5. Эпоха личных диктатур

Эпоха личных диктатур, наступившая вслед за распадом второй империи и выросшая на почве предыдущих смут и неурядиц, продолжалась, как впрочем и всюду, где такой порядок наступал в процессе социальной и политической борьбы, очень краткое время. Она насчитывает, как бы ни считать даты ее начала и конца, не более трех десятков лет. Наиболее общепринятой датой ее начала является год свержения известным героем Ода Нобунага последнего сегуна Ёсиаки, т. е. 1573 г.; моментом же, чаще всего почитаемым за его конец, оказывается год битвы при Сэкигахара, что означало переход власти из рук дома второго диктатора эпохи — Тоётоми Хидэёси в руки основателя трегьей империи, То-кугава Иэясу, т. е. 1600 г. Этот промежуток времени можно подвергнуть и некоторым сокращениям, считая началом эпохи год возведения Ода Нобунага замка Адзути, где сосредоточились теперь главные политические нити, т. е. 1575 г., концом же — год смерти Тоётоми Хидэсси, вместе с которым фактически закатилась и звезда всей его фамилии, т. е. — 1598 г. Можно несколько и удлинить эпоху, считая концом ее 1603 г., момент официального провозглашении Токугава Иэясу сэйи-тайсёгуном и, следовательно, окончательного оформления нового государственного порядка; и даже 1615 г., когда окончательно погас весь род второго диктатора.

По принятому нами принципу хронологических разделений, наиболее правильным будет установить даты этой эпохи в таком виде: принять год официального ниспровержения второй империи — 1573 г. — за начальный и год официального установления третьей империи дома Токугава — 1603 г. — за конечный пункт эпохи.

Эпоха личных диктатур знаменует собой краткий, но чрезвычайно выразительный период японской политической и социальной истории. Рассматривать ее возможно под разными углами зрения. Прежде всего она имеет, конечно, свою собственную самодовлеющую цельность, так как содержание ее не совпадает ни в какой мере с предыдущим и последующим: политический режим, воцарившийся вместе с нею, отличается своим достаточным своеобразием и особенностями. С другой стороны, вся эпоха целиком уходит своими корнями в предыдущий период — конца второй империи, в упомянутые выше годы смут и гражданских войн: появление у власти единоличных носителей ее и сугубо военный характер самой природы этой власти стал возможным исключительно благодаря предыдущей социально-политической обстановке, когда спорадически возвышались и падали и целые дома, и отдельные вожди. И, наконец, с третьей точки зрения, — эпоха эта опять-таки целиком примыкает к последующему периоду феодальной империи: в течение именно этих 30-ти лет господства военных вождей, сначала Ода Нобунага, потом Тоётоми Хидэёси, созревала та политическая и экономическая атмосфера, которая дала возможность последнему по счету военному диктатору Токугава Иэясу, сподвижнику второго, приобрести не только личную власть, но и организовать новое государство По существу говоря, власть Токугава была совершенно такого же типа и происхождения, как и власть Ода и Тоётоми, и только обстоятельства, политическое умение и дальнозоркость превратили его из простого диктатора — военного вождя в наследственного императора. По всем атим соображениям эпоха личных диктатур может рассматриваться как переходная от второй империи к третьей, от одной формы политически-государственной организации и воинского сословия — к другой.

Понять все то, что произошло с наступлением этой эпохи, не трудно, если учесть именно ее переходное значение. За ней оставался период политической анархии и экономического передела в среде воинского сословия, что обусловливалось со своей внутренней стороны тем сдвигом, который давно уже начал обнаруживаться у правящего сословия: она стремилась к такой форме государства, которая давала бы им возможность иметь наиболее независимую политически и экономически позицию, свое небольшое государство, находившееся в ее полном распоряжении, с другой стороны — придало бы этому порядку, этим владениям окраску законности, дало бы им организационную и юридическую санкцию. Крупные даймё определенно шли к превращению своих владений в феодальные княжества, за ними тянулись и более мелкие, мелкопоместные самураи. В течение предыдущего периода в значительной мере же ясно обозначился этот концентрирующий процесс: целые воинские фамилии предпочитали примыкать к какому-нибудь повышающемуся дому, чтобы усилить его, а с другой стороны, с его же помощью отстоять свое собственное бытие и благополучие. Гражданские войны часто ставили на карту само существование ряда военных фамилий, почему в их интересах было такое объединение на правах, конечно, подчинения, — с более могущественным домом, могущим стать надежной опорой и оплотом для процветания и даже просто для существования. Поэтому мы и видим не только стремящиеся к независимости крупные военные дома, но и естественно группирующиеся вокруг них самурайские массы. И если присоединить ко всему этому еще явления прямого захвата и принудительного подчинения, картина образования будущих феодальных княжеств станет достаточно выразительной. Дальнейшее течение процесса становится уже ясным; стоило одному из этих новых крупных поместных владетелей объединить вокруг себя крупную самурайскую массу, привлекая ее и своим политически-военным могуществом, и своими экономическими преимуществами, — усилиться настолько, что прочие дома не могли в достаточной мере конкурировать с ними, — как такой владетель мог явиться в роли укрепителя нового порядка уже в государственном масштабе. Феодальный сеньёр становится феодальным сюзереном и узаконивает весь получившийся порядок созданием системы феодальной империи. Так оно и произошло: именно таким крупным владетелем, талантливым военным вождем и искусным политиком явился Токугава Иэясу, который привлек на свою сторону огромное большинство, как рядовых самурайских масс, так и феодальных домов. С такой поддержкой ему удалось быстро справиться с иными претендентами на первенство и стать во главе государства, создав уже вполне адекватный политическому и экономическому положению воинского сословия государственный режим. Однако, прежде чем Япония могла увидеть у себя новую империю, ей пришлось пережить период личных диктатур. Если угодно, этот период представляет собою некоторый излом истории, задержку на пути ее естественного развития, и сама конечная неудача обоих диктаторов — что по существу и произошло — лучше всего свидетельствует о том, что их власть могла иметь лишь временное и подготовительное значение: не они организовали государство, но ставленник большинства феодалов — Токугава Иэясу. Они лишь расчистили ему дорогу, объединив страну своим мечом и заставив расходившееся море страстей, возбужденных гражданской войной, или улечься, или же направиться по новому руслу, к другим целям. Среди бурной обстановки предыдущего периода было невозможно государственное строительство; та обстановка, наоборот, только разрушила свою же империю дома Асикага. Нужно было некоторое успокоение, некоторая полоса сравнительного мира и покоя, чтобы кто-нибудь мог начать строить новый порядок. Это успокоение и внесли оба знаменитых диктатора японской истории: Ода Нобунага и Тоетоми Хи-дэрси, последовательно, один за другим, державшие в своих железных руках власть над страною. Их появление было совершенно необходимо, но краткий срок их эпохи свидетельствует, что не к этой форме шел весь процесс политического и экономического развития страны.

Эпоха Ода и Тоётоми замечательна целым рядом особых явлений, придающих ей свою характерную физиономию. Политически она характеризуется, главным образом, тем, что все эти годы политическая к власть, в сущности, находилась в одних руках, диктаторски распоряжавшихся страною, вне какого бы то ни было конституционного режима. Как органы администрации, продолжали действовать не столько установления прежней империи, сколько ее традиции, вернее просто исторические навыки воинского сословия, приобретенные за долгие годы политического господства. Нобунага и Хидэёси правили, прежде всего, своей армией, затем своими верными сподвижниками из вождей отдельных отрядов, наконец, своими союзниками и вассалами из даймё. Весь действительный политический аппарат сводился почти исключительно к военной силе в том или ином ее проявлении, на ней зиждилась вся власть диктатора. Но при этом сфера его влияния была очень ограничена по своему размаху. Нобунага и Хидэёси довольствовались политическим подчинением даймё, не вмешиваясь особенно в управление последних их собственными владениями. Такой курс был уже определенным шагом к феодальному устройству страны, и в дальнейшем ему же следовали и Токугава, предпочитавшие не раздражать даймё своим вмешательством во внутренние дела их княжеств и уделов.

С социальной стороны эпоха диктаторов характеризуется очень крупным фактором, игравшим с тех пор решительную роль во многих политических событиях страны: в их время ясно обозначилось то влияние, которое получил класс самураев, т. е. главная масса воинского сословия, стоящая ступенью ниже военной аристократии — глав домов и фамилий — даймё. Эта самурайская масса имела уже очень большое значение в предыдущий период, в конце второй империи, когда, примыкая то к одной, то к другой враждебной группе, она решала часто судьбу столкновения. Это значение самураев иногда оказывалось настолько большим, что из их среды выходили даже крупные политические вожди всего сословия в целом: так, например, сам знаменитый диктатор Тоётоми Хидэёси отнюдь не принадлежал к верхушкам военного сословия, а вышел из самых его низов; он был ставленником широких сословных масс. Интересно заметить — для характеристики эволюции значения этих самурайских масс, что так называемый переворот Мэйдзи 1867 — 1868 г., т. е. свержение третьей империи, был в значительной степени делом рук этих последних.

Помимо такого начинавшегося расслоения воинского сословия, в области социальной структуры страны в указанный период имело место и еще очень важное явление: в эпоху диктатуры начинает обнаруживать свое существование и третье сословие — в форме городского населения. С конца Асикага города приобретают уже большое значение и даже играют некоторую политическую роль, пытаясь иногда организовать свою собственную самозащиту от бурь военной анархии. «Вольных» городов Япония, конечно, не знала, но в период междоусобия и смут городское население, естественно, стремилось к некоторой сплоченности и организованности, необходимым в целях защиты своих же экономических интересов. В рассматриваемую эпоху диктатуры это городское население растет и численно, вместе с основанием новых городов и развитием старых, оно усиливается и экономически, благодаря развивавшейся внутренней торговле и необходимости поднятия мирных производительных сил страны, значительно подорвавшей свое благосостояние среди конца Асикага; оно укрепляет свое положение и тем, что ведет довольно оживленные коммерческие сношения с заграницей — Китаем и Кореей. Период созревания этого сословия приходится отнести, главным образом, к последующей эпохе Токугава, но его первое оживление имело место уже теперь.

И, наконец, еще одно явление нужно отметить при изучении социальной структуры Японии в рассматриваемую эпоху: это — ясное оформление крестьянства, как нового классового элемента в общей конъюнктуре. Сельское население начинает играть заметную роль в экономике страны и впоследствии, в эпоху Токугава, его уже определенно учитывают, как основной экономический фактор. Выступление этого нового социального элемента является признаком происходящей уже со времен конца Асикага классовой дифференциации общества, при господствующих пока еще сословных его формах. Вероятно тогда еще, в силу отрыва самурайских масс от всякой производительной работы и обращения их исключительно к военному делу, начался этот процесс дифференциации того, что прежде было тесно связано между собою: мелкого самурайства и крестьянства. В эпоху господства меча, когда армия являлась главным политическим фактором, этот отрыв самурайства стал совершенно ясным и, в связи с этим, ясно же обозначился и новый классовый элемент, приобретавший с течением времени все более и более важное экономическое значение.

Таким образом, эпоха Нобунага и Хидэёси знаменательна во всех отношениях, как рисующая картину зарождения новых политических и экономических сил, достигших своего расцвета в последующие столетия японской истории. И если прибавить сюда уже упомянутое выше оживление сношений с материком, и усиление, в связи с этим, не только торговли, но и просвещения; если вспомнить о новой, после долгого промежутка, попытке военного вторжения в Корею, указывающей на рост национальной актуальности Японии, — станет ясно все значение этого краткого тридцатилетнего срока.

Подобно всем предшествующим эпохам, и настоящая может быть подразделена на два главных периода. На этот раз критерием разделения являются не столько изменения политических форм, сколько смена лиц, стоящих во главе нации в роли диктаторов. Поэтому и можно установить два нижеследующих периода:

А. Период диктатуры Ода Нобунага (1573 — 1582).

Б. Период диктатуры Тоётоми Хидэёси (1583 — 1603).

А. Период диктатуры Ода Нобунага

Диктатура Ода Нобунага началась еще в конце второй империи: последний сегун из дома Асикага — Ёсиаки был поставлен на свой пост силою и волею этого могучего вождя самурайских дружин. Таким образом, фактически и в течение всего «правления» Ёсиаки, т. е. с 1568 г. по 1573 г., Нобунага уже самовластно распоряжался судьбою большей части страны и самого сёгунского дома. Но период его единоличного правления без всяких официальных властителей, стоящих, хотя и номинально, над ним, начался со свержения Ёсиаки, т. е. с 1573 г., и продолжался до самой его смерти в 1582 г.

Эпоха Нобунага явилась первым фактом крупного возвышения отдельной личности среди междоусобных войн воинского сословия. Постоянные столкновения создавали очень много удобных условий для проявления личного героизма и политического искусства. В лице Нобунага выступает уже не столько какая-нибудь новая военная фамилия, не дом, — но отдельная личность; не род, но герой, вождь, полководец.

Этому вождю пришлось, конечно, выдержать довольно длительную и ожесточенную борьбу с соперниками; объединение страны далось не сразу. Дело Нобунага было значительно облегчено, однако, тем, что он мог вскоре же внедриться в сферы самого сёгунского правительства: он вмешался в распри, происходившие в среде самого Бакуфу, на почве борьбы за сёгунский пост и стал опорой одной группировки, возглавляемой кандидатом на этот пост — Ксиаки. С его помощью Ксиаки достиг сёгунского положения, но был уже всецело во власти своего защитника и, как только стал показывать признаки нежелания безропотно сносить его тяжелую руку, то сейчас же и оказался уничтоженным. Такое вхождение в качестве главного деятеля в сферы сёгунского правительства поставило Нобунага твердой ногой в Киото. К тому же и двор монархов, совершенно Упавший и влачивший самое жалкое существование, рад был за самую малейшую поддержку, хотя бы в смысле простой материальной помощи, стать на сторону того, кто бы захотел ему несколько покровительствовать. Поэтому Нобунага занял вдвойне прочную позицию: он играл главную роль и в Муромати, и служил центром упований священного двора. Имея такой политический плацдарм для дальнейших операций, стоя во главе победоносных отрядов, Нобунага быстро шел по пути полного объединения страны. Смерть помешала ему завершить свою миссию: он умер во время одного из своих походов, но дело, выпавшее из его рук, было подхвачено не менее сильными руками: его соратник, полководец и сподвижник — Хидэёси продолжал начатое им и благополучно довел до конца дело успокоения страны.

Б. Период диктатуры Тоётоми Хидэёси

Диктатура Хидэёси стала развиваться сейчас же вслед за кончиной Нобунага, когда он, узнав об этом событии, столь большой для него, как ближайшего сподвижника покойного диктатора, важности, поспешил вернуться из очередного похода, предпринятого по повелению Нобунага, для того, чтобы немедленно же овладеть положением. Однако потребовалось еще целых два года, прежде чем ему удалось справиться со всеми конкурентами на наследство первого диктатора, происходящими из самой среды военачальников этого последнего и со стороны подавленных им даймё. Поэтому полное замирение страны под эгидой нового властителя относится лишь к 1585 г., каковой и считается годом официального вступлений Хидэёси во власть. Японская хронология в исчислении событий, имевших место в правлении второго диктатора, отмечает еще 1591 г., считая его чем-то вроде конца официального нахождения Хидэёси на посту верховного правителя. Дело в том, что в этом году он действительно передал свои верховные гражданские функции усыновленному им Хидэ-цугу, оставив себе полномочия военного вождя. С этой точки зрения, годы официального правления Хидэёси могут исчисляться с 1585 г. по 1591 г., но, конечно, это совершенно неправильно, так как верховная власть диктатора ни на минуту не прерывалась до самой его смерти в 1598 г.

И все же концом периода следует считать и не этот 1598 г.; обаяние великого вождя держалось еще некоторое время после его смерти и, хотя фактическая власть уже стала отходить из рук его преемника Хидэёри в другие, очень крепкие — Токугава Иэясу, все же тень диктатора продолжала заслонять собою все остальное. Лишь с 1603 г., когда Иэясу смог уже, не считаясь ни с чем, провозгласить себя Сэйи-тайсёгуном, начинается новая эра.

Личность Хидэёси давно служит предметом пристального внимания как европейских историков, так и японских. Существуют попытки сопоставить его с западноевропейским Наполеоном. Аналогия эта основывается не только на том, что Хидэёси достиг верховного положения своими талантами, мужеством и счастливой звездой, но и на том, что он явился выразителем крупных агрессивных устремлений вновь нарождающегося государства: он явился вождем того похода на Корею, о котором так много и красноречиво повествуют японские исторические источники. Причин для этого похода у Хидэёси было несколько. Одной из них было стремление дать новое направление беспокойной воинственности самураев, дать ей новую цель и тем отвлечь их внимание от внутренних дел; другой причиной являлась очевидность для Хидэёси той новой спайки, которая могла создаться среди представителей разных групп на почве заманчивой военной авантюры; и, наконец, к этому движению на континент толкали самураев и экономические обстоятельства: перед ними была не столько сравнительно бедная Корея, сколько богатый Китай. И в виду того, что японцам пришлось столкнуться именно с этим Китаем — в лице династии Мин, стоявшей за спиною Кореи, вся эта авантюра с военно-политической точки зрения кончилась ничем, принеся немногое и в смысле культурных позаимствований.