен отстоять от Судзин приблизительно за 270 — 300 лет; иначе говоря, годом основания японской империи окажется не 660 до Р. X., но эпоха почти начала христианской эры *).

Таким образом, резюмируя все сказанное выше по вопросу о начальном моменте японской истории, мы можем установить нижеследующие положения:

а) Обычная историческая традиция, господствующая и по сие время в качестве официальной версии японской истории и основанная, главным образом, на двух исторических памятниках VIII в. по Р. X. — Код-зики и Нихонсеки, полагает первым действительно-историческим событием в жизни японского народа деятельность первого «земного» властителя Японии — Дзимму, перешедшего со своими дружинами с юга Кюсю на центральный Хонсю, в провинцию Ямато, и здесь, после борьбы с обитавшими тут доселе «непокорными» племенами, прочно утвердившегося, с отнесением центрального события этой деятельности — обоснования в постоянной резиденции в Касивара — к 660 г. до Р. X.

б) Современная японская историческая наука считает исторический характер самого Дзимму при нынешнем состоянии исследования недоказанным, традиционный же 660 г. неприемлемым, даже при условии признания Дзимму. С наибольшей вероятностью в этом случае, нужно предположить время приблизительно около начала христианской эры.

Взамен этого выставляются несколько положений:

а) Началом действительной исторической эры в Японии следует считать момент совпадения японских и корейских источников, как со стороны фактической, так и хронологической. Таковое впервые начинает обнаруживаться в эпоху между Инке и Юряку, т. е. в промежуток времени с 412 по 480 г. по Р. X. (проф. Куроита).

б) Началом исторической эры в Японии следует считать и особенности момент наибольшей согласованности японских исторических источников, как между собою, так и с корейскими историографическими трудами. Таковой наступает с 21 г. Кэйтай, т. е. с 527 г. по Р. X. (проф. Нака).

в) Эпохой большей или меньшей достоверности, но хронологически неустойчивой может представляться все время с момента первых циклических указаний Кодзики, т. е. с правления Судзин до 21 г. Кэйтай, т. е. с 258 по 527 г. по Р. X., с какого момента начинается прочное историческое повествование (проф. Нака).

Б. Конечный момент истории

Вопрос о конечном моменте истории народа, который еще не сошел с исторической сцены, истории государства, которое продолжает существовать, может иметь лишь одно значение — с какого момента следует считать «историческое» уже превращающимся в «действительность текущего дня»? На каком событии собственно историческое исследование должно закончиться и уступить место мемуарам, собраниям материалов, освещениям событий их участниками, — словом, тому, что зовется «свидетельством современников»? Японская история знает свою вполне определенную до поры до времени конечную грань, резко выделяющуюся во всем течении событий и совершенно бесспорную: это — 1867 — 68 год, момент падения феодальной империи Токугава и превращения Японии в монархию, сначала несколько неопределенного типа, потом — в конституционную. Этот год знаменует собою полный разрыв со всем предшествующим периодом и является, действительно, в полном смысле слова началом новой эры, годом официального рождения той новой Японии, которая с тех пор стала жить и вырастать на наших уже глазах. В этом году властитель страны — Сэйи-тайсёгун Токугава Кэйки должен был под давлением событий отказаться от своей наследственной власти, которую представители его дома держали в своих руках с самого 1600 г., и уступить место монарху, представителю издревле, от самого Дзимму первенствующего в некотором смысле рода — известному императору Муцухито. Этот год ознаменовался крушением всего того строя, который был основан на нераздельном господстве военного сословия и представлял собою своеобразно поставленное феодальное государство. С этого года начинается политическое господство третьего сословия в союзе с бывшим мелким служилым дворянством, так наз. самураями. Эра — совершенно точно обозначенная и никем не оспариваемая. На этом моменте и может, собственно, кончаться научно-историческое изучение Японии. Однако, при всем том, на наших глазах определилась и еще одна грань японской истории; прошел еще один период, имеющий свои ясные и отчетливые контуры, несмотря на свою близость к нам. Это — период новейшей истории Японии, в значительной части своей покрывающийся названием «Мэйдзи», как именовалась эта часть в официальной японской терминологии, соответственно данному ей наименованию годов правления. Мэйдзи — обозначение годов царствования императора Муцухито, и его эпоха может считаться внутри себя совершенно законченной. Ее историческое начало — упомянутый переворот 1868 г. — первый год царствования Муцухито, ее конец 1912 г. — момент его смерти. Но не этим, чисто случайным признаком обозначен конец Мэйдзи: к этому моменту закончилось превращение Японии из замкнутой феодальной империи в мировую державу, закончился процесс внутренних изменений и внешнего роста *). Аннексия Кореи явилась заключительным звеном длинной цепи последовательно и неуклонно развивавшихся событий. Поэтому, как все еще ни близок к нам этот период, как ни трудно его историческое исследование, историк может уже готовиться к будущему изучению новой эпохи — с 1868 по 1912 г. С 1912 г. началась новая фаза существования Японии, еще не поддающаяся никакому прочному историческому учету.