2.65. Интерпретация сопротивления.

2.651. Интерпретация мотива сопротивления

Здесь я должен вставить, что иногда для аналитика нет необходимости демонстрировать и прояснять сопро­тивление, потому что пациент делает это сам спонтан­но. Эти шаги не нужно предпринимать в описанной последовательности, поскольку оба события могут про­исходить более или менее спонтанно. Когда сопротив­ление становится демонстрируемым и ясным, мы готовы попытаться интерпретировать бессознательные детер­минанты. Это означает, что мы стараемся раскрыть скрытые инстинктивные побуждения, фантазии или вос­поминания, благодаря которым возникло сопротивле­ние. (Обычно в психоаналитических дискуссиях обозна­чаются как «содержание» репрессированные или отвра­щаемые бессознательные побуждения, фантазии или вос­поминания, которые определяют данное психическое событие.) При анализе мотива сопротивления нам сле­дует пытаться исследовать содержание, которое вызы­вает болезненный аффект, определяющий сопротивле­ние.

Давайте вернемся к пациенту, мистеру С., см. сек­цию 2.63, который стал застенчивым, когда попытался рассказать о своем «брачном опыте». Для того чтобы понять его смущение, нам следует теперь попытаться раскрыть, какие побуждения, фантазии или историчес­кие события были ассоциированы с его разговором о сексуальных вопросах. Исследование содержания, ве­роятно, приведет нас к чувствам, побуждениям или фантазиям, которые были когда он рассказывал «свою историю» во время сеанса, к реакциям переноса или к его прошлой истории, или от одного — к другому. Обыч­но мы предоставляем пациенту решать, по какой линии следовать, и открыто задаем вопрос типа: «Что проис­ходит с вами, когда вы представляете себе разговор о сексе?» [133]

Застенчивый мистер С., отвечая на мой вопрос, начал перечислять, что секс считается грязной и запретной темой дома, что его распекали за вопрос, как рожда­ются дети, и говорили, что это неподобающий вопрос для приличного мальчика и т. д. Позже он преодолел свою робость в школьной компании, но все еще реаги­рует со смущением, когда сексуальные вопросы подни­маются незнакомыми людьми или специалистами. Это затем привело его к чувству, что я незнакомец или спе­циалист. Хотя умом он понимает, что я должен быть знаком со всеми видами сексуального опыта, тем не менее, он обнаружил, что реагировал так, как будто я был не в меру щепетилен и сделал ему выговор. Я ин­терпретировал это ему так, что в тот момент, когда он упомянул секс, я был для него отцом, а он стал малень­ким мальчиком. Если пациент не позволил бы своим мыслям спонтанно переместиться на меня и только рас­сказал о своем смущении дома, я бы сказал ему перед концом сеанса: «А теперь вы реагируете на меня так, как будто я — ваш родитель, и вы смутились». Анализ сопротивления всегда должен включать анализ реак­ций переноса, вопрос, который будет разъясняться в 3 части.

Дальнейший анализ смущения мистера С. при раз­говорах о сексе проходил в течение нескольких лет. В процессе тщательной проработки мы обнаружили, что он чувствует, что ему нужно скрывать свои сексуаль­ные интересы, потому что он боялся, что его будут счи­тать слишком сексуальным. Это было связано с вос­поминанием детства о сексуальных играх с сестрой и сексуальных фантазиях, касающихся матери. Его ма­стурбационные фантазии имели отношение к подсмат­риванию «взрослых» во время полового акта и затем их избиению. У него также было глубоко репрессирован­ное мазохистическое желание быть побитым, так же, как тенденция идентификации с женским полом. Ми­стер С. испытывал большую тревогу в отношении к мужчинам, поскольку оно было наполнено инстинктив­ными побуждениями, как враждебными, так и сексуаль­ными. Он был также не уверен в своей принадлежно­сти к полу, в ощущении того, что он — мужчина. В этом состоит сконденсированный рассказ об анализе моти­вов его сопротивления разговорам о сексе. [134]

Но давайте вернемся к нашему анализу мотивов сопротивления. Пациент избегает, потому что хочет спастись от какого-то болезненного чувства. Но какое содержание, какой материал вызывает болезненный аф­фект? Мужчина с «брачным опытом» раскрывает неко­торое содержание, пытаясь говорить о сексе, несмотря на робость. В этом случае было ясно, что сексуальный материал был непосредственной причиной смущения и сопротивления. Но бывает и так, что не ясно, ни по­чему, ни чему пациент сопротивляется. Пациент может сохранять молчание более или менее долго, в течение целого сеанса и не давать никакого ключа к тому, что вызвало его реакции тела или выражение лица. В мо­ем опыте это бывает редко. Абсолютное молчание и от­сутствие выражений лица и тела могут быть ключом к фантазиям о смерти, коме или глубоком сне. Дважды в моей практике это означало комбинацию: страстное желание крови, и суицид (Гринсон, 1961).

Давайте предположим, что мы выяснили, что есть болезненный аффект, но все еще не имеем ключа к тому, что вызвало его.

И снова пример. Молодая пациентка, миссис К., см. секция 1.24, во время третьего года анализа работала очень продуктивно над вопросами об опоздании, а за­тем был сеанс, когда она показала значительное со­противление. Она начала сеанс, сказав: ей не хотелось приходить на сеанс, в голове у нее ничего нет, почему я не даю ей намека, о чем говорить, ее жизнь течет так гладко, ее ребенок чудесный, новая квартира ком­фортабельна, вероятно, ей можно позволить оставать­ся одной, ей гораздо лучше, действительно ли ей необ­ходимо продолжать анализ, она ходила в интересную картинную галерею, но ничего не купила, у нее назна­чено свидание с «умником», мужчины, с которыми она встречается, либо «растрепы», либо «умники» — и так далее, и так далее, перемежаясь короткими периодами /молчания. Я понял, что ее тон имел оттенок раздраже­ния и досады. После почти десяти минут всего этого я вмешался и сказал: «Вы, кажется, раздосадованы». Она ответила: «Я полагаю, да. Но я не знаю, чем». Я ска­зал: «Что-то раздражает вас. Постарайтесь найти это. Позвольте своим мыслям следовать за идеей «что-то досаждает мне». [135]

Пациентка минуту помолчала, а затем вдруг сказа­ла: «О, я забыла сказать вам, что моя мать звонила мне вчера вечером из Нью-Йорка». Затем пациентка принялась пересказывать содержание беседы и свои ре­акции на нее стальным, холодным тоном, в неестествен­ном, отрывистом ритме. Мать упрекала ее за то, что она не пишет, пациентка была взбешена, но контролиро­вала себя и играла только равнодушие и пренебреже­ние. Она резко сказала, что пошлет матери ее регуляр­ный чек, но будь она проклята, если она будет писать. Пауза, молчание. «Я не собираюсь впутывать ее снова... Даже хотя я знаю, что вы хотите, чтобы я... Вы гово­рите, это поможет моему анализу, и, может быть, вы и правы, но я не могу, и я не буду, и я не хочу запутывать­ся еще и с вами».

Я молчал, я вспомнил, что на предыдущем сеансе она говорила мне о дне, когда у нее было назначено свидание с артистичным молодым человеком. Она чув­ствовала, что он интересен, даже очарователен, но бы­ло в нем что-то, что отпугивало ее. На том сеансе мы не нашли, с чем связано это отталкивающее чувство. Пациентка затем рассказывала мне о своей двухлетней дочери, о том, как она любит играть с ней, как прекрас­но детское тело, не уродливо, как тело взрослой жен­щины, и как она любит купать ее. Она остановилась и вдруг пересказала сновидение: «Она была одной из женщин-лягушек — ей внушили идти в убежище в Москву и запоминать, что она видит под водой. Вода была холодная, но она была защищена своим резино­вым костюмом. Была опасность, что что-то взорвется, и она должна была спешить, уходить как можно скорее. Была какая-то мысль о том, что она должна финиширо­вать в 4 часа». [136] что собираетесь найти под водой, в своем бессознатель­ном. Вы испуганы, поэтому надеваете резиновый ко­стюм, поэтому вы не будете чувствовать, вы не впута­етесь — во что?»

Я ответил: «Вы раздражены на меня, потому что я не буду кормить вас, я не буду вашей доброй мамоч­кой». Пациентка буквально закричала на меня: «Не говорите этого слова, я не вынесу этого. Я ненавижу его и вас тоже. Да, я хочу, чтобы вы помогли мне, но не только работали для меня, я хочу, чтобы от вас исходили тепло и благожелательность. Все, что вы де­лаете, — это работа, работа (пауза)... Я знаю, что вы правы. Я хочу, чтобы вы заботились обо мне, как я забочусь о своем ребенке. Вы знаете, вчера, когда я купала ее, я посмотрела ее гениталии, на ее вульву, это выглядит так прекрасно, как цветок, как сладкий кусо­чек фрукта абрикоса. Я могла бы поцеловать это, толь­ко я знала, что это было бы нехорошо для нее». Я про­сто сказал: «Для нее?» Пациентка продолжала: «Хо­рошо, не только для нее, я согласна, но также и для меня. Это напомнило мне, вы знаете, художника, с ко­торым я встретилась несколько дней назад. Мы пошли на пляж, и я заметила, что его бедра очень толстые, и зад тоже — прямо как у женщины. Может быть, имен­но это оттолкнуло меня». Я ответил: «И пленило одно­временно. Это то самое убежище, которое вы боялись найти под водой. От этого вы бежите». Пациентка: «Я купила красное бикини для моей дочери, она выглядит так прелестно в нем — оно ярко-красное — я могу съесть ее в нем — буквально — съесть».

Этот необычно продуктивный сеанс начался со зна­чительного сопротивления. Однако пациентка была упорна в своей аналитической работе и установила хо­роший рабочий альянс. Я думаю, что это ясный пример того, как я исследую вопрос о том, что является мотивами [137] защиты. Просмотрев материал сеанса, можно уви­деть, что пациентка осознала свое сопротивление, ей не хотелось приходить, не хотелось запутываться. Более ранняя часть материала сеанса не дает ключа, только показывает некоторую враждебность к мужчинам, но этого недостаточно, чтобы идти дальше. Затем я кон­фронтировал ее с ее сопротивлением и попросил ее ассоциировать к чувству раздражения. Это привело ее к пересказу ее раздражающей, холодной беседы с ма­терью и ее гнева по отношению ко мне. Затем она вспомнила свой сон, это знак того, что интерпретация сопротивления находится на верном пути. Манифестация содержания тревожных сновидений прекрасно показа­ла ее страх раскрытия некоторых бессознательных по­буждений. Убежище символизирует мать, так же, как вода. Идея женщины-лягушки намекает на гомосексу­альность. Потом, в промежутке, она рассказывает о купании дочери. Ее первая ассоциация приводит к ее страху и желанию, чтобы я умер. Она нуждается во мне и боится меня. Она трет небо — это повторение инфантильной потребности. Затем сопротивление уси­ливается, она не хочет работать, она в бешенстве от моей интерпретации, что она хочет, чтобы я был ее «мамочкой».

Таким образом, в данном сопротивлении мы видим возвращение репрессированных импульсов: 1) ужас перед ее инфантильными страстными желаниями мате­ри; 2) ее ассоциации к ее ребенку и откровенные ораль­но-корпоративные и сексуальные желания по отноше­нию к вульве ребенка; 3) попытка переместить свою тревожность на ребенка; 4) попытка убежать от своих собственных страхов; 5) ее ассоциации к бедрам и спине ее друга-художника и, наконец; 6) возвращение к ребенку, к красному (красный = Москва) купаль­ному костюму и побуждение съесть ее.

Ответом на вопрос, чего пациентка избегает, что вы­зывает болезненный аффект, который делает ее раздра­женной на меня и анализ, является то, что она пыта­лась избежать своей оральной активности и пассивных гомосексуальных, садистических устремлений по отно­шению к своей матери, ребенку и ко мне. Это были мо­тивы ее сопротивления.

Я отметил выше, что в попытке анализировать мотивы [138] сопротивления обычно начинают с того, что пыта­ются раскрыть болезненный аффект, потому что болез­ненный аффект обычно более доступен сознательному Эго, чем содержание, вызывающее болезненный аффект. Это не всегда верно, и иногда содержание может рас­крываться в аналитическом сеансе, до того, как нам станет ясен аффект. Затем наша задача состоит в том, чтобы следовать содержанию сопротивления, которое, если мы добьемся успеха, прояснит факт. Мы начали с материала, имеющегося в наличии, а затем продол­жали искать то, чего не достает. Мы идем от известно­го к неизвестному. Следующий пример иллюстрирует, как содержание сопротивления становится известным до аффекта.

Пациент пришел на сеанс после того, как отсутство­вал в городе в течение недели. Он рассказал, что у него были чудесные каникулы, пока я отсутствовал. Он ожив­ленно говорил о том, как он уезжал в короткое путе­шествие за город, каким отдохнувшим он себя почув­ствовал, как хорошо гулять с женой и детьми, как он оказался способен делать много физических упражне­ний и читать. А затем, после пяти минут описания того, как он наслаждался, пока меня не было, он вдруг истощил свой запас того, что можно сказать, и замол­чал. Я сохранил молчание. Он бы хотел знать, о чем мы говорили перед тем, как я уехал. Пауза. Он бы хо­тел знать, помню ли я, о чем он рассказывал перед тем, как я уехал. Помнят ли аналитики то, что им рассказы­вают пациенты? Еще пауза. Он бы хотел знать, ку­да я уезжал, и что я делал. Он бы хотел знать, ездил ли я один или с женой. Он подумал, что я выгляжу переработавшим и бледным, тогда, на сеансе перед отъ­ездом. Он сказал, что у него появились беспокойства по поводу моего здоровья. Он даже пересказал, что у него была мысль о том, что я могу умереть. Он хотел бы знать, рекомендую ли я ему кого-нибудь в том случае, если ослабею или умру.

Все это он говорил, сильно колеблясь и с большим количеством пауз. Было очевидно, что он сопротивля­ется. Было также совершенно очевидно, что он избе­гает говорить более детально и с большим чувством о своих реакциях на мое отсутствие. Я поэтому конфрон­тировал его, сказав: «Вы, кажется, в действительности, [139] неохотно говорите о тех разных чувствах, которые были у вас по отношению ко мне, когда я уехал, и забыл вас здесь». На это он сразу завел разговор о том, как он обиделся, когда его «оставили», и как часто это слу­чалось с ним в прошлом. Его отец часто уезжал один на отдых, оставляя его и мать дома одних. Затем он перешел к другим воспоминаниям о том, что, когда он и мать уехали одни, оставив своего отца, это затем привело к его желанию смерти отца разными способами. В конце сеанса стало ясно, что болезненные чувства, которых он пытался избежать, были его озлобленные желания моей смерти и разочарование во мне из-за того, что я оставил его.

Я представляю на рассмотрение эту иллюстрацию для того, чтобы она явилась примером того, как собы­тие, которое является мотивом сопротивления, становится, ясным, несмотря на сопротивление, и, следовательно, становится стартовым пунктом для анализа сопротив­ления, и далее ведет к аффектам, побуждениям, вос­поминаниям.

И снова следует подчеркнуть, что, раскрывая специ­фическое событие или аффект, который вызывает со­противление (в данном случае это было событие), ана­литик идет от сопротивления к истории специфичес­кого события или аффекта, или фантазии в жизни па­циента. Начнет ли аналитик с аффекта или фантазии, или с события, он, в сущности, придет к истории фан­тазии, аффекта или события. В случае успеха анали­тик сможет затем вернуться к текущему сопротивлению в анализе и отметить для пациента: «Да... и мой отъ­езд, кажется, вызвал у вас похожую реакцию, которую вы побоялись сообщить мне». Еще яснее осознает па­циент сопротивления, имеющие место в анализе, при повторении событий, которые случились до того в жи­зни пациента. Повторяю: сопротивления не являются артефактами анализа, они не являются и каким-то но­вым творением, но повторением новым изданием про­шлых событий.

Важное Клиническое замечание, которое следует повторять снова и снова, состоит в том, что наиболее частым источником сопротивления является ситуация переноса. Каждый клинический пример, который я при­вожу, подтверждает это, хотя я не всегда подчеркиваю [140] это. Когда все остальное неясно или неизвестно, анали­тику следует искать реакции переноса как источник сопротивления. Детально я буду рассматривать это в 3 части.