Тимофеевой Анастасии:

Ты спрашиваешь, что такое театр? Что есть это непонятное действо на сцене? И я говорю: это мир. Целостное, но незамкнутое пространство жизни, где все почти такое же, как у тебя, но только в несколько раз сильнее, острее, ярче. Все, что существует на сцене в течение нескольких часов, потом продолжается в тебе, прорастает неясным чувством то ли благодарности, то ли счастья, то ли гнева, то ли печали. Ты хочешь знать, что я делаю со всем этим? И я отвечу: чувствую. И неважно, какого рода эти чувства: бессознательные или осознанные, физиологические или эмоциональные.

Каждая клеточка моей кожи, каждая молекула моего мозга, каждая частичка моего сердца ощущает, чувствует, трепещет… живет. И ни одно театральное представление не отозвалось во мне безразличием, равнодушием, скукой. Потому что там бьются сразу несколько сердец, проживаются несколько жизней, ощущается присутствие многих-многих людей.

Вот ты говоришь: «Моно-спектакль – чепуха, минимум актеров, мало действия, ноль интереса». Но это же не так! Ты только пойми, ты только закрой глаза и почувствуй, сколько жизней, сколько людей пропустил актер через свою душу, через свое сердце! Сколько незримых образов присутствуют на площадке, наблюдают из зрительного зала, летают в воздухе. И они снова и снова проживают свою историю, историю актера, историю зрителя.

Неужели тебе важно только то действие, которое ты видишь на сцене? Если так, то мне тебя жаль: тебе мало нужно, и ты мало имеешь.

Когда я слышу о женской судьбе: «ты и баба, и мужик», - передо мной встает детство, юность моей бабушки, проведенные на жадных до человеческой силы колхозных полях, в суровых зимних лесах, у колыбели голодных детей. Передо мной проносятся бескрайние стройки советской индустриализации, расстилаются просторы непаханых, целинных земель, оживают персонажи давно прочитанных шукшинских, абрамовских рассказов. И все это заполняет собой сначала мой мозг, мою память, потом мое сердце, затем пространство вокруг меня. И вот, как будто насытившись предоставленной им на мгновение жизнью, собирается постепенно в одной точке: на сцене, в актере, в его голосе, в выражении его лица, в его глазах. И снова новые образы, новые жизни, новые чувства.

Теперь ты видишь, что это – часть жизни… твоей жизни? Теперь ты можешь почувствовать ту силу, которая ведет тебя в другую реальность, но которая тоже неотделима от твоей действительности? Теперь ты понимаешь мой восторг, мое умиление, мою благодарность творящему, творимому…живому?

Федоровой Анны:

Я не критик, не могу судить о театре. Не умею (возможно, пока) писать рецензии, но выражу свои эмоции по поводу увиденного и прочувствованного мною. Признаюсь, и мне стыдно, - ни разу до этого не была в театре. Но теперь-то могу с уверенностью сказать, что наверстаю упущенное! Это точно.

Вот вхожу в здание театра, в гардероб, потом в уютное помещение, где и будет происходить действие, то есть не совсем действие. Попадаю в спокойный мир, но, в то же время, в мир, находящийся в предчувствии каких-то событий, мир страстей.

Деревянные полы, старенькие скрипучие стулья, теплое освещение. В ожидании актрисы все думала, какая она. На сцену вышла женщина, и я увидела ее волнение, готовность, добрые глаза.

Выступление было необычно. Актриса – Людмила Юльевна Исаева – играла одна, удерживала внимание зрителя без помощи других актеров. Это сложно. «О бабьей доле» говорила.

Слушала актрису и видела перед собой судьбы русских женщин, их горькую долю, несчастья и радости, женщин сильных и слабых одновременно, плачущих, кричащих от боли, но в то же время счастливых.

Я смотрела на сцену, не отрывая глаз. Поначалу наблюдала за актрисой, оценивая ее игру. А потом и сама не заметила, как стала слушать ее, как женщину, которая изливала свою душу, рассказывала о своей тяжелой жизни. Я поверила ей. Особенно запомнилась роль комиссарши, родившей сына. Актриса повторяла несколько раз: «Сынок, сынок, сыночек…» И каждое повторение этого слова кололо и обжигало, и из глаз стали вырываться слезы. А таких слез я не стыжусь. Спасибо!