Н. И. КОНРАД

ЯПОНИЯ. НАРОД И ГОСУДАРСТВО

Исторический очерк

ЯПОНСКИЙ НАРОД, ЕГО СОСТАВ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ *)

Вопрос о составе и происхождении японского народа, т. е. того антропологически, этнографически и культурно-исторически целого, которое с давних пор является носителем всего исторического процесса и выступает в настоящее время как единый и неделимый этнический субъект, к тому же это единство особенно подчеркивающий и чрезвычайно им гордящийся, — может считаться вполне закономерно поставленным и в области специально исторического исследования.

Несомненно, по своему существу и по характеру тех методов, с помощью которых может продвигаться вперед его раскрытие и освещение, — вопрос этот принадлежит прежде всего антропологии, этнографии, после этих последних — лингвистике, сопряжен самым теснейшим образом с археологией; и тем не менее, он имеет существеннейшую важность и для японской истории, особенно в той ее части, которая ближайшим предметом своего внимания считает культуру, ее состав и ее развитие. Более того, его постановка совершенно необходима — и при этом в самом же начале — и для исторического исследования, если только оно хочет чувствовать себя с первых же шагов на твердой почве.

Эта необходимость выясняется прежде всего при попытках определить начальный пункт, исходный момент исторического бытия японского народа. Где началось это бытие, где искать его истоки, к какому месту возводить здесь тот исторический процесс, который подошел вплотную к нашему времени и соприкоснулся территориально и хронологически с историей Запада? С какого момента начинать историческое повествование, какое событие считать началом «истории», к какому хронологическому пункту отнести исток того процесса, который так широко развернулся впоследствии и ныне вышел из берегов собственно Японии?

Для решения вопросов о времени и месте начала японской истории проблема этнического состава и происхождения японского народа является несомненно основной, и избегнуть ее не могли ни японские историки дореформенной Японии, ни тем более современные ученые японцы, занимающие кафедры отечественной истории в японских университетах.

Тем более же важна она для определения происхождения и составных элементов японской национальной культуры, — и нынешние историки культуры, как японцы, так и особенно европейцы потратили не мало трудов, а еще больше остроумия на посильное освещение этой этнической проблемы.

Не меньшее значение имеет эта же проблема и для успешного пользования древнейшими историческими и историко-культурными памятниками — этого основного условия исторической науки. Мы имеем перед собою в настоящее время ряд таких памятников — то чисто археологических, в виде находок в курганах, остатков пещерных жилищ и т. п., к сожалению, пока не очень многочисленных и ждущих лучшей обработки; то исторических или историко-географических, как, например, древнейшие историко-мифологические своды и хроники Кодзики и Нихон-секи, или географически-этнографические описания, вроде серий так наз. Фудоки; имеем ряд чисто мифологических построений и систем, содержащихся в тех же Кодзики и Нихонсеки и могущих быть предметом и исторического исследования. Перед нами, наконец, устная религиозно-мифологическая традиция, незыблемо хранящая многие отголоски отдаленного прошлого и дающая иногда ключ к тем же письменным памятникам древней мифологии. Мы знаем даже письменное закрепление этой традиции в форме позднейших записей, своеобразную фиксацию ее в наименованиях божеств народной религии и мифологии.

Этих памятников, как исторических, археологических, так и этнографических японская историческая наука знает уже очень большое число и давно уже обосновывает на них целый ряд своих положений и гипотез. Тем более же они получают важное значение при обращении с ними с помощью аппарата европейской исторической методологии, прикосновение которой, может быть, впервые откроет их истинное лицо, — содержание и ценность. И, конечно, при первой же попытке использовать их для целей исторического изучения, сам собою ставится вопрос об этническом составе японского народа, так как лишь в связи с ним, в тесной зависимости от его решения, может быть произведен надлежащий анализ содержимого этих памятников, т. е. положены первые прочные камни в основу всей японской истории. Существенно важным этот вопрос является и для определения природы носителя исторического процесса в Японии, — самого японского народа, именно с того момента, когда он стал «японским», начал выступать в вышеуказанном смысле законченного этнического целого, в каковом положении его застает уже самая ранняя заря его исторического существования. Мы с легкостью можем определить почти все исторические культурные наслоения за время существования японского народа, как определенной этнической единицы, — нам в большей части ясно их происхождение и содержание, но все эти наслоения попадали на известную национальную базу, и, в результате, мы часто видим процесс значительного перерождения, трансформации этих наносных элементов, произведенных силою основной этнической природы японского народа. Часто же эти привнесенные извне элементы, оставаясь сами по себе в неприкосновенности, вступают на путь совершенно особого развития, сравнительно с тем, что мы наблюдаем на их родине, или же в странах, где они также успели занять прочное место в истории и культуре. Таковую судьбу испытали почти все заимствования, откуда бы они ни шли из Китая ли, из Индии, из Кореи; история японского буддизма, японского конфуцианства, японского искусства дает нам ряд убедительных свидетельств таких трансформаций и особых путей развития и выявления. То же начинает наблюдаться и с последним по времени наслоением — европейской культурой, в процессе заимствования и усвоения которой, и особенно в процессе приложения которой к решению исторических и культурных задач, поставляемых «текущим моментом», — начинают наблюдаться уже довольно ясные контуры ее характерной трансформации. Этническая природа японцев дает себя знать на всем протяжении японской истории, во всем процессе развития японской культуры; ее понимание — основная предпосылка для точного уяснения себе содержания этого процесса, решение же проблемы этнического состава и происхождения японского народа — важнейшая база для сколько-нибудь обоснованного суждения об этой природе.

В тесной связи с вопросом об этнической природе, решение или освещение которого дает возможность правильно понять ту претворяющую силу нации, которая превратила многое чужое и чуждое в свое, как будто бы национальное, — находится и надлежащее понимание основных линий развития исторического и культурного процесса, общий уклад народной психологии, являющийся, с одной стороны, результатом, а с другой — возбудителем. Народ может быть вовлеченным в ту или иную культурную или историческую конъюнктуру, но может и сам ее вызвать. Японская история — в том содержании, которое нам уже известно, рисует наглядную картину этих основных тенденций развития: мы можем их прочувствовать и вскрыть в каждой почти крупной эпохе исторического бытия Японии. И поскольку эти основные линии предопределяются антропологией и этнографией, постольку существенно важным оказывается и основной вопрос — об этническом составе японского народа.

Таким образом, и в отношении определения начального момента истории и места ее зарождения, и в целях надлежащей расшифровки древних памятников, могущих дать материал для истории, и с точки зрения необходимости уяснить себе, как предварительный шаг, сущность самой этнической природы японской нации, и, наконец, для прослеживания в самом историческом процессе характерных специфических для Японии тенденций развития, могущих считаться основными, — всюду нужен этот этнический вопрос, разрешение которого подводит впервые устойчивую почву под все построения и предположения этих отраслей исторического исследования.

Вопрос этот обычно формулируется так: считать ли японцев, т. е. тот народ, который уже с древнейших времен выступает, как определенное исторически и этнически целое, — одним племенем, или же агрегатом, соединением, слиянием нескольких различных племен; в первом случае — является ли он исконным обитателем территории нынешней и исторической Японии, или же он — народ пришелец, народ завоеватель, и в таком случае — где его первоначальная родина; если же верно второе — из каких этнических элементов он образовался, результатом слияния каких племен он явился, и где искать родину этих племен — в собственно Японии, или же опять где-нибудь в другом месте?

Вопрос этот издавна служит предметом самых серьезных исследований, пристального внимания и оживленной научной полемики. С тех пор, как японцы заимствовали из Европы наряду с рядом культурных институтов и европейскую науку, овладели в сфере истории ее методологией, они приступили к работе над этой проблемой, уже освобожденные от всяких связующих политических и религиозных предпосылок, сковывающих свободу научного исследования. И за все время новой Японии вопрос этот почти не сходит со страниц научных журналов, освещается в специальных монографиях и просачивается даже на столбцы периодической печати общего характера. Серьезно поставленные и чрезвычайно ценные по содержащимся в них историческим и этнографическим материалам журналы: Сигаку-Дзасси («Исторический журнал») и Дзинруйгаку-Дзасси («Антропологический журнал») занимают в этом смысле первое место.

При этом обычно мы наблюдаем такую картину: время от времени появляется какая-нибудь работа по этому вопросу, либо по новому, ставящая его, либо привлекающая к его решению новые материалы — и, как от камня, брошенного в воду, сейчас же начинают расходиться круги все шире и шире, так и в специальной литературе немедленно же появляются отзвуки, отголоски этой новой работы, в виде полемики, дополнений, разъяснений и т. п. После такого оживления наступает некоторое затишье, до тех пор пока новое исследование вновь не взбудоражит ученый мир антропологов, археологов и историков. Такое периодическое оживление — характерная особенность истории вопроса, и по сумме того материала, который дается каждой такой полосой, всегда можно установить состояние науки в данный момент в этой области и проследить этапы в эволюции самого вопроса.

Такая полоса оживления, которая наиболее интересна для нас в виду несомненно полной научности самих подходов к вопросу и большого количества материалов, привлеченных для его разрешения, начинается впервые работой профессора Кумэ, опубликованной под заглавием: «Четыре главных народности Японии» *). Вслед за этой основополагающей статьей воспоследовал ряд других важных работ: того же Кумэ — «История расселения четырех главных племен Японии» *); проф. Нумада под названием: «Новая теория расового происхождения японцев» *); в связи с этим же в «Историческом журнале» появилась большая статья проф. Иноуэ *); статья Ямадзи в газете «Кокумин-Симбун», — все на ту же тему о первоначальном составе японского народа. После некоторого затишья полемика несколько раз возгоралась вновь, причем число участников все более и более возрастало; целая плеяда историков и антропологов приняла живое и плодотворное участие в освещении проблемы. Главными из них оказались профессора Кита, Кобаяси, известный антрополог Цубои и даже некоторые европейцы, в частности и в особенности — германский антрополог Бэльц. Таким образом, к нашему времени создалась обширная литература, чрезвычайно разнообразная по своему качеству и по объему. Здесь и небольшие заметки, статьи, главы отдельных трудов, и целые самостоятельные монографии; здесь мы находим и археологический подход к решению вопроса, и этнографический, и антропологический; участвуют лингвисты и историки культуры — словом, картина достаточно пестрая и разнообразная, но обилием, богатством привлеченного материала — чрезвычайно ценная. Даже одно то, что мы имеем в упомянутых журналах, настолько велико, что обнять весь этот материал уже нелегко, но в то же время он настолько ценен и важен, что без его преодоления продвинуться хотя бы на шаг по пути исследования проблемы — невозможно. И с самого же начала необходимо подчеркнуть, что ни одна европейская работа по этому вопросу, поскольку она создана или имеет появиться без предварительной обработки всего этого материала, доступного при этом лишь лицам вполне владеющим японским языком в его наиболее сложной форме, — не только не может считаться исчерпывающей вопрос, но даже претендовать на серьезное научное значение. И более того: как утверждают сами японские авторитеты, и как оно действительно обстоит, даже в японской научной литературе до сего времени нет труда сколько-нибудь окончательно решающего хотя бы часть, деталь вопроса, не говоря уже о целом. Строго говоря, вся доныне произведенная и ныне проделываемая работа сводится всего лишь только к добыванию и привлечению новых материалов, которых, правда, открывается все больше и больше, но которых тем не менее все еще недостаточно, чтобы хоть в чем-нибудь сказать окончательное слово. И историки в особенности, оказываются в затруднительном положении; нуждаясь, может быть, более других в этом слове, они по роду своей науки принуждены стоять последними в числе исследователей: еще не наступило время обработки вопроса чистыми историками; дело пока еще находится в руках антропологов и этнографов, больше же всего в руках археологов и лингвистов. Сама постановка вопроса такова, что пролить свет на него может прежде всего и надежнее всего археолог, оперирующий с вещественными памятниками древности, а затем лингвист, обладающий неистощимым запасом неоцененного материала — языком, анализ которого может вскрыть многое из такого, что укажет не только на происхождение самого слова или звука, но и на их этнического творца. И если принять во внимание, что эти две науки — археология и лингвистика, в их научной постановке, в Японии особенно молоды, станет вполне понятным, что не только европейцы, но и японцы пока принуждены считать вопрос находящимся в стадии предварительной разработки. Историку ничего иного не остается, как только ждать результатов исследований археологов и лингвистов, а отчасти и антропологов. Быстрый прогресс японской науки служит, впрочем, достаточной гарантией того, что это ожидание не будет слишком длительным.

В дальнейшем будет дана попытка представить картину современного положения вопроса об этническом составе и происхождении японского народа на основании преимущественно того материала, который извлекается из исторических памятников. Несомненно, это один лишь путь к решению проблемы, и не самый при этом ближайший; помимо его существует путь археологии — путь раскопок и обработки находимого материала; путь лингвистики — исследование явлений языка и создание японского исторического языкознания; путь этнографический — изучение нравов, быта и верований, как самих японцев, так и в особенности в сравнении с теми инородческими племенами, которые частью до сих пор обитают на территории Японии, и из которых главными представителями являются Айну на острове Хоккайдо и жители островов Рю-кю; наконец, путь антропологический, как сопутствующий археологии и отчасти — в применении к современному живому материалу. Однако, важно установить, что может дать общему делу и история, тем более, что именно ее памятники этот вопрос очень часто подымают и во многом указывают на пути к его разрешению.

Историческим памятникам мы обязаны прежде всего двумя очень важными исходными положениями: мы твердо знаем, что в древнейшей Японии существовало не одно племя, но несколько, причем, по-видимому, различных в этническом отношении; затем нам известны наименования этих племен. С этих отправных пунктов уже можно начинать исследование, и во многих отношениях это будет методологически наиболее удобным для предварительной постановки вопроса.

1. Цутигумо

Первое племя, с которым сталкивают нас многочисленные исторические свидетельства, именуется ими словом «Цутигумо». Упоминания об этих Цутигумо встречаются во всех тех записях, которые или сами относятся к древнейшим временам, или же стараются передать эти последние. Прямые указания на них мы находим во-первых: в Кодзики и в Нихонсеки, этих двух древнейших историко-мифологических памятниках Японии; во-вторых — в ряде географически-этнографических описаний отдельных провинций, дошедших до нас под именем Фудоки, и также долженствующих быть признанными за древнейшие письменные источники. При этом упоминания о Цутигумо восходят к наиболее раннему периоду японской истории, не касаясь той эпохи, которая, согласно традиции Кодзики и Нихонсеки, или разыгрывается отчасти не на земле, но на небесной прародине японского народа, либо же ограничена действиями и поступками не людей, но божеств, — Цутигумо появляются в первых же главах, с которых начинается в этих памятниках повесть о «земной истории японского племени». Если придерживаться официальной хронологии, признающей началом исторического бытия Японии 660 г, до Р. X., год утверждения на престоле ее первого «земного» властителя — Дзимму-тэнно, упоминания о Цутигумо начинается с его же царствования и, повторяясь неоднократно в описаниях царствований последующих правителей *), доходит до самого четвертого века по Р. X. Таким образом, существование племени, называемого этим именем, охватывает наиболее ранний период японской истории и, как бы ни относиться к официальной хронологии, несомненно то, что Цутигумо если и не были предшественниками древних японцев на их территории, то, во всяком случае, их первыми современниками. После четвертого века упоминания об этом племени прекращаются: по-видимому, они или вымирают, или оттесняются в другие места, или же ассимилируются и сливаются с народом господствующим. Помимо этих главных источников следы существования этих инородцев обнаруживаются и в некоторых других памятниках древности: так проф. Курита собрал и издал те отрывки, которые уцелели от погибших ныне описаний различных провинций и среди которых можно отыскать упоминания, приурочиваемые к тем же Цутигумо *). В некоторых политико-исторических сочинениях ранней Японии, как, например — Сэйдзи-Ёряку *), проф. Кита находит такие же указания на них. Словом, исторического материала по вопросу о Цутигумо довольно много, и он позволяет нам установить два факта: время существования этого племени с тех пор, как оно соприкоснулось с японцами, и территорию, на которой оно встречалось. Если таким временем признать, согласно указанному выше, период до четвертого века по Р. X., то по вопросу о территории, занимавшейся Цутигумо, приходится сказать, что мы имеем ряд указаний на то, что эти инородцы обитали в самых различных местностях древней Японии. Как Кодзики и Нихонсеки, так в особенности Фу-доки находят Цутигумо и на острове Кюсю — в его юго-восточной, восточной и центральной частях (провинции: Хюга, Бунго и Хиго) и на главном острове Хонсю, в самых различных его пунктах: и в самой южноцентральной части (провинция Сэтцу), и на востоке (провинция Хитати) и на северо-востоке (провинция Муцу) и в областях северо-западного побережья (провинция Этиго). По-видимому, они были распространены на очень широком пространстве, так как ряд других свидетельств соединяет с именем Цутигумо еще и другие местности. Во всяком случае, в свое время они были многочисленным и широко раскинувшимся племенем, с которым пришлось японцам столкнуться и с которым они имели то или иное соприкосновение в течение всех первых веков своей истории.

В связи с этим возникает второй вопрос: если существование Цутигумо засвидетельствовано историческими источниками, если мы знаем приблизительно время и место их этнической деятельности, то каково же происхождение этого племени или, быть может, даже племен?

Все то, что мы можем извлечь в настоящее время из работ японских ученых, исследовавших проблему Цутигумо, особенно в связи с общим вопросом об аборигенах Японии, — несмотря на сравнительное обилие исследований, дает картину полной неопределенности ответа на поставленный вопрос. Все сводится исключительно к нескольким гипотезам, в той или иной степени вытекающим из привлеченного материала, иногда же являющимся плодом скорее остроумных догадок и смелых предположений, чем результатом обработки источников. Вопрос до настоящего времени считается нерешенным и ждет новых материалов, причем именно здесь историк оказывается поставленным почти в полную зависимость от археолога: исторические данные о Цутигумо извлечены и изучены, но они сами по себе вопроса о происхождении и этническом характере этих инородцев решить не могут. Среди следов «каменного века» Японии, в курганах и пещерных остатках — вот где приходится теперь искать данных, могущих пролить свет на эту проблему.

Первый ряд гипотез утверждает полную этническую самостоятельность Цутигумо, являющихся либо непосредственно малайцами, либо же родственным им племенем; либо же каким-то особым племенем, может быть, в свою очередь сложившимся из других более мелких, или же только фигурирующим под различными наименованиями. На малайской гипотезе стоит проф. Миакэ, вторую точку зрения — впрочем, лишь с некоторой оговоркой, могущую быть отнесенной к гипотезам этнической самостоятельности Цутигумо — разделяет проф. Кита, соединяющий их с упоминаемыми в исторических памятниках совершенно неопределенными племенами Кудзу, а также и инородческими элементами провинции Хида, в центральной части западного побережья Хонсю. Кита хочет видеть в Цутигумо предков этих позднейших инородцев и находит себе поддержку в свидетельстве Хитати-Фу-доки (описание провинции Хитати), где определенно указывается на тождество племен Цутигумо с одной стороны и ряда других, именуемых этим описанием — Кудзу, Саэ-ги, — с другой. Впрочем, этим не решается вопрос об их полной самостоятельности, тем более, что в другом месте мы встречаем определенное отождествление одного из перечисленных племен — именно Саэги с другим крупным этническим элементом древней Японии — народом Эбису.

Группа гипотез, предполагающих этническую зависимость Цутигумо от других этнических элементов древней Японии, сводится или к утверждению полной неопределенности этого наименования, долженствующего, по мнению проф. Кобаяси, обозначать всех вообще инородцев раннего периода существования японского народа, — или же к отожествлению их с другими какими-нибудь исторически известными инородческими племенами. Так поступает тот же Кобаяси, утверждающий, в развитие своей основной мысли о несуществовании собственно отдельных Цутигумо, что это наименование одинаково прилагалось и к племенам Эбису, и к племенам Кумасо, так что все древнейшие записи, говорящие будто бы о Цутигумо, следует относить именно к этим последним двум племенам; по этому же пути идет и проф. Накада, объединяющий Цутигумо с другими древнейшими обитателями Японии — племенем Коро-боккуру. Накада в подтверждение своей мысли ищет лингвистических доказательств и хочет видеть в самом японском слове «Цутигумо» искажение айнского «тонтикамуй» *), слово, которым прежние Эбису — нынешние Айну, обозначали этих Коробоккуру, с которыми им приходилось сталкиваться в процессе своего расселения. Наконец, существует возможность соединения этого племени с многочисленным и сильным народом Эбису, который занимает такое большое место в древней японской истории. На это указывает в своих последующих работах тот же Кита, проводящий Цутигумо через тождество с Коробоккуру к тождеству с Эбису, которые, в свою очередь, по его мнению, были вполне тождественны с тем, что японцы именовали Коробоккуру. К этому ведет приведенное выше указание одного из исторических памятников, именно главы Кодзики, посвященной описанию правления Кейко, где утверждается, с одной стороны, тождество Цутигумо и племени Саэги, с другой — тождество этого последнего с народом Эбису.

Таким образом, резюмируя все эти гипотезы и предположения, которые существуют по вопросу о Цутигумо в японской специальной литературе, можно установить следующую схему:

а) Цутигумо — собственно самостоятельное в этническом отношении племя или малайского происхождения (гипотеза Миакэ), или же неизвестного (свидетельство Хитати-фудоки).

б) Цутигумо — общее название, данное древними японцами всем вообще инородческим племенам, жившим на их территории (гипотеза Ко-баяси).

в) Цутигумо — то же, что и последующие племена Кудзу, Саэги (свидетельство Хитати-фудоки и предположение Кита).

г) Цутигумо — то же, что и т. наз. Коробоккуру, о которых имеются достаточные сведения в древних исторических памятниках (мысль Накада).

д) Цутигумо — те же Эбису, причем к этому последнему утверждению оказывается возможным придти двумя главными путями: через Коробоккуру при посредстве двух своеобразных уравнений: Цутигумо — те же Коробоккуру (Накада), а Коробоккуру — те же Эбису (Кида); или же через Саэги, посредством двух уравнений: Цутигумо - те же Саэги (Хитати-фудоки), а Саэги - те же Эбису (Кейко-ки).

Картина достаточно пестрая, чтобы можно было считать вопрос хоть в какой-либо мере решенным. Выводы могут быть формулированы таким образом: прежде всего еще неудовлетворителен сам материал, привлеченный к освещению вопроса; он или недостаточен, особенно археологический, или же не вполне освещен подсобными науками — вроде этнографии; почти не затронут лингвистический материал, который может сыграть в решении вопроса о происхождении японцев вообще основную роль; и, наконец, неустойчивы те данные, которые привносит сюда антропология, несмотря на работы крупных авторитетов в этой области, вроде проф. Цубои. В настоящее время, при нынешнем состоянии материала, вопрос о Цутигумо следует считать не только не разрешенным, но пока, пожалуй, и неразрешимым.