ЭТЬЕН ДЮРАН

СТАНСЫ НЕПОСТОЯНСТВУ

Душа возвышенной души, Непостоянство, Эол тебя зачал, могучий царь ветров. Прими, владычица подлунного пространства, Венок из этих строк для твоего убранства, Как принял некогда всем сердцем я твой зов.

Богиня, что нигде и всюду обитает, Ты, нам даруя день, к могиле нас ведешь, Благодаря тебе желанье расцветает

И вянет в тот же миг, и небосвод вращает По кругу сонмы звезд, чей отблеск так хорош.

Коль держится земля на прочном основанье,— Движенье атомов опору ей дает; Начертан на спине Нептуна знак признанья Величья твоего: для тела мирозданья Одна твоя душа — поддержка и оплот.

Наш разум с ветром схож, и то, что думал ране, Что ясным полагал, то завтра — словно ночь; Все переменчиво, все как на поле брани, Прошедшее — ничто, грядущее — в тумане, А наступивший миг — мелькнул и скрылся прочь.

Я мысль запечатлеть желал бы, но бескрыло Мое желание: покуда мыслю я, Мысль изменяется, и все, что в прошлом было, То настоящее своим потоком смыло,

Мой разум стал другим, а с ним — и мысль моя.

С тех пор как приобщен я к твоему величью, Дана защита мне от унижений злых, И я смеюсь над тем, кто хлыст и долю бычью

Свободе предпочел, кто покорился кличу Сил тиранических, чтоб числиться в живых.

Среди снегов и льдин я раздуваю пламя, Средь вспышек радости заботою объят, И счел бы я за грех, коль самой лучшей даме

Принадлежать бы стал я сердцем и мечтами Чуть дольше, чем на ней мой задержался взгляд.

О дева воздуха в чудесном оперенье, Чья власть меня спасла от рабства и цепей! Дарю тебе следы моих былых крушений, Изменчивость любви, ее опустошенье И эту ветреницу, ставшую моей.

Дарю всю красочность картины фантастичной, Где страсть любовная с игрой переплелась, Где есть забвение, надежда, и привычный Угар желания, и жар меланхоличный, И ветра с женщиной разгаданная связь.

Гроза, морской песок, разорванные тучи, Потоки воздуха над гулкой пустотой, Сверканье молнии, слеза звезды падучей, Никем ие виданные пропасти и кручи Служили красками мне для картины той.

Мою любовницу я дам тебе, чтоб всюду В ней видели твой храм без купола и стен,

Исердце дам ее, чтобы причастный чуду Был у тебя алтарь; твоим жрецом я буду

Истану прославлять бессмертье перемен.

ТЕОФИЛЬ ДЕ ВИО

ЛЮБОВНОЕ ОТЧАЯНИЕ

Моя душа мертва, в ней живо лишь страданье, С тех пор как должен быть я вдалеке от вас, И если б я не жил надеждой на свиданье, Уже давно б настал моей кончины час.

Пускай земная твердь лишится небосвода, Пусть солнце навсегда покинет небеса, Пусть перепутает все атомы природа,

Но пусть позволят мне вновь вам глядеть в глаза.

Ни с болью дерева, разбитого грозою, Ни с мукой жителей, чей город сдан врагу,

Ни с горем крепости, разрушенной войною, Ни с чем отъезда боль сравнить я не могу.

Сегодня ваш Дамон уже почти что призрак, Я стал похож на тень, и речь едва слышна, И жалобы мои — последний жизни признак,

Нет больше чувств, нет сил, осталась боль одна.

Моя душа в тисках, огонь течет по венам, Терзает сердце гриф, и змей клубок в груди, Но память я храню о счастье незабвенном,— Страданья худшего на свете не найти.

Два месяца пути — как бесконечно долго! Меня любовь и честь ведут по городам:

Быть с принцем и служить ему — веленье долга, Веление любви — скорей вернуться к вам.

И даже если вдруг средь горестных скитаний Дарили боги мне крупицы красоты, Я только ощущал сильнее гнет страданий,

В прекрасном я искал опять твои черты.

На все вокруг смотрю глазами я твоими… Куда ни занесен безжалостной судьбой, Какими ни брожу краями я чужими, Везде моя душа полна одной тобой.

Я словно онемел, утратил слух и зренье,

Не может излечить меня ничей совет, Лишь мысли о тебе приносят утешенье, Прекрасный образ твой мне заслоняет свет.

Прошу, в разлуке будь суровой и печальной, Бери с меня пример, и позабудь про двор, Прогулок избегай, катаний, залы бальной, Одна любовь для нас священна с этих пор.

Религия моя — твоя любовь отныне.

Часовней стал мой дом, иконой — твой портрет,

Явсей душой служу теперь одной святыне, Слова любых молитв мне заменил сонет.

Ямрачен и угрюм среди хлопот военных, Как будто одержим завоеваньем стран,— На самом деле я лишь в грезах неизменных,

И быть всегда с тобой — вот мой военный плаи.

ВИСЕЛИЦА

Страх смерти потрясти и самых стойких может И сон бежит от глаз, Когда отчаянье всю ночь не спит и гложет Того, чей пробил час.

Как ни была б душа закалена судьбою, Как ни была б сильна,— Погибель верную увидев пред собою, Она потрясена…

Пока для узника еще не стало ясно, Что все предрешено,

Скрежещущих оков влачит он груз ужасный С надеждой заодно.

Когда же приговор кровавый и суровый Порвет надежды нить, Когда войдет палач, чтоб узника оковы Веревкой заменить,

Тогда до капли кровь в его застынет жилах, Застынет в горле крик, Виденье виселицы он теперь не в силах Забыть хотя б на миг.

Глядит на Сену он — И видит Ахерон, и каждый, кто с ним рядом, Не человек — Харон.

Слов утешения монаха он не слышит, И в глухоте своей, Хотя еще живой, хотя еще он дышит, Он мертвеца мертвей.

Все чувства умерли, черты лица сместились, В глазах застыла тьма… Безумьем было бы, когда бы сохранились В нем проблески ума.

Всё уничтожили в нем ужас и страданье; Сквозь тысячу смертей Прошел он… И удар, что оборвал дыханье, Был всех других слабей.

ОДА

Ворон каркает зловеще, Мрак сгустился предо мной, Пересек мне зверь лесной Путь-дорогу, конь трепещет, Спотыкается мой конь, Грянул гром, сверкнул огонь, Мой слуга исчез в тумане…

Смутный призрак вдруг возник, Слышу я Харона крик, Вижу бездну под ногами.

Вспять потоки потекли, Лезет бык на шпиль церковный, Кровь бежит струей неровной Из расщелины земли.

Над высокой башней мгла, Там змея грызет орла; В глыбе льда огонь пылает; Месяц ветром унесло, Солнце черное взошло, Лес округу покидает.

СУЩЕСТВА В ОБЛИЧЬЕ СТРАННОМ

Существа в обличье странном У природы не в чести:

Редки встречи с великаном, Трудно карлика найти.

Мало женщин как Елена, Нет как Нестор мудрецов, Крепче пьяницы Силена Мало в мире молодцов.

Мало псов, как Цербер, грозных, Нет реки как Ахерон, Нет ночей совсем беззвездных, Не всегда в ладье Харон.

Нет синей небесной сини, Лучше нет, когда весна, Горче нет, чем сок полыни, Ничего нет слаще сна.

Громче грома редки крики, Мало гор как Пелион, Редкий зверь, ручной иль дикий, Львиной силой наделен.

Редко высшее блаженство, Редок час великих мук, И так мало совершенства

В том, что видим мы вокруг.

ПИСЬМО К БРАТУ

(Фрагменты)

Мой брат, последний мой оплот, Ты, кто один на белом свете, Находишь нестерпимым гнет, Который лег на плечи эти; Друг верный, пылкий и прямой, Готовый следовать за мной, Чтобы в беде мне быть опорой, Спаси в последний раз меня:

Пусть мне позволят жить, коль скоро, Измученный, не умер я.

Когда надежды свет нельзя Узреть за черной пеленою, Когда и судьи и друзья Захлопнут двери пред тобою, Когда устанешь ты просить, Когда устанешь слезы лить, Взирая на мои мученья,— Моли судьбу, чтобы гроза

Гнала корабль мой в порт спасенья Или закрыла мне глаза.

Кто может о грядущем знать? У наших бед свое теченье, И не дано нам разгадать Истоки их и назначенье. Лишь богу ведомо о том, Что ждет нас, а своим умом

Не можем мы осмыслить это, Не можем знать путей своих, Как нам не разгадать секрета

Морских течений, волн морских…

Но изменения всегда

Имиром правят и природой. Изменит и моя звезда Свой путь, отмеченный невзгодой. Бедой мой разум иссушен,

Слезами взор мой замутнен, Кровь стынет от тоски и боли. Но после ночи — свет в окне,

Ибеспросветный мрак неволи Свободу предвещает мне.

Какие бы силки опять Враги ни расставляли всюду, Надежды мне не потерять, Что я в Буссэре снова буду.

Придет пора — и бог дневной Заблещет светом предо мной Над нашим родовым именьем, Чтоб снова я увидеть мог, Как он, пылая прежним рвеньем, Лучами золотит песок.

Вражда, что жить мешает людям. И, братья, сестры, дети их, Во власти помыслов одних

Благословим мы край прекрасный, Где все в избытке мы найдем. Войны бы только гром ужасный Не сотрясал наш тихий дом.

Когда б такая благодать Остаток дней моих венчала, Другие радости искать Моя б душа не помышляла. Свобода наконец должна

Мне счастье возвратить сполна. И я не сделаю ни шагу, Чтоб Лувр увидеть… А потом

Спокойно в ту же землю лягу, Где предки спят последним сном.

Вот те права, что край родной Имеет на меня с рожденья,— И коль во Франции со мной

Сочтется смерть — мне нет прощенья. Как ни было б коварно зло, Но от Гаронны и от Ло Не отделить моей могилы.

И где б ни довелось мне жить,— Вдали от мест, что сердцу милы, Нельзя мне голову сложить.

Надежда от меня бежит, Мои невзгоды — непрестанны,

Труд незаконченным лежит,— Пора мне дать покой желанный. Как был безжалостно суров Гнев этих яростных умов!

Как был гоним я злобой черной! Не выдержав, я низко пал: Невинный, каялся притворно Я в том, чего не совершал.

О! Страждущего без вины Напрасно крики раздаются: Сердца железные страшны, Они на крик не отзовутся. Уж год пылает ярость их,

И нет на свете слов таких, Чтоб загасить ее пыланье. Кто справедливей всех, и тот Считает за благодеянье, Коль раны мне не нанесет.

Но что бы я ни перенес, Мои убийцы непреклонны.

Кчему же было столько слез,

Кчему смирение и стоны? Чтобы лишиться света дня? Лишиться воздуха, огня?

И стены каменного ада В тоске безмолвной созерцать? Или меня изжарить надо,

Чтоб лютый голод их унять?

Лишь ты — последний мой оплот, Лишь ты, один на белом свете, Находишь нестерпимым гнет, Который лег на плечи эти; Брат верный, пылкий и прямой, Готовый следовать за мной, Чтобы в беде мне быть опорой, Спаси в последний раз меня:

Пусть мне позволят жить, коль скоро, Измученный, не умер я.

АПОЛЛОН

Ятот, чьи алтари чтут всюду во Вселенной, Чьи стрелы гибельны, чей взгляд светлей огня;

Ятот, кто и богов страшит в грозе военной! Борьба со смертными достойна ли меня?

Но дерзость их мою природу исказила, Завидующих мне карать я принужден. Всему живущему давал я жизнь и силы, Теперь невольно смерть приносит Аполлон.

Все алтари мои навек освобожу я От нечестивцев злых, сразив их тучей стрел.

К моим оракулам, лишь истины взыскуя, Все смертные придут провидеть свой удел.

Могу я повелеть, чтоб ветры онемели, А мрамор мертвенный обрел живую речь.

Мной предначертаны царям пути и цели, Могу я музыку из дерева извлечь.

Дохну — и чаши роз полны огня живого, Лилейной белизне я блеск живой даю, Замерзнувшим полям жизнь возвращаю снова, И мне воскресший мир несет хвалу свою.

Но только скроюсь я, везде иссякнет пища, Наступят ужас, мрак; покроет землю лед, Цветущие сады он превратит в кладбища, И лишь сомкну глаза, весь мир живой умрет.

СОНЕТ ТЕОФИЛЯ НА ЕГО ИЗГНАНИЕ

Любимцы короля, льстецы и острословы, Вы при дворе нашли гостеприимный кров, Карающий закон к вам вовсе не суров, От вас и небеса свои отводят ковы;

Должно быть, с легкостью вы осудить готовы Потоки этих слез и горечь этих слов,— Спросите же у скал, у сумрачных лесов, Простерших надо мной сочувственно покровы,

И вы узнаете — нет горше бед моих! Рассудка доводы не облегчают их —

Ужель средь стольких зол останусь хладнокровен?

Надежду приступом теснят со всех сторон; И мне ль надеяться, что буду я прощен? Увы — прощенья нет тому, кто невиновен!

ЭПИГРАММА

Я полностью согласен с Вами в этом — Лишь сумасшедший может быть поэтом. Но, видя Вас, оговорюсь: о нет!

Не всякий сумасшедший есть поэт.

* * *

Недавно, пламенем божественным объятый, Я в храм вошел, где все дышало тишиной, И, с грешною своей беседуя душой, Раскаяньем томим, вздыхал я виновато.

Но, всех богов моля отсрочить час расплаты, Увидел я Филлис. Пред красотой такой Я крикнул: «Для меня все боги — в ней одной,

Лишь ей принадлежат алтарь и храм богатый!»

Тут боги впали в гнев и за любовь меня Задумали лишить навеки света дня; Но что мне месть богов и пламень их небесный?

О, если, смерть, решишь ко мне ты заглянуть, Я с радостью пройду страдальческий свой путь, Чтоб умереть за ту, чьи взоры столь чудесны!

СТАНСЫ

Люблю — и в этом честь моя; Никто из смертных, знаю я, Не испытал подобной страсти, И чем бы ни грозил мне рок —

Смерть не страшна мне, видит бог:

Ведь жизнь моя — лишь в Вашей власти!

Смиреннейшие из людей, Склонясь во прах у алтарей, Ища богов благоволенье, Сжигают только фимиам; А я, верша служенье Вам,

Решаюсь… на самосожженье!

Монархи — баловни судьбы: Сеньоры наши — им рабы, Стихии им подвластны тоже, Весь мир — их замок родовой; А я владею — лишь тюрьмой, И мне она всего дороже…