35. Последствия нарушения договора. Формы вины.

Законы XII таблиц свидетельствуют, что в древнейший период ответственность неоплатного должника имела личный характер. Переход к имущественной ответственности за нарушение условий договора происходил постепенно. Тенденция к такому пе­реходу была обозначена, в частности законом Петелия 326 г. до н. э., отменившим заточение должника в оковы (тем самым воспрещалась и продажа его в рабство кре­дитором).

   В классическую эпоху ответственность должника за неис­полнение или ненадлежащее исполнение договора состояла в обязанности возместить убытки (damnum praestare), причем это положение действовало нетолько в договорном праве, но и в обязательствах, возникших из деликтов (правонаруше­ний).

   В содержание убытков включается два элемента:

  ♦ реаль­ный ущерб (damnum emergens)

  ♦ упущенная выгода (lucrum cessans).   

   Реальный ущерб выражается в стоимости вещи, или, как говорится в Дигестах, — в действительной цене вещи (39.2.40).  

   Упущенная выгода означает вероятную прибыль, которая могла быть получена, если бы обязательство из до­говора было исполнено должником (или если бы деликт не был совершен). К примеру, предметом договора найма был раб, который погиб по вине нанимателя до истечения обуслов­ленного срока пользования.

   Не полученная наймодателем на­емная плата за оставшуюся часть срока и есть упущенная выгода. Действительная же цена раба составляет реальный ущерб. Совокупность того и другого римские юристы объеди­няли в понятии «интерес» (interesse), что означает «составлять разницу», т.е.интерес - это разница между имущественным положением кредитора на момент неисполнения договора и того его вероятного имущественного состояния, которое могло, быть, если бы договор был исполнен.

   Римляне различали, кроме того, убытки прямые и кос­венные. Эта классификация позволяла конкретизировать ответственность должника и ограничить ее известными переделами. В приведенном примере с договором найма раба упущенная выгода состояла не только в наемной плате, не полученной кредитором, но и в доходах, которые он мог бы иметь, будь раб жив, от использования его труда. В данном казусе первая часть — прямые убытки, вторая — косвенные. Практическое значение рассматри­ваемой классификации заключалось в том; что возмещению подлежал интерес в целом, но в пределах прямых, а не косвенных убытков. Косвенные убытки возмещались лишь при умысле или когда сторона, зная о недостатках вещи, умолчала о них.

   Для приведения в действие механизма ответственности должника недостаточно одного лишь факта нарушения ус­ловий договора. Необходимы, кроме того, вина, а также при­чинная связь между виной должника и убытками кредитора. «Является безнаказанным тот, кто причинил ущерб без ви­ны...» (Гай. Институции, III, 211).

   Не выработав общего понятия вины, римские юристы де­тально проанализировали отдельные ее виды. Тем не менее, из некоторых их положений, в частности, из слов Павла: «...если лицо соблюдало все, что нужно, ...то вина отсутствует» (D.9.2.30.3), можно сделать вывод, что подвиной (culpa) пони­малось несоблюдение обозначенного правом поведения в кон­кретной ситуации.

   Вина может найти реальное выражение либо в форме умысла (dolus), либо в форме неосторожности (culpa). Умысел отражает ситуацию, когда должник предвидел последствия своего действия и желал этих последствий,неосторожность — когда он не предвидел, но должен был предвидеть эти последствия. Ответственность за умысел имела императивный характер и не могла быть изменена соглашением сторон. В договорах строгого права, известных цивильному праву, основанием от­ветственности мог быть лишь умысел, неосторожность в таких договорах не порождала юридических последствий. В то же время обе формы вины — и умысел и неосторожность — имели значение в договорах «доброй веры» (bonae fidei), порожденных преторским правом.

   Неосторожность (небрежность) также имела две формы: грубую (culpa lata) и легкую (culpa levis). Грубая неосторож­ность налицо, когда не проявлена степень прилежания, которая присуща каждому. Как говорил Ульпиан, грубая небрежность — это непонимание того, что все понимают (D.50.1.6.213.2). В договорах «доброй веры» грубая небреж­ность приравнивалась к умыслу, т. е. должник возмещал убытки, причиненные им вследствие нарушения как возмезд­ных, так и безвозмездных соглашений.Легкая небрежность различалась по абстрактному и конкретному мерилу. Соответ­ствующим признаком в первом случае служило выработанное римскими юристами понятие заботливого хозяина, применяв­шееся для определения степени прилежания должника при исполнении им обязательства и связанной с нею меры ответственности. Так, в безвозмездных договорах от долж­ника требуется такая рассудочность поведения, которую проявляет самый заботливый хозяин. Если же должник не соблюдал степень прилежания, которую он проявлял в соб­ственных делах, то он нес ответственность по конкретному мерилу.

   Как правило, ответственность на основе легкой небрежнос­ти определялась по абстрактному мерилу. Отправным пунк­том при этом была заинтересованность в договоре той или другой стороны. Так, в договоре ссуды заинтересованная сторона — ссудополучатель несет ответственность также и за легкую небрежность, а в договоре поклажи такой стороной является поклажедатель, поэтому на поклажепринимателе подобная ответственность не лежит. Ответствен­ность по конкретному мерилу применялась с учетом особен­ностей данного случая. Примером может быть поведение сособственника вещи, не проявившего в отношении нее той предусмотрительности, какую он проявляет к собственным вещам.

   Стороны могли договориться ограничить пределы своей ответственности, исключив категорию неосторожности как ос­нование вины. Они могли также расширить ее пределы, ус­тановив в договоре возможную ответственность, независимо от вины. Ответственность без вины могла наступить также в силу правовой нормы, независимо от соглашения сторон. Так, по свидетельству Гая, портной, принимающий платье в починку или утюжку, отвечал за сохранность вещи (Ин­ституции, HI, 305). Такую же ответственность несли судовла­дельцы и хозяева гостиниц за сохранность вещей пассажиров и постояльцев. Указанные договорные или обычные ситуации обозначаются понятием custodia — охрана вещи, служащим основанием ответственности должника не за его собственные действия, а за действия (или бездействие) третьих лиц, так или иначе подчиненных ему.

   Социальная ценность понятия custodia состоит также и в том, что оно является формирующим элементом положения об ответственности должника, независимо от его вины; т. е. об ответственности за случай(casus). По общему правилу, за случайную гибель или повреждение вещи никто не отвечал (бремя убытков, следовательно, нес управомоченный). Кроме простого случая, или невиновности (casus), римскому праву известно также понятие непреодолимой силы (casus maior), определявшееся как случай, которому невоз­можно противостоять: кораблекрушение, землетрясение, обвал, наводнение и подобные им стихийные явления.

   Установление ответственности за casus maior, в отличие от ситуации простого случая, соглашением сторон не допус­калось. Гибель вещи при обстоятельствах casus maior освобождало должника от ответственности, если действию непреодолимой силы не предшествовала вина должника: «Но и при неодолимой силе должник несет ответственность, если к делу примешивается его вина» (D.44.7.1.4). В Дигестах же — соответствующий пример (39.2.24.4): «С моей крыши ветром снесло черепицы, и они нанесли ущерб соседу. Сила ветра есть сила божественная». В данном казусе — налицо непреодолимая сила, за нее никто не отвечает. Но если кровельная работа выполнена неквалифицированно, то констатируется вина, сопутствовавшая разрушительным последствиям ветрам и являющаяся основанием ответствен­ности должника.

Наличие вины (culpa), т.е. не­которого субъективного отношения предполагаемого преступника к на­казуемому действию, признавалось в римском праве обязательной при­надлежностью формирования уголовной ответственности. Без вины наказание не должно было следовать и, по-видимому, в целом отсутство­вала общая квалификация события как преступления — Sine culpa non est aliquis puniendas. Содержание вины, т.е. что рассматривалось в ее качестве, какие формы принимались уголовным правом, характеризовалось в римской юриспруденции существенными особенностями.  Различение того или другого отношения виновного субъекта пре­ступления к своему проступку сформировалось еще в рамках понтификальной юрисдикции и тех критериев, которыми руководствовались жрецы в наказании тех, кто рассматривался нарушителем общественно-ре­лигиозных порядков. (Во внерелигиозном уголовном правоприменении изначально было абсолютноневажным отношение виновного субъекта к содеянному: главное заключалось в том, что было совершено, кем и при каких обстоятельствах.) Нарушения религиозных церемоний, про­цессий т.п. подразделялись на важные и на менее важные, извинительные. Подразумевалось, что важные проступки совершены с заведомой сознательностью, а маловажные представляют эксцесс непредусмотрительности (piaculum). Соответственно первые накладывали на совершившего их бесчестие, а вторые связывались только с научающим порицанием; и только первый вид проступков мог служить основанием для применения наказания в уголовно-правовом смысле. Исторически сложилось так, что и древнейшее, и развитое римс­кое право исходило из того, что для наказуемости действия обязательно наличие в нем умышленности. Действия неумышленные, т.е. совершен­ные по неосторожности, непредусмотрительности, случайные и т.п. ква­лификации как уголовные преступления не подлежали (что, однако, не означало, что эти действия не будут рассматриваться как частноправовые деликты, поскольку понимание вины в уголовном и частноправовом смысле значительно разнилось). Вследствие этой общей предпосылки в римском праве сформировалась единственная форма уголовной вины — толь­ко в виде преступного умысла, злостного умышления (dolus). Хотя при отдельных ситуациях допускалось, что само по себе действие по природе своей, sui generis, будет караемо, но в этих случаях презюмировалось на­личие dolus, выражавшегося в изначальной преступной наклонности ин­дивида к пренебрежению общественными требованиями. Однако и со­держание, и конструируемые подвиды этого «злостного умысла» также были другими, нежели те, что рассматривались в качестве основания для ответственности в частном, деликтном праве (см. VII.2).