3.7. Неадекватность термина «деревенская проза»

Название «деревенская проза» неадекватно масштабам и глубине проблематики этого литературного потока. И не только потому, что это не только проза, но и поэзия (Н.Рубцов, «тихая лирика»), и драматургия (А.Вампилов), и музыка (В.Гаврилин). И не только потому, что она отнюдь не только о деревне (У В. Астафьева, например, о деревне как раз немного произведений, а у Белова или Шукшина очень немало написано именно «о городе»).

В 60-80-х гг. прежняя социально-публици­стическая (очерковая овечкинская) и социально-психологическая (тендряковская) – «деревенская проза» перерастает в литературу общечеловеческой по масштабам проблематики, в литературу философско-этического плана.

Это проза ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ (такой термин для названия всего литературного направления был предложен Галиной Белой и Е.Вертлибом, но, к сожалению, не прижился). Этот термин был бы, конечно, точнее.

Онтология (от греческого on – сущее и logos – учение) – учение о бытии, о сущем, о его фундаментальных основах, о вечном, неизменном, о главных ценностях бытия, о смысле жизни и смерти.

Онтология предполагает очищение сознания литературного героя от всего преходящего – от суеты, самодовольства, тем более политизации, отказ от временного, суетного во имя вечного (это то, что произошло с князем Андреем Болконским на Аустерлицком поле, то, что произошло со старухой Анной на смертном одре в «Последнем сроке» Валентина Распутина).

Один из писателей-диссидентов, прославившийся главным образом обильным введением мата в литературный текст, Юз Алешковский, однажды беседовал на телевизионном экране с рок-певцом А.Макаревичем в передаче «Час пик»¹. Макаревич спросил, кстати, как раз о том, зачем используется «ненормативная лексика» в его произведениях. Алешковский в ответ стал рассуждать о жизни в советском обществе – как абсолютном абсурде, «если исключить, конечно, такие вещи, как жизнь и смерть, любовь и дружбу». Ничего себе вычитание! Это говорит только о том, что «диссидентская» литература, как говорится, «мелко плавает». Слишком много надо вычесть из «советской» жизни, чтобы представить ее абсурдом. Не логичнее ли «вычесть» как раз то, что Алешковский абсурдом называет и о чем пишет в своих произведениях?

Между прочим, деревенская проза именно это и сделала в 60-е годы, почти начисто исключив из своего поля зрения, признав недостойным изображения то, что было так важно (в положительном смысле) для «овечкинской» прозы и (в смысле негативном) для литературы диссидентов – парткомы, райкомы, собрания, мир начальников и пр., и сосредоточившись на «онтологических» предметах – жизнь, смерть, любовь, семья, дом, труд на земле лад, – на том, что составляет основу бытия и главный его смысл².

А насчет того, какая жизнь – «советская» или «постсоветская» больше заслуживает описания при помощи «ненормативной лексики», то один из поэтов «деревенского» литературного потока дал такой ответ Алешковскому и всем сегодняшним любителям «мата» в литературе:

Нам демократия дала

Свободу матерного слова,

И нам не надобно другого,

Чтобы воспеть ее дела!