arabskaya_poeziya_srednih_vekov-1

Ты среди смертных красавиц подобна богине.

Помню упрек твой: «Погибели ищешь своей,

Только верблюду ты предан, седлу да гордыне».

Так я ответил: «Удел мой скитаться в песках.

Счастья, любви и покоя чуждаюсь отныне».

Мы оседлали верблюдов, мы двинулись в путь,

Богу вверяемся, хлеб добывая в пустыне.

Скоро услышишь о подвигах рода Зубьян,

Скоро пастушьи костры задымятся в низине,

Скоро повеет ненастьем от Уруль-горы,

Скоро раскинутся тучи в темнеющей сини.

Им не пролиться дождем у подножия Тин,

Склон обоймут, но не в силах подняться к вершине.

Путник бывалый расскажет тебе обо мне,

У домоседа ведь нет новостей и в помине.

Я с игроками пирую и щедрой рукой

Ставлю им яства и лучший напиток в кувшине.

Сутки порою верблюдица скачет моя —

Хоть и устала, но резво бежит по равнине,

Шаг прибавляет, к твоим приближаясь местам,

Словно собратьев почуяла на луговнне.

АЛЬ-А ША

* * *

Прощайся с Хурейрой! Заждался верблюд седока.

Тебе нелегко? Что поделать, разлука горька.

Непросто расстаться с красавицей густоволосой,

Чья поступь так вкрадчива и шелковиста щека.

Домой от соседки идет она плавной походкой,

Идет не спеша, словно облако в небе, легка.

Она повернется — и звонко стучат украшенья,

Как зерна фасоли в утробе сухого стручка.

Она никогда не заводит с соседками свары,

От всех пересудов и сплетен она далека.

Так стан ее тонок, что страшно: возьмешь — переломишь,

Но пышная грудь у нее и крутые бока.

В дождливое утро так сладко лежать с ней на ложе,

Любовнику пылкому с нею и ночь коротка.

Движенья ее осторожны, а как соразмерны

Упругие бедра и тонкая в кисти рука.

От платья ее веет мускусом и гиацинтом,

И нежное тело ее благовонней цветка,

Свежее зеленого луга, омытого ливнем,

Который низвергли плывущие вдаль облака.

На этом лугу, как созвездья, мерцают соцветья,

И каждый цветок, окруженный венцом ободка,

Прекрасен — особенно ночью, но все же померкнет

Пред милой моей, так ее красота велика.

Я пленник ее, но она полюбила другого,

А сердцу того человека другая близка,

А та, в свою очередь, дальнего родича любит

И тоже напрасно: его охватила тоска

По той, что меня полюбила, но мной не любима.

Любовь обернулась враждой. Как она жестока!

Поистине, каждый из нас и ловец и добыча,

Стремимся к любимым, но видим их издалека.

Не знаю, Хурейра, кого предпочла ты Маймуну,

Но как ты сурова со мной, холодна и резка.

Узнала, что я слепотою куриной страдаю?

Недоброй судьбы опасаешься наверняка!

Ты молвила мне: «Уходи! Ты несчастье приносишь!

Будь сам по себе! Не желаю в мужья бедняка!»

Ты видишь сегодня меня босиком и в лохмотьях,

Дай время — обуюсь в сапдальи, оденусь в шелка.

Чужую жену я легко соблазню, если надо,

В чужое жилье проберусь я, как вздох ветерка.

В набег поведу смельчаков, и пленительный отрок

Мне спутником станет, вернее коня и клинка.

Не раз мне баранину жарил юнец безбородый,

Мы пили вино, принесенное из погребка.

Мои сотоварищи поняли: смерть ожидает

Богатого, нищего, юношу и старика.

Мы, лежа в застолье, соперничали в острословье

И пили, да так, что струилось вино, как река.

Бывает: за нами не в силах поспеть виночерпий,

Тогда сам хозяин хватает бурдюк за бока,

Проворно его поднимает, звеня ожерельем,

И в чаши вино наливает нам из бурдюка.

Напев полуголой невольницы слух нам ласкает,

Сливаются голос и лютня, как два ручейка.

Нам яства подносят красавицы в длинных одеждах,

Исполнят все прихоти, только кивни им слегка.

Я вдосталь вином наслаждался и женскою лаской,

В пустынях безводных дорога была нелегка,

В безлюдных местах, где глухой непроглядною ночью

Лишь злобные джинны вопят над волнами песка,

Где в полдень палящий не всякий осмелится ехать,

Где жажда и зной, где ни лужицы, ни родника.

Я эти пески пересек на поджаром верблюде,

Он к зною привычен, и поступь его широка.

* * *

Я Кайса навестить хочу, как брата,

Я клятву дружбы взял со всех племен.

Я видел, как бурлит поток Евфрата,

Как пенится, когда он разъярен,

Как с боку на бок парусник швыряет,

Грозя низвергнуть на прибрежный склон.

Так укачало кормчего, беднягу,

Что в страхе за корму схватился он.

Но что Евфрат в сравненье с Кайсом щедрым?

Тот всем воздаст, никто не обделен,

И сто верблюдиц, крепких, словно пальмы,

Дарит он другу: не велик урон!

Ведь все сыны Муавии такие,

Любой высок, прекрасен и силен.

По зову первому идут на помощь,

Все на конях, и не сочтешь знамен.

А как приятно с ними быть в застолье!

Их руки щедры, разговор умен.

АЛЬ-ХУТАЙА

* * *

Отстань и отойди, будь от меня подале.

Молю Аллаха я,— убрать тебя нельзя ли?

Тебя считаю я презренным и дурным,—

Надеюсь, что тобой я тоже не любим.

Ты губишь каждого предательством, изменой,

Все тайны выведав в беседе откровенной.

Тебе когда-нибудь за все воздаст Аллах —

Любви не встретишь ты в своих же сыновьях.

Жизнь черная твоя приносит беды людям,

И смерти мы твоей все радоваться будем.

* * *

Аллах тебе за все готовит наказанье,

И прадедам твоим, и всем, кто жили ране.

Добро твое всегда притворство или ложь,

И праведность свою ты строишь на обмане...

Но ты собрал в себе, лелеешь, бережешь

Все виды подлости, грехов и злодеяний.

* * *

О, как со мною вы безжалостны и злы,

А я прославил вас, я вам слагал хвалы.

Пусть холит злобную верблюдицу рука —

Верблюдица не даст ни капли молока.

Я знал, что благодать к вам с неба снизойдет

За то, что вы меня спасете от невзгод.

Я был как жаждою измученный верблюд,

Я ждал, что здесь найду защиту и приют.

Но вижу, что от вас бесцельно ждать добра.

Что страннику опять в далекий путь пора...

Но разве виноват был праведный Багид,

Даря приют тому, кто брошен и забыт,

Кто предан, осрамлен, чей жребий так суров,

Кто бродит на земле, как дух среди гробов.

В свирепой ярости, пороча и кляня,

Зачем собаками травили вы менж

За что же ненависть пылает в вас ко мне?

Так ненавистен муж порой своей жене...

За добрые дела мы благом воздаем —

Но мне за все добро платили только злом.

Чего ж тогда искать? На свете правды нет.

Будь счастлив, если ты накормлен и одет...

* * *

В словах моих много и яда, и едких обид,

И кто-нибудь ими сегодня же будет побит.

Но если я сам изуродован волей Аллаха —

Мое же проклятье пускай и меня истребит...

ПОЭЗИЯ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Середина VII века - середина VIII века

АЛЬ-АXТАЛЬ

* * *

Он пьян с утра и до утра мертвецки, как бревно,

Но держит голову его над чашею вино.

Он пьет, пока не упадет, сраженный наповал,

Порою кажется, что он рассудок потерял.

Мы ногу подняли его — другую поднял он,

Хотел сказать: «Налей еще!» — но погрузился в сои.

И мы глотаем за него, впадая в забытье,

На головню из очага похожее питье.

Налейте ж мне! Налейте всем! Да здравствует вино!

Как муравьи в песке, ползет в моих костях оно.

Так в лоне огненном возрос сын города сего,—

Росло и старилось вино, чтоб сжечь дотла его!

Горит звезда вина, горит! И он, страшась беды,

Спешит разбавить алый блеск прозрачностью воды.

И закипают пузырьки на дне, как будто там

Сто человечков, и они, смеясь, кивают нам.

* * *

Тяжелой смолою обмазана эта бутыль,

Укутали бедра ее паутина и пыль.

Пока догадались красавицу нам принести,

Чуть старою девой не стала она взаперти!

И светлые брызги вина мимо чаши летят,

И благоуханен, как мускус, его аромат.

* * *

Когда мы узнали друг друга, в ту первую нашу весну,

Мы были подобны прозрачной воде облаков и вину.

***

Когда, почуяв гостя, пес залает у дверей,

Они на мать свою шипят: «Залей огонь скорей!»

Они, забыв завет отцов, за родичей не мстят

И в день набега взаперти, как женщины, сидят.

Они из дому — ни на шаг! И бьюсь я об заклад,—

Они бы спрятались в кувшин, когда б не толстый зад!

* * *

И, выпив, мы дружно почили, забыв впопыхах

Смиренно покаяться в наших ужасных грехах.

Три дня это длилось, а утром, без всяких чудес,

К нам бренного духа останки вернулись с небес.

Так ожили мы, удивляясь, что в этакий час

Не тащит в судилище ангел разгневанный нас.

Вокруг собирался народ — кто ругал, кто жалел,

А мы приходили в себя от свершившихся дел.

Не скрою, приятно мне смерть принимать от вина,

Но жизнь! — ах, стократ мне милее она!..

* * *

Страдаю я в тиши ночной, и ты страдаешь тоже,

И под счастливою луной печально наше ложе.

На свете не было и нет, клянусь, несчастья хуже:

О прежней плачу я жене, а ты — о первом муже...

АЛЬ-ФАРАЗДАК

* * *

Бездушный рок разъединил меня с возлюбленной моей.

В пустыне сердце я вспоил надеждой на свиданье с ней.

В постылой тьме своих ночей не знаю праведного сна.

Тоска моя все горячей. Но встреча вряд ли суждена.

Душа разлукою больна, растет недуг опасный мой.

Любовь — беда, но лишь она спасает от себя самой.

Покуда не помог Аллах, себе помочь я не могу.

Во всех своих земных делах пред ним, наверно, я в долгу.

Но, после бога, мне помочь оборониться от обид

И все преграды превозмочь — сумел великий аль-Валид.

О правоверных властелин, владыка жизни, мой халиф,

Здесь, после бога, ты один и всемогущ, и справедлив!

Ты — ставленник Аллаха, ты даруешь влагу в знойный час

Она влилась в сухие рты, когда измученных ты спас.

Ты доискался до причин и смуту жалкую пресек,

В которой женщин и мужчин губил бесчестный человек.

Не зря сверкал сирийский меч, его приспешников разя.

Их головы слетели с плеч. Иначе действовать нельзя.

Зато непобедим твои стан. Зато превыше туч и гор

Абу аль-Аса и Марван воздвигли гордый твой шатер.

И всадники в тени его не зря устроили привал —

Сынам народа своего ты счастье щедро даровал.

Твои дары, о мой халиф, дошли теперь и до меня,

Восторгом душу окрылив, печаль постыдную гоня.

В твой край стремится мой верблюд, и крутизна горы Биран

Для стройных ног его — не труд, когда манит приветный стан.

Ему обильный водопой награда после пыльных круч.

А для моей любви слепой блеснул надежды робкий луч.

* * *

Неприметный кувшин, искрометной наполненный влагой,

Стал похож на звезду, что пьянит небывалой отвагой.

Перед нами бутыль, для которой года не обуза —

Для вина далеки ль времена даже сына Хурмуза!..

С той бутыли печать мы сегодня беспечно сорвали,

Чтоб напиток почать, вызревавший так долго в подвале.

И пускай седина предвещает конец безотрадный —

Мы с утра дотемна будем пить буйный сок виноградный.

За него мы взялись на рассвете, а кончим к закату.

Встречу смерть во хмелю — не замечу я жизни утрату.

* * *

Вы, о всадники, мощных верблюдов гонящие вдаль,

В тот предел, где я буду в ближайшие годы едва ль,—

Если вам, одолев столько трудностей неимоверных,

Доведется узреть повелителя всех правоверных,

Передайте мои, порожденные честью, слова:

«Та земля, что лежала в руинах, уже не мертва.

Покорился Ирак властелину арабского мира,

И отрады полно все, что было уныло и сиро.

Твой пылающий меч ниспослал всемогущий Аллах,

Чтобы стая врагов пожалела о подлых делах.

Чтобы головы прочь послетали во времени скором

У отступников тех, что казнимы на рынках с позором.

Сам Аллах ниспослал правоверным такого борца,

Что готов был сражаться за дело его до конца.

И когда зарычала война, жаждой крови пылая,

Рухнул меч твой на темя глупца, как звезда огневая.

Ты — наместник Аллаха, пришедший по праву сюда.

Потому и победа с тобой неразлучна всегда.

Над мекканским лжецом, что посеял обман и разруху,

Разразилась гроза, ударяя по зренью и слуху.

Рухнул, череп дробя, на него с высоты небосвод.

А предательства плод не свалился в разинутый рот.

Этот враг был из тех, что наводят пустые порядки,—

Лил и лил свое масло в дырявый бурдюк без оглядки.

По вине честолюбца, который упрямей осла,

Бестолковая смута губила людей без числа.

И народ возопил, чтоб Аллах ниспослал нам халифа,

Ниспослал нам того, кто изгнал бы шакала и грифа.

Ведь Аллах милосерд и всегда открывает свой слух

Для людей, чей поник в нищете истомившийся дух.

Презирая скотов, ожиревших на привязи в стойле,

Ценит он скакунов, что в кровавом нуждаются пойле.

Зарычала война и, вонзив стремена, полетел

За отрядом отряд, нарушая привычный предел.

На поджарых сирийских конях мы промчались, могучи

По равнинам Востока, где пыль заклубилась, как тучи

По равнинам Востока скакал за отрядом отряд.

Войско Мусаба наземь валил этот яростный град.

О герой, ты сметал, словно буря, любые преграды,

И мятежники пали, прося на коленях пощады.

Одержавший победу в жестокой, но правой войне,

Навсегда утвердился ты в этой немирной стране.

Мы слетели орлами с горячих высот небосклона,

И казались крылами твои боевые знамена.

Были копья красны, словно клювы неистовых птиц,

Их омывших в крови нечестивцев, поверженных ниц.

И высоко взносились погибших злосчастные души

Над колодцами смерти, над безднами моря и суши.

Наши копья пылали, военную славу неся,

И земля закраснела в ту пору, наверное, вся.

Но умолкли тревоги, минула година раскола,

И достойнейший твердо взошел по ступеням престола.

И в одежды Османа его облачил сам Аллах,

Лучший род утверждая на гордых и мудрых делах.

И хранят это право надежные копья и латы,

И знамена твои, как в тревожные годы, крылаты».

* * *

Перед юной насмешницей вновь подвергаюсь искусу,

Над моей сединой хохотать ей, как видно, но вкусу.

То подходит поближе, то вдруг отбегает опять,

Любопытная, как страусенок,— попробуй поймать!..

Горожанка, свой стан изогнувшая под покрывалом,—

Да ведь это погибель, сравнимая с горным обвалом!

Эта хищница нежная львице коварной сродни:

Загляни ей в глаза — прямо в сердце вонзятся они!..

Как потерянный бродишь, осилен любовным дурманом,

И стократно насуешь, увы, перед женским обманом.

Хоть люблю, говорю я строптивому сердцу: «Забудь!»

К светлокожей красавице, нет, не направлю свой путь.

Для разлуки с прелестной достаточно вески причины.

Есть призванье достойнее для пожилого мужчины.

Но не слышит меня норовистое сердце мое,

В нем трепещет любовь, как стрела, как стальное копье.

Никуда не уйти от пустынной неистовой жажды,

И к источнику счастья нельзя не вернуться однажды.

***

Я из племени сильных, из ветви с несмешанной кровью,

И звезда моя блещет, на стражу придя к изголовью.

Сад ибн Дабба могучий меня воспитал при себе,—

Благороднейший, лучший среди закаленных в борьбе.

Вслед за ним и другие вели меня к яркому свету.

О вожди моей жизни, спасибо за выучку эту!

Да, немало вас было, защитников львиной семьи.

Вас душа не забыла, отцы мои, братья мои!

Грозным логовом в чаще была наша крепость святая,

Наши когти зпавала врагов беспощадная стая,

Предводителей многих прикончили наши мечи,—

Не ублюдков убогих, что лишь на словах горячи,

Не подобных Джариру с дырявой его родословной,

А бойцов, что могли бы опасностью стать безусловной.

Так чего же ты хочешь, грозя мне с поджатым хвостом?

Честь свою не упрочишь бахвальством на месте пустом.

Я из племени Дабба, умевшего рати несчетной

Наносить пораженье — залог родословной почетной.

Не знаком я со страхом, бичом слабодушных людей.

Возведен я Аллахом по лестнице славы моей.

Было племя Маадда в истоке древнейшего рода.

Были Дарима дети — краса и надежда народа.

Мы, наследники славных, добавили доблесть свою

В этот строй равноправных, не дрогнувший в долгом бою.

Даже в годы сомнений, когда не поймешь человека,

Племя Хиндифа вечно хранимо величием века.

И на высшем совете в тревожный, решающий час

Были подвиги эти примером для многих из нас.

Мы вождями арабов не зря в годы мужества стали,

Нет, не зря проблистали мечи наши всплесками стали!

Наше войско в погоне самумом идет огневым,

И язычников кони легли на колени пред ним.

Боевые кольчуги, что иней сверкающий, белы.

Их колец не пронзают врагов оперенные стрелы.

Нечестивые слабы. А нам отворился весь мир.

Мы с тобою арабы. Подумай над этим, Джарир!

* * *

Видя месяц и солнце, тоскую о том, кто ушел без возврата:

Больше нет сына Лейлы, могучего Галеба, милого брата!..

Золотые светила с ним схожи лицом и душой благородной.

Был он вхож и к владыкам, и был он обласкан любовью народной.

Больше нет сына Лейлы, прекрасного Галеба, друга и брата.

Племя таглиб еще никогда не когтила такая утрата!

Если б Язбуль и Дамг, первозданные горы, узнали об этом,

То склонили бы скорбно вершины, венчанные снегом и светом.

* * *

Ты спишь в земле, Саид, утратив жизни силу.

Да увлажнит Аллах дождем твою могилу!

Она твой вечный дом, в Истахре возведенный.

Уже не выйдешь ты на воздух раскаленный.

Да увлажнит Аллах дождем тот холмик малый!

Под ним ты спишь, Саид, без памяти усталый.

Подушкою земля тебе отныне стала.

Она и твой халат, она и покрывало...

А ты ведь был для всех как дождевая влага.

Ты расточал себя лишь для чужого блага.

И засуха-беда была тогда бессильна.

Была твоя любовь, как щедрый дождь, обильна.

Безмерна скорбь сейчас, когда песок зыбучий

Сокрыл тебя от нас, о друг мой самый лучший!..

Твоя вдова с детьми — со всеми пятерыми —

Льет слезы без конца, захлебываясь ими.

Горячих слез поток ей размывает очи.

А день вокруг поблек и стал угрюмей ночи.

* * *

Зачастивший к виночерпию, где напоят без отказа,

Не постится и не молится, позабыв слова намаза.

Ночью трет больную голову, стонет, охает, бранится,

А с утра все только думает, как ему опохмелиться.

Видел я подобных грешников, что лежат в пыли дорожной,

Несусветную нелепицу мелет их язык безбожный.

Вспомнил я при этом зрелище, проходя поспешно мимо,

Что лишь муки, муки адовы ждут их всех неотвратимо.

И, творя молитву вечером, я вознес хвалу Аллаху

За того, кто жизнью праведной божьему покорен страху.

* * *

Разъяренная смерть объявилась в округе,

Поредел мой народ, оскудел он в недуге.

О, когда б я не знал, что бессильна мольба,

Я молил бы тебя неотступно, судьба.

Я молил бы вернуть этих юных и сильных,

Что лежат неподвижно в пределах могильных.

Поникаю душой, видя жалкий конец

Благородных умов и великих сердец.

Поникаю душой, слыша, как незнакомо

Стонет Аджадж, верблюд мой, гонимый от дома.

О жена, мне так трудно сейчас потому,

Что в беде не могу я помочь никому,

Что мечети безлюдны теперь, как пустыня,

Что иссякла, как мертвый родник, благостыня,

И уже развалились умерших дома,

И немало живущих лишилось ума...

Но среди молодых, уцелевших от мора,

Есть врачи — есть вожди, что помогут нам скоро.

Вижу: скачут, повесив на копья плащи,

Эти мощные всадники в хмурой ночи.

Кто-то, кажется, жилистой, тонкой рукою

Прикоснулся ко мне, дав начало покою.

Ночь проходит, но перед рассветом за ней

Скачет несколько черных, высоких коней.

Нет, еще не остыло ты, чувство утраты,

И тобой, словно камнем, надежды примяты!..

Сколько нежных красавиц ушло без любви,

Затерялось во мраке, зови не зови!..

Сколько славных мечей опустилось навеки,

Сколько слез обожгло материнские веки,

Сколько там кобылиц убежало в пески,

Вырвав повод из мертвой хозяйской руки...

* * *

Имеет каждый две души: одна щедра и благородна,

Другая вряд ли чем-нибудь Аллаху может быть угодна.

И между ними выбирать обязан каждый, как известно,

И ждать подмоги от людей в подобном деле бесполезно.

* * *

События в пути неведомы заране.