Классики / Новая / Лейбниц / Сочинения. Т. 3

няют свое существование, но и жизнь их, развитие и изменения закономерно направлены к тому, чтобы достичь определенной цели или, вернее, приближаться к ней все более и более, наподобие асимптот. И хотя иногда и встречается попятное движение, наподобие линий с заворотами, тем не менее в конце концов прогресс возобладает и восторжествует.

Естественного света разума недостаточно, чтобы узнать все это в подробности, а наши опыты слишком ограничены,; чтобы прозреть законы этого порядка. Пока свет откровения ведет нас верою; но есть основание думать, что с течением времени мы более узнаем об этом даже из опыта и

жией, которая все делает к лучшему, т. е. в величайшем порядке, то этого будет достаточно, чтобы удовлетворить благоразумных людей и убедить их, что такое удовлетворение будет все усиливаться, по мере того как мы будем исследовать порядок и разумность вещей.

ЛЕЙБНИЦ—КОРОЛЕВЕСОФИИ-ШАРЛОТТЕ»

Мне кажется, ученый автор письма *, о котором Вашему Величеству было угодно мне сообщить, взялся доказать в споре со мной то, против чего я и сам не возражаю, а именно что мы нуждаемся в органах чувств для того, чтобы иметь мысли. Если бы он оказал мне честь, поинтересовавшись что думаю об этом я, то узнал бы, что я устанавливаю точную взаимосвязь между душой и телом и полагаю, что даже самые отвлеченные мысли имеют своих представителей в виде некоторых следов в мозгу, по способу, который я разъяснил в другом месте. И точно так же я считаю, что даже наименее произвольные движения тела все-таки оставляют впечатления в душе, хотя их не замечают, так как они слишком однообразны либо слишком смутны и к тому же слишком привычны.

Но так как душа столь нуждается в чувствах и так как порядок природы требует, чтобы душа существовала всегда, как это будет объяснено ниже, то отсюда следует, что она никогда не может обходиться без более или менее

развитых органов, чтобы быть более или менее чувствительной в зависимости от различных ее состояний. Так что даже если она окажется в состоянии усыпления, то и тогда она будет располагать некоторыми ощущениями и в некоторой степени пользоваться определенными органами, но, поскольку эти органы не будут получать достаточно сильных и достаточно упорядоченных впечатлений, душа в свою очередь обретет лишь такие восприятия, которые будут либо запутанными, либо слишком ничтожными и почти одинаковыми или уравновешенными между собой; в них не будет ничего такого, что может оставить след, пичего, что достаточно выделяется, чтобы привлечь внимание, и о чем, следовательно, можно было бы вспомнить. Таково состояние детства и того времени, которое ему предшествует. Это также состояние глубокого сна, обморока и даже смерти.

Тут получается примерно то же, как если бы вы были оглушены громким шумом, состоящим из множества слабых звуков, которые по отдельности различить невозможно и в которых нельзя уловить никакого порядка и созвучия. Так воспринимается шум морских волн — их невозможно было бы услышать, если бы мы не обладали некоторым малым восприятием каждой волны.

Но если бы шум звучал в наших ушах постоянно, если бы ничего другого мы не слышали и если бы все остальные наши органы, а равно и наша память не поставляли нам ничего заметного, то и этот шум мы перестали бы замечать и оказались бы совсем тупыми, хотя смутное восприятие сохранялось бы по-прежнему: вот так же человек бывает оглушен пушечным залпом, ослеплен яркой вспышкой, охвачен эпилептическими судорогами, так как сила воздействия чересчур мпожит и смешивает движения органов.

Точно так же получается, когда слишком расслабленпые органы не дают достаточно сильных впечатлений, так как им одинаково вредит и излишек, и недостаток. Впрочем, то, что кажется нам недостаточно чувствительным сейчас, когда мы привыкли откликаться лишь на очень сильные впечатления, возможно, стало бы для нас более заметным, если бы некоторые из наших чувств безмолвствовали, подобно тому как те, кто привык к слишком изысканным кушаньям, находят все другие блюда безвкусными, до тех пор пока не перестанут злоупотреблять первыми.

Когда же эта спутанность восприятий становится всеобщей и более или менее продолжительной, так что ничего уже нельзя различить, то с обывательской точки зрения она кажется полным прекращением функций и даже угасанием животного, причем некоторые считают ее угасанием самой души, другие же — отделением души от тела. Но что касается отделения, то оно никогда не бывает полным отделением от всего тела: душа даже после смерти все еще остается соединенной с некоторым органическим началом, правда крайне неуловимым, и всякий раз, когда нам удается восстановить материю, в ней обнаруживается и душа. Душа и самое животное отнюдь не угасли, и прекращение функций души есть всего лишь кажущееся прекращение, потому что, как я только что объяснил, нет заметных восприятий. Именно здесь главный источник ошибок, когда прекращение или, скорее,, приостановку отчетливых мыслей принимают за прекращение мыслей вообще; не находя этому объяснения, подобного тому, которое я только что дал, многие люди склоняются к мысли о смертности души. Это — такая же ошибка, как и ошибка обывателей, уверенных в существовании пустоты там, где имеется однообразное движение, подобное движению Земли, которое происходит без толчков.

Те, кто размышляет о законах природы, полагают, что пи одно впечатление не теряется даже в материи. Это примерно то же, как если бы швырнули в воду сразу много камешков: от каждого идут круги, не нарушая друг друга,, однако если количество камешков слишком велико, то перед глазами все путается. Сами же субстанции еще менее способны теряться, и наименее всего — простые субстанции, или единицы, в коих заключены души. Ибо простые субстанции не подвержены никакому распадению

иневозможно отрицать, что так оно н есть, поскольку вся действительность составных основана лишь на [действительности] составляющих или, вернее, составные являются лишь кажущимися существами и не образуют подлинной субстанции; и так как вся действительность общества или стада сводится только к отдельным людям или овцам

ив собрании нет ничего другого, кроме отношения, реальность которого, если отвлечься от того, что служит ее основой, содержится лишь в уме, который об этом мыслит,; то, поскольку составляющие это лишь составные, невозможно прийти к тому, что обладает собственной действительностью^ равно как и к подлинно реальным субстан-

382

циям. Значит, либо ничего действительного вообще не окажется, либо следует прийти к простым субстанциям. По этой же причине сложные существа способны гибнуть,- хотя всякое уничтожение немыслимо: все дело в том, что они не являются подлинными субстанциями.

Однако я иду еще дальше и утверждаю, что не только душа, но и животное сохраняется, несмотря на то что его машина есть нечто составное и на первый взгляд обречена на распад. В этом кроется одна из величайших тайн природы, ибо всякая природная органическая машина (такая, какую можно видеть у животных) со всеми ее тайниками и закоулками неразрушима и всегда располагает запасным оборонительным рубежом против какого бы то ни было натиска и насилия. Таким образом она сохраняет свое существование и остается одной и той же в развертываниях, свертываниях и преобразованиях, подобно тому как шелковичный червь и бабочка представляют собой одно и то же животное, согласно наблюдениям г-на Сваммердама, который доказал, что составные части бабочки уже существуют в свернутом виде у гусеницы,) и подобно тому как маленькое растение, заключенное в семени, или маленькое животное, преображаясь и вырастая благодаря зарождению и питанию, остается, однако, тем же самым животным или тем же злаком. Ибо, хотя там не сохраняется одна и та же материя, поскольку она находится в непрерывном течении^ незыблемым остается строение.

Опыты весьма искусных наблюдателей, в особенности таких, как господа Сваммердам и Левенгук, склоняют нас к мысли,, что то, что мы именуем зарождением нового животного, есть всего лишь преобразование, разворачиваемое благодаря росту уже образованного животного,, и$ следовательно, одушевленное и организованное семя столь же извечно,, как мир; исходя из этого будет уместным полагать, что то, что не начинает собою мир, не будет

и его концом и смерть есть лишь преобразование, ведущее

ксвертыванию путем уменьшения, и в свое время сменится новым развертыванием; в этом, несомненно, природа по своему обыкновению блюдет некий прекрасный порядок, имеющий целью способствовать полноте и совершенству вещей. Я оставляю в стороне порядок, который Бои соблюдает по отношению к разумным душам, т. е. к лю-

вселенского механизма, перводвигателем которого он является, но и граждан наисовершеннейшего государства,

вкоем он государь. Отсюда можно заключить, что не только животное, но и гражданин, т. е. личность, а значит, и память об этой жизни сохраняются или возобновляются.

Те, кто отстаивает угасание души согласно ее естеству и вследствие ее материальности, воображают, будто победа на их стороне, доказывая, что душа нуждается в органах, чтобы мыслить, что она совершенствуется благодаря опыту чувств и, по-видимому, вовсе не мыслит, когда органы наших чувств расстроены. Что ж, повод так думать

внемалой степени дают те, кто придерживается мнения 6„ будто есть мысли, в которых чувства не участвуют, и что душа после смерти якобы отделяется от тела и мыслит без помощи органов: тем самым они утверждают нечто весьма далекое от порядка природы, который мы имеем возможность наблюдать. И так же поступают те, кто ду-

мает, что животное есть простой автомат без души и чувства 6, или же те, кто считает, что души животных бестелесны и тем не менее обречены на гибель. Однако противники бессмертной природы души оказываются обезоруженными, когда им показывают, что то, что они с таким шумом тщатся доказать, уверенные, что они это сделали как нельзя лучше, на самом деле нисколько им не помогает, а, наоборот, прекрасно согласуется с бессмертием и даже придает ему наивысшую убедительность, так как распространяет его и на животных.

Автор письма использует их доводы, но, как мне кажется, с иной целью; ибо незаметно, чтобы он прямо нападал на бессмертие души, поскольку он явно признает, что признаки, характеризующие материю, — протяженность и непроницаемость, будучи чисто пассивными, не могут содержать в себе действующее начало, а модификации этих материальных признаков, т. е. фигуры и движения, одним словом, машина, не могут воспроизводить ни восприятия, ни мысли. Он действительно согласен со мной и в том, что в душе имеется материал, не поставляемый внешними чувствами. Не зря он пользуется сравнением с зодчим. Для него объекты чувств подобны строительному материалу, а способность пользоваться ощущениями в рассуждениях подобна зодчему с его правилами, причем первое (как он указывает) надлежит отличать от второго. Прекрасно^ мне больше ничего не нужно. Но

384

надо учесть, что в душе этот зодчий с его правилами должен быть сам включен в число строительных материалов, т. е. объектов мысли, поскольку мы мыслим о себе, о своих способностях, правилах, мыслях и рассуждениях. А эти правила и есть тот внутренний свет, который устанавливает следствия и все необходимые истины, о коих я говорил в своем рассуждении.

Итак, рассмотрев письмо, которое на первый взгляд противоречило моему, я нахожу, что в главном его смысл совпадает с моим. Конечно, если бы я захотел углубиться в детали, у меня нашлись бы кое-какие возражения; но не знаю, принесло ли бы это пользу нам обоим, разве только при большом прилежании с той и другой стороны. Мне думается, что и ученый муж, написавший это письмо, едва ли нашел бы в том удовольствие: недаром он признается, что написал его лишь по необходимости.

Вряд ли возможно склонить его на свою сторону, продолжая без нужды нападать на него, но я не теряю надежды. Можно рассчитывать, что когда-нибудь он выступит в защиту разума, против чувств; он открыто заявляет, что, если мы одержим в интересах добра такую победу, мы будем обязаны всецело просвещенности Вашего Величества. В таком случае он совершит нечто противоположное тому, что делал некогда Карнеад, который сначала восхвалял справедливость, возбуждая всеобщий восторг, а на другой день выступал против нее, или тому, что делал кардинал Дюперрон, о котором рассказывают, что он отрекся от бессмертия души после того, как сам же тор-

Ему кажется, что он назовет черное белым, если станет на нашу сторону и сам ополчится (и весьма действенным образом, как он это умеет делать) против мнения материалистов, учение которых в его крайнем выражении может породить лишь хаос и смятение в умах и вместе с разумом и порядком похоронить не только бессмертие души как ее природное свойство, но и самое существование божественного промысла. Подобные взгляды, полагаю, чужды ему, и он далек от того, чтобы считать человеческий род, не говоря уже о вселенной, лишенным совершенств, столь прекрасные черты которых предстают перед нами в возвышенном уме Вашего Величества. Остаюсь преданный Вам и проч.

ЛЕЙБНИЦ - КУРФЮРСТИНЕ СОФИИ7

Г-н Толанд объявил о своем мнении Ее Величеству 8; это мнение в точности совпадает с мнением Гоббса и состоит в том, что в природе нет ничего, кроме фигур и движений. Таково же было и мнение Эпикура и Лукреция, если не считать того, что Эпикур и Лукреций допускали существование пустоты и атомов, или твердых частиц,, тогда как Гоббс полагает, что все заполнено и податливо (tout est plein et mol), с чем согласен и я. Но я считаю, что сверх материи, т. е. сверх того, что является чисто пассивным и безразличным к движению, необходимо искать источник деятельности, восприятия и порядка. Так же и Вы, Ваше Высочество, уже заметили, что Толанд, рассуждай он как полагается, не сумел бы дать объяснения относительно этих трех пунктов, которые просто не должны были бы обнаруживаться. И дабы заставить его это понять, я написал нечто в виде письма к королеве, где, не упоминая о нем, высказываюсь в том смысле, что необходимо допустить кое-что сверх того, о чем он говорит. Однако он не пожелал дать себе труд вникнуть в мое письмо, когда же я потребовал от него по крайней мере признаться в этом открыто, чтобы я мог попытаться дать ему разъяснения, он сказал мне, что у него не было бумаги, а теперь он, дескать, уже не помнит, во что там надо было вникать, хотя читал письмо каких-нибудь два-три дня тому назад 9. Я заметил ему между прочим, что существуют различные понятия движения, но он уклонился от этой темы, очевидно, потому, что недостаточно осведомлен об этих учениях. Тогда я спросил у него, располагает ли он доказательством своей точки зрения; если да, то я согласен признать, что ему нет надобности разбирать доводы других людей, противоположные его доводам. Но он сознался, что у него нет доказательств, и я сказал ему„ что в таком случае нечего заявлять, что его мнение истинно,; можно просто сказать, что он считает его истинным предварительно, до тех пор пока ему не докажут противоположное. Из всего этого я делаю вывод, что он отнюдь не заботится об истине, а стремится лишь обратить на себя внимание новизной и странностью. Ибо кто любит истину и располагает для этого досугом^ тот не откажется серьезно ее обсудить.

ЛЕЙБНИЦКУРФЮРСТИНЕ СОФИИ

18 ноября 1702 г.

[...] Г-н граф Флеминг 10, прочитав мое письмо, написанное ради того, чтобы дать повод г-ну Толанду блеснуть остроумием, если бы он пожелал на него ответить, — г-н Флеминг, говорю я, сочинил по этому поводу весьма изящное письмо к королеве, где он говорит, что [всё] нематериальное активно, а материальное пассивно, что некое низшее активное, образовав тело совместно с соответствующим ему пассивным, весьма часто оказывается в подчинении у другого, высшего активного и что таким образом простая жизнь создает тело, а еще более высокое активное, коему это живое тело заменяет материю, создает из него животное. И что это животное в свою очередь играет роль материи по отношению к тому активному, которое создает из него человека. Человек же есть как бы материя для наивысшего активного, каковым является Божество. На сей счет я в двух словах написал королеве, что, по-моему, г-н Флеминг утверждает, сам того не понимая, воплощение Бога. Ибо если активное, соединяясь с животным, создает из него человека, то выходит, что Божество, соединившись с человеком, превратило бы его в человекобога. Верно, что по сути дела Божество связано, хотя и менее тесно, со всеми тварями и что все твари обладают некоторой степенью активности, которая позволяет им подражать Божеству. [Верно] также, что все истинные, или простые, субстанции (т. е. такие, которые не являются совокупностью других вещей) должны существовать всегда. [...]

ЛЕЙБНИЦ—КОРОЛЕВЕСОФИИ-ШАРЛОТТЕ»

Я прочел записку 12, которую Вашему Величеству благоугодно было передать мне как ответ на мое письмо. Мне чрезвычайно понравилось то место, где говорится, что нематериальное активно, а материальное пассивно. Именно так я и думаю. Я признаю также ступени активности, каковы жизнь, восприятие, разум, и что, следовательно, могут существовать многие разновидности душ,. именуемые вегетативной, чувственной, разумной, что есть тела, обладающие жизнью без чувства, и есть другие, которые обладают жизнью и чувством, но не имеют разума. Однако я считаю, что душа чувственная является в то

же время и вегетативной, а душа разумная — чувственной и вегетативной; таким образом, в нас одна-единствен- ная душа заключает в себе эти три ступени и нет надобности представлять себе дело так, будто у нас три души, низшая часть которых материальна по отношению к высшей, — это значило бы умножать число существ без всякой на то необходимости.

Сомневаюсь также, можно ли говорить, что одна душа воздействует на другую душу или на активное [начало] другой субстанции.

Так как всякая сотворенная субстанция состоит из активного и пассивного, то достаточно, чтобы она страдала

душа наша в этом отношении не страдает.

Всмерти, или в том, что имеет видимость смерти, ибо

ясчитаю ее лишь свертыванием (enveloppement), никто не теряет ни жизни, ни чувства, ни разума, но, что мешает нам в течение некоторого времени отдать себе в этом отчет, так это спутанность (confusion), иначе говоря, мы обладаем тогда бесконечным множеством малых перцепций, среди которых нет ни одной, которая бы заметно отличалась от других. Вот почему в малоотчетливом сне

ив обмороке мы сохраняем память о жизни.

Впрочем, последовательность ступеней приостановки активностей не всегда наблюдается такой, как она была указана, [т. е. так], как если бы разуму было свойственно отступать первым, ибо иной раз мы и во сне рассуждаем, хотя в то же время ничего не чувствуем [отчетливо], ибо смутно чувствуем всегда.

Однако эти мелкие замечания отнюдь не уничтожают главной идеи письма, в коей а нахожу нечто основательное и оригинальное.

ЛЕЙБНИЦ—КОРОЛЕВЕ СОФИИ-ШАРЛОТТЕ

8 мая 1704 г.

Счастлив узнать, что недуг мадемуазель Пельниц не столь серьезен, как опасались, и она вновь окажется — или уже находится — вблизи Вашего Величества.

Одна английская дама, именуемая леди Мешэм, преподнесла мне книгу своего покойного отца г-на Кэд-

388

До сих пор я сравнивал творения в их настоящей совокупности, находя, что все они согласуются друг с другом по существу; теперь сравним их прошлое и будущее состояния с настоящим. Я утверждаю, что от начала мира и во все грядущие времена суть вещей пребудет такою же, какова она здесь и ныне, и не только по отношению

кразличным [обычным] существам, но и применительно

ктому существу, которое сопоставимо лишь с самим собой. Иными словами, всякое живое и одаренное восприятием существо не только останется им всегда, но и навсегда сохранит свойственное ему соотношение органов. Если восприятие, равно как и материя, универсально независимо от места, то оно универсально и во времени, т. е. каждая субстанция имеет восприятие и органы не только

вданный момент, по будет иметь их всегда. Я говорю здесь об отдельной субстанции, а не о простой совокупности субстанций, каковою может быть, например, стадо животных или садок с рыбами; в этом случае достаточно, чтобы каждая овца и каждая рыба обладали восприятием

иорганами для него, хотя следует иметь в виду и то, что

впромежутках, как в воде аквариума между рыбами, есть другие живые существа, более мелкие, так до бесконечности — пустоты нет. Поэтому остается непостижимым, каким образом восприятие, равно как и материя,, могло бы явиться на свет естественным путем. Ведь какую бы машину мы ни придумали, мы обнаружим в пей лишь столкновения тел, величину, форму и производимые ею движения, т. е. то, что мы полагаем иным, нежели восприятие. Но, не будучи способным образоваться (соттепсег) естественным путем, [восприятие} не может иметь

иестественного конца. Субстанция же отличается от самой себя не больше, чем одна субстанция от другой. Иначе говоря, одна и та же субстанция может обладать лишь более или менее живым восприятием, в большей пли меньшей степени сопровождающимся рефлексией.

Ничто не сможет уничтожить все органы этой субстанции, так как материя обладает существенным свойством повсюду быть органической и организованной (artificieuse), ибо она есть результат и непрерывная эманация верховного разума, хотя эти органы и результаты организации должны чаще всего обнаруживаться в малых частях, которые для нас невидимы, о чем нетрудно догадаться,, судя по тому, что мы видим. Тем самым вновь подтверждается то правило^ что все обстоит так же, как здесъх

390

в невидимом, как и в видимом. Из этого также следует,, что в силу естественного порядка вещей и со строго метафизической точки зрения не существует ни рождения, ни смерти, а есть лишь развертывание и свертывание (developpement et enveloppement) одного и того же одушевленного начала (d'un meme animal). В противном случае совершалось бы слишком много скачков и природа нарушала бы этим необъяснимым существенным изменением свойственное ей единообразие. Опыт подтверждает это на примере превращений некоторых животных, когда сама природа демонстрирует нам образчик того, что она скрыто совершает повсюду. Да и наблюдения убеждают пытливого исследователя в том, что рождение нового поколения у животных есть не что иное, как прирост, связанный с преобразованием. Отсюда ясно, что смерть не может быть ничем иным, как противоположностью этому, и вся разница состоит в том, что в одном случае изменение происходит постепенно, а в другом — внезапно и под влиянием насилия. Впрочем, опыт показывает также, что чересчур большое количество слабых и однообразных восприятий отупляет, уподобляя нас человеку, получившему удар по голове, а при обмороке дело доходит до того, что мы вообще не помним — и не можем помнить — своих восприятий, как если бы у нас их вовсе не было. Итак, закон единообразия вынуждает нас отказаться от какого-либо иного понимания смерти даже у животных, поскольку оно соответствует естзственному порядку вещей и поскольку дело легко объяснимо уже известным и доказанным на опыте и не может быть объяснено никак иначе. Ибо невозможно сказать, где начинается и где кончается существование или деятельность воспринимающего начала, и тзм более невозможно объяснить отделение этого пачала. Вместе с тем легко убедиться, что последовательность изменений у животного подчинена строжайшему порядку, способному удовлетворить всем требованиям, так как порядок и организованность существуют везде. Чтобы дать Вам хотя бы приблизительное представление об этом, я сравню зтл существа (ces Estres) с людьми, которым понадобилось подняться на высокую гору, заросшую кустарником и к тому же крутую и обрывистую, как крепостной вал, с площадками или ступеньками, находящимися на некотором расстоянии друг от друга. И вот стоит пм только взобраться на одну из ступенек, как они срываются вниз и вынуждены начинать спачала. Но мало-помалу они

391

преодолевают одну ступеньку за другой. А иногда [им] приходится отступить назад, чтобы разбежаться и прыгнуть. Однако порядок, предуказанный провидением, руководит существами, наделенными рефлексией, совершенно особым способом, который, несомненно, является самым удачным и даже самым желательным.

Но, скажут мне, каким же образом материя может влиять на душу, или на существо, способное к восприятию, а душа в свою очередь на материю? Ибо мы убеждаемся на собственном примере, что нередко тело подчиняется велениям души, а душа внимает действиям тела, и все же мы не находим между ними никакого взаимодействия. Философы древности отступились от этой проблемы,, считая ее неразрешимой; и в самом деле, они не говорят ничего [дельного] по этому поводу. Новейшие мыслители "• пожелали разрубить гордиев узел мечом Александра и заставили вмешаться в естественное течение вещей чудо, подобно тому как театральный «бог из машины» дает развязку представлению. Они утверждают, что Бог постоянно приспосабливает душу к требованиям тела,, а тело — к требованиям души и принужден так поступать в силу некоего обязательства или всеобщей воли. Но это прямо противоречит принципу единообразия природы. Обыкновенно тела оказывают действие друг на друга по вполне понятным законам механики, и вдруг оказывается,, что стоит душе захотеть чего-то, как Божество тотчас вмешается в естественное поведение вещей и нарушит его! Как вам это понравится?

Между тем именно такова точка зрения отца Мальбранша и современных картезианцев, и недаром г-н Бейль при всей его изобретательности так и не сумел ее отстоять; впрочем, мне кажется, что я заставил его поколебаться. Но где же выход?

Ответ на этот вопрос дает нам сформулированный выше принцип. Коль скоро мы видим, что тела, взаимодействуя в любой машине, подчиняются механическим законам удара, а души при принятии любого решения — моральным законам добра и зла, то и о других случаях, которых мы не видим или в которых мы недостаточно разбираемся, мы скажем, что они таковы же, т. е. что все обстоит так же, как здесь. Иначе говоря, будем объяснять вещи, о которых мы имеем лишь смутное представление, исходя из тех вещей, которые нам хорошо известны,, и скажем, что в теле все происходит механически, или со-

392

образно законам движения, а в душе все происходит морально, или сообразно установлениям добра и зла, так что даже в наших инстинктах или непроизвольных действиях, по видимости осуществляемых одним лишь телом, душа стремится к добру и отвращается от зла, хотя бы наш разум и не мог отличить их друг от друга. Но если таким образом душа и тело следуют отдельно друг от друга разным законам, то как же они встречаются и почему тело подчиняется душе, а душа испытывает на себе влияние тела? Чтобы объяснить эту тайну природы, надлежит прибегнуть к Богу, точно так же, как это приходится делать для изыскания первопричины порядка и красоты в вещах. Однако эта причина действует лишь однажды и навсегда: нельзя думать, что Бог нарушает законы тел, чтобы заставить их подчиняться душе, и наоборот; напротив, он с самого начала создал тела такими, чтобы, следуя своим собственным, естественным законам и тенденциям движения, они были готовы совершить то, что потребует душа, когда это понадобится; а души в свою очередь создал такими, что, следуя своим естественным стремлениям, они тоже всегда готовы отражать состояние тел. Ибо как движение преобразует материю из одной формы в другую, так и стремление приводит душу от одного образа к другому. Таким образом, душа изначально создана господствовать над телами и ее стремление сопровождается отчетливыми восприятиями, которые заставляют ее выбирать подходящие средства, когда она чего-либо захочет. Но, с другой стороны, она и подчинена изначально телу в той мере, в какой она склонна к смутным восприятиям. Ибо мы знаем по опыту, что все вещи склонны к изменению: тело — под действием движущей силы, а душа — вследствие стремления, которое влечет ее к отчетливым или смутным восприятиям, в зависимости от степени ее совершенства. И вовсе не следует поражаться этому исконному согласию душ и тел, потому что все тела устроены по предначертаниям вселенского духа* а все души являются по существу отражениями, или живыми зеркалами, вселенной в меру возможностей каждой души и в зависимости от ее точки зрения и, значит, так же вечны, как сам мир. Бог как бы создает столько вариантов мира, сколько в мире есть душ, или творит как бы уменьшенные копии мира, на вид разные, а по существу сходные. Нет ничего богаче этой единообразной простоты с ее совершенным порядком. Следовательно, и о каждой

393

отдельной душе можно судить, сколь совершенно она приспособлена к этому порядку, постольку, поскольку она выражает некоторым образом весь мир и является как бы средоточием мира; подтверждением этому служит и то, что каждое тело, в том числе наше, в какой-то мере испытывает влияние всех прочих, а значит, и душа принимает в этом участие.

Вот в немногих словах вся моя философия, без сомнения очень доступная, так как она не приемлет ничего не отвечающего нашему опыту и основывается на таких тривиальных истинах, как сентенция итальянского театра «У других всё так же, как у нас» и фраза Тассо che per variar natura e bella 18. На первый взгляд оба положения противоречат друг другу, но их следует примирить, имея в впду в первом случае сущность вещей, а во втором — способы и внешние проявления. По-видимому, это вполне подходит для людей, увлеченных поисками истины и способных познать ее; однако я опасаюсь, не покажется ли моя философия чересчур низкой и пошлой особам высшего круга, к копм я причпсляю Ваше Величество — я говорю не о ранге, но об уме. Я понимаю, что было бы лучше либо вовсе не говорить с Вами, сударыня, о подобных предметах, либо предложить Вам иные, более возвышенные. Кто-нибудь другой сумеет сделать это лучше, чем я. Быть может, однако, эти безделицы развлекут Вас на несколько минут; я буду доволен и этим. Остаюсь преданным слугой Вашего Величества и проч.

ОБ ИСКУССТВЕ ОТКРЫТИЯ

В искусстве открытия я вижу две части: комбинаторику и аналитику. Комбинаторика состоит в искусстве нахождения вопросов, аналитика — в искусстве нахождения решения вопросов. Однако нередко случается так, что решения некоторых вопросов заключают в себе больше комбинаторики, чем аналитики. Например, когда исследуют способ совершения чего-либо в природе или в гражданских делах, приходится искать средства вне самого предмета. В целом, однако, нахождение вопросов — это дело скорее комбинаторики, решение же их — дело аналитики. Существует два рода вопросов: либо отыскивается способ исследования или же совершения чего-то в будущем или в прошлом, либо отыскивается истина и проверяется уже исследованное или сделанное другими. Они отличаются друг от друга, как отличается искусство хорошо писать или говорить от искусства правильно судить о написанном. Оценка же того, что уже исследовано, есть действие чисто аналитическое, само же искусство исследования или создания скорее комбинаторное.

Однако здесь возможны более тонкие различия. Действительно, строго говоря, аналитика есть исследование, при котором мы рассекаем на части сам предмет с максимально возможной точностью, скрупулезно соблюдая и учитывая положение, связь, форму частей и частей в частях. Синтетика, или комбинаторика, состоит в том, что для объяснения вещи мы привлекаем другие, вне ее находящиеся вещи. Так, анатомирование животных есть действие аналитическое, но вздувать животных с помощью пневматических машин, а потом рассекать их — комбинаторное. Исследовать жидкости путем дистилляции — аналитическое действие, соединение с другими жидкостями или порошками, вызывающими какое-то брожение, — комбинаторное. Могут сказать, что огонь при дистилляции, скальпель при рассечении привнесены извне. Это действительно такг я согласен, и тот2 кто первым научил

искусству рассекать скальпелем или возгонять жидкости

впар на огне, без сомнения, занимался комбинаторным искусством, но теперь, когда использование этих средств стало обычным делом, огонь и жидкость, скальпель и труп оказываются в нашем представлении как бы связанными

водин образ, так что идея одного всегда вызывает идею другого, из-за чего две эти вещи мы так часто в наше время по своему произволу изображаем взаимосвязанными. Поэтому с течением времени какие-то действия, которые ранее были комбинаторными, станут аналитическими, тогда для всех, даже для самых тупоумных людей, искусство комбинаторики станет обычным и легкодоступным делом.

Ипо мере постепенного совершенствования рода человеческого, когда искусство аналитики, в наше время едва ли правильно используемое даже в математике, станет всеобъемлющим и будет благодаря философской характеристике применяться ко всем вещам в том виде, в каком я его задумал (быть может, через много столетий), уже никого не станут восхвалять за точность суждения.

Икак только такой язык будет принят, умение правильно рассуждать в данное для размышления время станет не более похвальньш, чем способность безошибочно оперировать с большими числами. А к тому же, если присоединится сюда написанный тем же языком надежный каталог историй, т. е. сообщений, наблюдений, опытов, наиболее важные теоремы (как, например, сокращенные вычисления), полученные из одних лишь знаков или путем наблюдений, слава комбинаторного искусства померкнет окончательно. И тогда уже будут ценить не тех, кто способен в определенный промежуток времени, отведеп-

ный для размышления, что-то открыть или рассуждать о чем-то, так как все это станет общедоступным, а лишь тех, кто обладает искусством анализа или комбинирования безо всякой подготовки. Те же, кто медлительнее в мышлении, добьются уважения только в том случае, если будут обладать такой настойчивостью в исследованиях, такой силой проникновения мысли, не боящейся любого, самого мучительного труда, на какую другие едва ли окажутся способными. Поэтому, если бы мы представили, что воскреснут от летейского забвения х те, перед кем преклоняются в наше время, они, надо полагать, и тогда станут почитаться не менее великими, ибо, отбросив нынешние свои открытия, они и тогда, как и теперь, проникнут далее остальных, и я не сомневаюсь что Архи-

396

мед, доведись ему жить в наше время, создал бы удивительные вещи: ведь и квадратура параболы, и измерения конических и сферических поверхностей в его время были не менее сложны, чем в наше — глубочайшие аналитические исследования неделимых. Следовательно, в будущем не станет меньше великих людей на том основании, что уже столь многое сделано другими. Наоборот, другие открытия проложат им путь к достижению значительно большего, и сама безрезультатность в поисках нового в уже почти до конца исхоженных науках или разделах наук будет толкать на более трудное к великому благу рода человеческого, потому что всегда остается еще бесконечно многое и только с великим трудом продираемся мы сквозь заросли терновника, достигая лишь преддверия. И следует понять, что сами врата откроются лишь тогда, когда искусство открытия озарится ярким светом, т. е. когда будет изобретена некая философская характеристика 2. А если с ней соединятся и достойные внимания теоремы, то это можно будет сравнить с каким-н.ибудь замечательным словарем, к которому прилагаются некие избранные фразы; и подобно тому как юношеству предлагается некий аппарат, знакомящий с мифами, историями, собственными именами и некоторыми начатками наук, так и здесь будет нужна тщательно составленная многими авторами Общая история, подобная той, которую первым задумал Бэкон. А пока она пишется, да и когда уже будет создана, необходим компендий избранных историй. Самым последним будет сочинение о счастье, т. е. о науке жить, где будет указано назначение остальных сочинений и названы проблемы, которые могут быть с их помощью сформулированы, расположенные не в тематическом порядке, а в зависимости от их результатов. Но поскольку какое-то счастье уже находится в нашей власти, книга эта, будучи заключительной, станет использоваться всеми прежде остальных. Называться она будет:

Архитектонические науки о Мудрости и Счастье. В этой книге будет показано, что мы можем всегда быть счастливы и становиться все счастливее, и будут названы некие средства приумножения счастья, в чем и состоит назначение всех наук. Таким образом, это станет истинным учением о Методе не столько поиска истины, сколько самой жизни, хотя о людях часто можно сказать то, что говорит Лукан: «Они счастливы в своем заблуждении» 3. И Цицеро^ говоря о том же, что и JlyKaHj о бессмертии

души, замечает, что он не хочет, чтобы его лишили этого заблуждения. Итак„ если бы кто-нибудь не находил бесспорнейших доказательств, он поступил бы совершенно правильно, если бы укрепил свой разум против сомнений, а если они внезапно вторгнутся, направил бы мысли свои в иную сторону, ибо так он сможет обеспечить себе спокойствие. Книга о мудрости и счастье, т. е. о методе жизни, в первую очередь должна быть написана обычным языком. В ней будет раскрыто назначение философской характеристики, а также прочих сочинений, о которых я уже говорил. Должны быть приведены также примеры всего этого, изложенные как обычным, так и философским способом, доказательства же должны вестись только философским. По завершении этого останется решить остальные дела рода человеческого. Философ должен будет приложить все усилия лишь к тому, чтобы найти аргументы убедить правителей народов и вообще всех выдающихся мужей задуматься серьезно о претворении в жизнь этих начинаний. А еще сказанное мною о различии комбинаторики и аналитики может послужить для различения человеческих дарований, ибо одни отличаются скорее комбинаторными качествами, другие — аналитическими. Так, хотя Галилей и Декарт отличались в обоих родах деятельности, однако в Галилее было больше склонности к комбинаторике, в Декарте — к аналитике. Геометры и юристы скорее аналитики, врачи же и политики обладают комбинаторными качествами. В анализе больше надежности, в комбинаторике — трудностей.

Мариотт говорил, что людские умы подобны мешку, который трясут до тех пор, пока не выпадет что-нибудь. Это и есть процесс мышления. Отсюда несомненно, что

вмышлении есть что-то, зависящее от счастья. Я бы прибавил, что людские умы скорее подобны решету, которое

впроцессе мышления трясут до тех пор, пока через него не пройдут самые маленькие частицы. А пока они проходят через него, спекулятивный разум охватывает то,

что ему представляется нужным. Это можно сравнить с тем, как некто, желающий поймать вора, прикажет всем гражданам пройти через некие ворота, а потерпевшему стоять у ворот и смотреть. Но чтобы ускорить дело, можно применить метод исключения, подобный [методу] перехода в числах. Ведь если ограбленный будет утверждать, что вор был мужчина, а не женщина, среднего возраста, а не юноша и не ребенок, все * они смогут пройти безнаказанно.

ВИЛЬГЕЛЬМА ПАЦИДИЯ СОКРОВЕННОЕ, ИЛИ НАЧАЛА И ОБРАЗЦЫ ВСЕОБЩЕЙ НАУКИ ОБ УСТРОЕНИИ И ПРИУМНОЖЕНИИ ЗНАНИЙ, А ТАКЖЕ ОБ УСОВЕРШЕНСТВОВАНИИ УМА И ОТКРЫТИЯХ

ДЛЯ НАРОДНОГО СЧАСТЬЯ

Роспись сочинения

1.Причины, которые побудили автора к написанию [сочинения], место написания и почему автор утаил свое имя. Дружба великих князей и единомыслие.

2.История образованности.

3.О настоящем состоянии образования, или литературной республики.

4.О бедствиях, которые испытывают люди по своей вине. О том, что открыто полезного для возвышения человеческой жизни.

5.О необходимости заботиться о человеческом счастье.

6.Об усовершенствовании школ и способе обучения,,

где речь идет также и об играх.

7. Об устроении (instauratio) знаний, где говорится о системах и сводах и о необходимости создания демонстративной энциклопедии. О языке и рациональной грамматике.

8.Начала вечной истинпости и об искусстве доказательства во всех науках, как в математике.

9.О некоем новом всеобщем исчислении, посредством

которого были бы устранены все споры среди техг кто был бы с ним согласен; оно есть Каббала мудрых *.

10.Об искусстве открытия.

11.О синтезе, или комбинаторном искусстве.

12.Об анализе.

13.О специальной комбинаторике, или же науке о формах, т. е. качествах вообще 2, или о сходном и несходном.

14.О специальном анализе, или же науке о количествах вообще, т. е. о большом и малом.

15.О всеобщей математике, составленной из двух вышеуказанных наук.

16.Об арифметике.

17.Об алгебре.