Беркли. — Психология Давида Юма какфикционалистская теория познания:“банкротство” философии и науки

Наивность и непоследовательность Локка привели к быстрому развитию его эмпиризма, который был продолжен парадоксальным идеализмом и в конце концов доведен до полного абсурда. Фундаментом оставался сенсуализм и его принцип мнимой самопонятности, согласно которому внутренний опыт (Selbsterfahrung) — это единственная и неоспоримая основа всего познания, царство имманентных данных. Исходя из этого Беркли редуцировал физические тела, обнаруживаемые в естественном опыте, к комплексу чувственных данных, в которых они проявляются. Ни одно умозаключение не допустимо, допустимо лишь делать заключение от одних чувственных данных к другим, а затем вновь к этим данным. Вывод может быть только индуктивным, т.е. выводом, вытекающим из ассоциации идей. Единая, сама по себе сущая материя, по словам Локка: “je ne sais quoi” (“я не знаю, что это такое” — франц.) — лишь философская выдумка. Показательно и то, что он при этом в сенсуалистической критике познания дал критику понятийных конструкций рационального естествознания.

Þì пошел в этом направлении до конца. Все категории объективности, научные категории, в которых мыслит наука, донаучные категории, категории, в которых мыслится повседневная жизнь объективного мира, внешнего относительно души, — все они являются фикциями. И прежде всего понятия математики: число, величина, континуум, геометрическая фигура и т.д. Они, как сказали бы ìû, являются методически необходимыми идеализациями того, что дано в созерцании. Но в интерпретации Юма, они — фикции, так же как и вся мнимо аподиктическая математика. Происхождение этих фикций следует объяснить сугубо психологически (то есть на основе имманентного сенсуализма), а именно на основе имманентных законов ассоциации и отношений между идеями. Но категории донаучного, просто чувственного мира, например категории телесности (а именно мнимая тождественность твердых тел, данная в непосредственном созерцании), а также мнимо воспринимаемая идентичность личности, — все это фикции. Мы говорим “это” дерево там-то, и проводим различие между ним и сменяющимися способами его проявления. Но то, что имманентно душе, не дано в этих “способах проявления”. Существует один комплекс данных и затем иной комплекс данных, которые “связываются” друг с другом с помощью их регулирующей ассоциации, что позволяет объяснить иллюзию тождественности, данной в опыте. Аналогично и для идентичности личности: тождественное “Я” не есть некая данность, а непрерывно сменяющаяся груда данных. Идентичность — это психологическая фикция. К фикциям подобного рода принадлежит причинность, необходимое следование. Имманентный опыт обнаруживает только post hoc (после этого — ðåä.). Propter hoc (по причине этого — ðåä.), необходимость следствия — это фиктивная подмена. Тем самым в “Трактате” Юма в фикции превращаются мир вообще, природа, универсум тождественных тел, мир тождественных личностей, а вместе с этим и объективная наука, которая познает их в их объективной истине. Если быть последовательными, то необходимо было бы сказать: разум, познание, истинные ценности, чистые идеалы любого рода, в том числе и этические идеалы, — все это фикции.

Íà äåëå æå — ýòî банкротство объективного познания. Философия Þìà заканчивается солипсизмом. Но как можно, заключая от одних опытных данных к другим, превзойти имманентную сферу? Конечно, Юм не ставил этого вопроса, во всяком случае он ни слова не сказал о том, как же обстоит дело с òåì разумом, который, согласно Юму, служит обоснованием этой теории как истинной, осуществляет анализ души, доказывает законы ассоциаций. Как вообще “связуются” правила ассоциативного упорядочивания? Если мы сами нарушим их, то не окажется ли знание вновь данными, начертанными на чистой доске?

Как всякий скептицизм и иррационализм, скептицизм Юма разрушает самого себя. Столь поразителен гений Þìà и столь досадно, что он не сочетался с соответствующим великим философским этосом. Это обнаруживается в том, что Þì во всем своем изложении скрывал противоречивые результаты и старался истолковать их как нечто безобидное, хотя (в заключительной главе первого тома “Трактата”) все же описал те неимоверные трудности, которые возникают перед последовательным философом-теоретиком. Вместо того, чтобы бороться с абсурдом, вместо того, чтобы разоблачать мнимую самопонятность, на которой зиждется сенсуализм и вообще психологизм, вместо того, чтобы прийти к однозначному самопониманию и к подлинной теории познания, он предпочел остаться в удобной и выразительной роли академического скептика. Этот образ действий и определил то, что он стал родоначальником слабого, но все еще влиятельного позитивизма, который избегает философских глубин или касается их крайне поверхностно, ограничиваясь достижениями позитивных наук и психологистическим их объяснением.