23. Критика секулярного мышления и светской культуры философов Серебряного века:

 Рубежность эпохи Серебряного века - это не только пограничье двух столетий - это "рубежность сознания". Придя на смену позитивистской эпохе с ее рациональностью и идеоло-гизированностью, обличительным пафосом, с культом безрадостного, с отрицанием ценности Красоты, с пренебрежительно-снисходительным отношением к народной культуре, Серебряный век провозглашает Абсолютное, Высшее, духовное, иррациональное и интуитивное, реабилитирует Красоту и обращается к народной традиции. Философия Серебряного века — это прежде всего философия религиозная, христианская, рассматривавшая тайны бытия не столько критически и рационалистически, сколько мистически.

Мыслители Серебряного века в предчувствии социальной и культурной катастрофы считали необходимым напомнить о задачах культуры, о высокой ее миссии по преображению человека и преодолению "тяжести этого мира", искали пути и средства освящения и преображения самой культуры. Движимые, с одной стороны, чувством ответственности перед народом и культурой, с другой — желанием удержать равновесие в разрушавшемся мире, мыслители Серебряного века стремились подвести своеобразный итог всему лучшему, созданному прежними эпохами, напомнить о великих истоках и традициях. Представители культурного мира видели миссию России в том, что она должна выступить всеобщей примирительницей распадающегося мира, чему должны были способствовать всевосприимчивость, а отсюда и всепонимание русского национального характера (эта идея высказывалась Н. Федоровым, Вл. Соловьевым, Вяч. Ивановым, С. Франком вслед за А. Пушкиным, Н. Гоголем и др.), исключительная спо-собность русских "вместить в себя идею всечеловеческого единения" (Ф. Достоевский). 

Историю определяют три силы: Бог, судьба и человеческая свобода. Смысл исторического процесса состоит в борьбе добра против иррациональной свободы: в период господства последней реальность начинает возвращаться к первоначальному хаосу, наступает процесс распада, падение веры, утрата людьми объединяющего духовного центра жизни и наступает эпоха революций. Творческие периоды истории приходят на смену после революций, несущих разрушение.

24. Критика науки и социологического разума в трудах Булгакова и Ильина

Система социального идеализма предполагает, согласно Булгакову,

«внутреннюю связь сверх опытного идеала и опытной действительности». Отсюда

фундаментальное основоположение христианской социологии: только религия

обосновывает социальную политику и социальное мировоззрение, «религия есть

феномен общественности, тот `базис`, на котором воздвигаются различные

`надстройки`… универсальное единящее начало, и человек есть существо

общественное, лишь насколько он есть существо религиозное».

Существует множество социальных наук, единая же, неспециальная социальная

наука, социология, скорее, мечта, чем действительность. Тем не менее

Булгаков полагает возможным говорить о единой социальной науке как

перспективе при правильной ее методологической фундированности. Такой

фундамент нужно искать в человеке, ибо наука насквозь антропологична. «Не

наука объясняет в себе человека, но человек объясняет собой науку.

Философия науки есть отдел философской антропологии».

Человек, согласно Булгакову, есть существо религиозное по природе, он одарен

«религиозным органом», воспринимающим Божество и его воздействие, а потому

религии различны, но религиозность всеобща. Вопрос о религии есть «вопрос о

ценности моей жизни, моей личности, моих страданий, об отношении к Богу

индивидуальной человеческой души, о ее личном, а не социологическом только

спасении». Поэтому, хороня Бога, хоронят самого человека. Именно

религиозная трактовка общественности позволит, по мнению Булгакова,

правильно понять практическое назначение и пределы социальной науки и

основанной на ней социальной политики.

Ильин усматривал главный порок Человека начала - середины 20 в. во внутренней "расколотости", в противоречии между разумом, умом, рассудком и чувствами, душой, сердцем. По И., человек настоящего ощущает себя как особую вещь в ряду вещей. Как результат, "созидательные творческие действия оцениваются и интерпретируются "материально, количественно, формально и технически". Отвергая протестантскую этику в ее наиболее материализованных, заземленных ипостасях, И. подчеркивал, что мышление без сердца не может не быть цинично, машинообразно и релятивно. "Человек, душевно расколотый и нецельный, есть несчастный человек. Если он воспринимает истину, то он не может решить, истина это или нет, ибо он не способен к целостной очевидности... Он теряет веру в то, что человеку вообще может быть дана тотальная очевидность. Он не желает признать ее и у других и встречает ее иронией и насмешкой". Индивидуальный и социальный опыт, по И., должны возродиться как интуиция, как видение сердцем.

“Мышление без сердца”, даже самое умное и изворотливое, в конечном счете релятивистично, машинообразно и цинично; “бессердечная воля”, сколь бы упорной и настойчивой она ни была в жизни, оказывается, по существу, животной алчностью и злым произволением; “воображение в отрыве от сердца”, каким бы картинным и ослепительным оно ни представлялось, остается в конечном счете безответственной игрой и пошлым кокетством. Рассудок должен научиться “взирать и видеть”, чтобы стать разумом, человек должен прийти к разумной и светлой вере “достаточного основания”. С “сердечным созерцанием”, “совестной волей” и “верующей мыслью”. Ильин связывает надежды на будущее — на решение проблем, неразрешимых как для “бессердечной свободы”, так и для “противосердечного тоталитаризма”.