6.2. Герой и автор

Здесь нужно различать авторское отношение к герою и авторскую позицию в художественном мире.

Авторское отношение: безоговорочное приятие, поэтизация героя. В своих героях-праведниках авторы видят точку опоры в современной жизни, то, что нужно спасти и сохранить. И благодаря этому – спастись самим. Учиться у деревенских праведников.

В этом пункте почти у всех «деревенщиков» нет разногласий.

Но есть существенные различия в авторской позиции, в том, какова она по сути и как проявляется в художественном мире произведения,– это делает «деревенскую прозу» отнюдь не монолитной, а, наоборот, внутренне дифференцирует её, и линия различия пересекает корпус «деревенской прозы» довольно ощутимо, разделяя общий поток на две разновидности – и по глубине разработки проблем, и по художественному уровню. Можно сказать и так: это дифференциация на прозу органическую и вторичную, прозу первого ряда и прозу второго эшелона.

Различие, водораздел между ними обнаруживается на художественном уровне, в структуре повествования.

У писателей второго ряда, второго эшелона – при внимательном чтении и анализе – обнаруживается внутренняя отчужденность от изобража­емого, поэтизируемого мира.

ПОЭТИЗАЦИЯ, НО – ИЗВНЕ.

Даже у бесспорно талантливых – таких, как Лихоносов или Рощин.

Авторы (или их alter ego – лирические герои, рассказчики, повествователи) – обнаруживают себя как люди отчужденные, оторванные от описываемого деревенского мира. Дачники. Блудные дети деревни.

Рассказ, как правило, ведется от лица человека, который изо всех сил демонстрирует свою близость к этому миру, но невольно обнаруживает свою оторванность, отчужденность от него. Именно невольно; художественное слово – слово честное, искреннее (а оно именно таково) – солгать не может.

Поэтому иногда даже в самом искреннем восхищении крестьянином в голосе рассказчика звучит отчетливое, хотя и невольное, может быть, неощущаемое автором, но ощутимое для внимательного читателя, противопоставление.

В такой внутренней отъединенности от объекта изображения – причина некоторой сентиментальности и идилличности этого типа прозы.

В результате изображаемый мир воспроизводится не столько как реальность, сколько как лирический фрагмент душевной жизни автора.

И еще – такая позиция напрочь исключает момент анализа, и уж тем более момент критики, даже просто трезвый взгляд на изображаемую жизнь и ее героев.

Так же как исключает и комическое, скажем, иронию. А зачастую даже и юмор.

У корифеев «деревенской прозы» – писателей первого ряда – таких, как Белов, Шукшин, Распутин, Абрамов – этого нет.

Даже в первых – лирического типа – их рассказах и повестях. Они в изображаемом мире – свои. Они свободны. Видят этот мир изнутри. Но могут на него взглянуть и извне. Могут – при всей любви к нему – трезво показать его недостатки, его ограниченность. Могут даже посмеяться.

Поэтому они – глубже, органичнее, у них лирика не исключает анализа, не исключает понимания и возможности показать то, как ограничен деревенский мир, как беспомощен и уязвим может быть человек этого мира, оказавшийся вне его (вспомните поездку в город Ивана Африкановича, или героев повести «Целуются зори» у Белова, злоключения шукшинских парней в рассказах или в фильме «Чудик», укорененность именно в своем мире Пряслиных и т.д.). Эти писатели могут, как Шукшин, сказать: «И в деревне есть всякие, есть такие, что не приведи господи», или, как Абрамов, обратиться с суровым и беспощадным письмом к землякам и так же сурово и беспощадно показать, во что они превратились, в романе «Дом».