3.6. «Деревенская проза» как выражение духовной оппозиции

В «деревенской» прозе было все, что связывают с понятием «оппозиции»: свой «самиздат», своя литература «в стол»², свое диссидентство, свои мученики (Л.Бородин). Но основная борьба, как и в «новомировском» крыле оппозиции, велась в подцензурной сфере, средствами искусства.

«Новая волна» «деревенской прозы» стала глубоким, фундаментальным выражением протеста и неприятия системы, уничтожающей крестьянина, выражением «корневой» духовной оппозиции к власти.

1. Она поднялась на защиту крестьянина от государства, которое десятилетиями давило крестьянина. Она смотрела не только в прошлое и защищала крестьянина не только от коллективизации – от этого защищать было уже поздно,– но от новых бед и напастей, которые навалились на деревню в хрущевские и брежневские времена. Хрущев решил прижать «мелких собственников»: обрезать приусадебные участки, сократить количество коров в личных хозяйствах, для этого запретить сенокосы не колхозных и государственных землях (вспомните трагедию Катерины и Ивана Африкановича из «Привычного дела» Белова: Катерина погибла из-за того, что надорвалась от непосильной работы, так как украдкой, по ночам, должна была косить сено для единственной кормилицы ее большой семьи – коровы Рогули).

А в 60-70-е писатели-деревенщики выступили против нового страшного удара – кампании по уничтожению так называемых «неперспективных деревень». Это был удар не менее страшный, чем коллективизация. Тысячи деревень в результате этой кампании, авторами и вдохновителями которой были сегодняшние записные «демократы», например, академик Т.Заславская, исчезли с лица земли и с географической карты: количество деревень в русских областях страны сократилось в 5 – 7 раз!¹ Выступления «деревенщиков» против проекта «поворота рек» с Севера на Юг, из Сибири в Среднюю Азию сыграли главную роль в предотвращении глобальной экологической катастрофы, которой было чревато осуществление этого «проекта»².

2. «Новая волна» стала также выражением протеста писателей-«деревен­щиков» и против позиции интеллигенции либерально-демократического толка, которая, совершив цепь предательств своего народа сначала в 30-х, потом в 50-х гг., и теперь, в 60-70-х, когда на глазах уничтожалась окончательно русская деревня, либо активно в этом уничтожении участвовала, либо не обращала на все это внимания, озабоченная только «правами человека», и прежде всего правом на эмиграцию. Именно поэтому писатели-деревенщики становились в оппозицию к городу, и это нашло отражение в их прозе и поэзии.

3. Но самое главное в другом. Пафос «деревенской прозы» – не только поэтизация крестьянской души («новомировская» либеральная критика и сусловско-яковлевский официоз называли это «воспеванием патриархальщины»), но исследование глобальной по своему характеру проблемы трагических судеб деревни в прошлом и настоящем, тревога за ее будущее.

Лучше всего этот пафос выразил Федор Абрамов в своем выступлении на 6-м Съезде писателей СССР (1976):

«Старая деревня с ее тысячелетней историей уходит сегодня в небытие.

А что это значит – уходит старая деревня в небытие? А это значит – рушатся вековые устои, исчезает та многовековая почва, на которой всколосилась вся наша национальная культура: ее этика и эстетика, ее фольклор и литература, ее чудо-язык. Ибо, перефразируя известные слова Достоевского, можно сказать: все мы вышли из деревни. Деревня – наши истоки, наши корни. Деревня – материнское лоно, где зарождался и складывался наш национальный характер.

Духовные потери чреваты, быть может, еще большими последствиями, чем разрушение природы, хищническое истребление лесов и обмеление рек».³