17. Стихи о прекрасной даме. Блок.

«СТИХИ О ПРЕКРАСНОЙ ДАМЕ» (1901-1902)

Роман Александра Александровича с Любовью Дмитриевной Менделеевой развивался напряженно и нервно. Блок то терзался ревностью, мучился от суровой холодности благовоспитанной Любы, то переходил к экзальтированному поклонению идеалу, воплотившемуся для него в этой золотоволосой, румяной, спокойной и радостной девушке.

Так было в жизни. А рядом с жизнью шли его стихи, одно за другим, день за днем, как дневник, как исповедь. Создавалась книга стихов о великой любви, о Прекрасной Даме. Реальные перипетии реального романа — ревность, холодность, встречи, тоска, экстаз благоговения — все переносилось в иной план, претворялось в стихи. Они были сложны, туманны, высокомерно закрыты для непосвященных. Но сквозь всю их туманность и усложненную символику просвечивали конкретные события.

Мы знаем, что в роковую ночь объяснения у Блока в кармане была записка, в которой он писал о намерении убить себя, если Любовь Дмитриевна не согласится стать его женой.

Все это так — у «Стихов о Прекрасной Даме> есть жизненная основа. Но жизненные факты претворены здесь в поэзию, возвышены до обобщений, до символов. В любой обыденной мелочи поэт видит знамение, присутствие высшего, тайного смысла:

из всей груды ежедневного, обычного, хотя и чрезвычайно важного лично для него, он творит высшую красоту и тайну.

Всматриваясь в жизнь, Блок ищет ее скрытый смысл, ее душу, ее второй план — духовный, мистический.

Блок в это время находился под огромным влиянием идеалистического учения Владимира Соловьева — предтечи русского символизма — известного философа, талантливого поэта, религиозного публициста и критика. Дуалистическое учение Соловьева признает двойственную природу всего сущего: внешний, видимый мир, согласно этой философии,— только бледное отражение того высшего, духовного мира, который открывается лишь немногим, лишь посвященным.

Избавительницу мира от зла и греха Блок, вслед за Соловьевым, видит в мудрой Мировой Душе, воплощенной в женском начале — Вечной Женственности. В воображении Блока возвышенные функции Вечной Женственности, Спасительницы мира воплощаются в его вполне реальной невесте — Любе Менделеевой. Она для него — не просто любимая. Она — Светлая, Вечная, Царевна, Хранительница-Дева, Несравненная Дама. Таков ее идеальный образ в блоковской ранней лирике. И любовь к ней — не просто земное, пусть и огромное чувство, но озарение, приобщение к высшему смыслу миря.

Предчувствия, которыми пронизаны все стихи этого цикла,— не просто предчувствия счастья, ответа на любовь, но ожидание чуда.

Эти предчувствия, при всей их отвлеченной религиозной сущности, полны живой страсти, напряженной тревоги, ликования, юношеской экзальтации.

В лучших стихах цикла нет холодного рационализма. Мы воспринимаем их как прекрасное одухотворенное человеческое чувство, устремленное к идеалу. Это великое чувство ясно, чисто и строго. А ощущение предчувствий и надежд полно неясного, весеннего очарования.

Весной 1903 года происходит литературный дебют Блока: несколько его стихотворений были напечатаны в религиозно-философском журнале «Новый путь», издаваемом Мережковским, в «Литературно-художественном сборнике» студентов Петербургского университета и в альманахе «Северные цветы». А в октябре 1904 года в московском издательстве «Гриф» выходит первая книга Блока — «Стихи о Прекрасной Даме» (помечена 1905 годом).

18. Блок поэмы. Соловьиный сад. Возмездие.

Небольшая поэма «Соловьиный сад» принадлежит к числу наиболее совершенных произведений Блока. Не случайно Блока часто называли певцом «Соловьиного сада». В ней нашли отражение постоянные раздумья поэта о своем месте в жизни, в общественной борьбе. Поэма помогает понять очень важный для Блока «жизненный поворот)» от индивидуализма в сторону сближения с народом. Целесообразно озаглавить каждую главу. Это позволит увидеть очень стройную, четко продуманную композицию поэмы. План может быть примерно таким:

Утомительный труд и зной.

Мечты о «недоступной ограде» соловьиного сада.

Желание проникнуть в сад.

«Чуждый край незнакомого счастья».

«Заглушить рокотание моря соловьиная песнь не вольна!»

Бегство из сада.

Утрата прежнего жилища, работы и друга.

Поэма построена на контрастах. «Бедняк обездоленный» живет «в хижине тесной», «осел усталый», «отрадно, что идет налегке идет назад». А в саду, за резною решеткой, постоянно Издается пенье и смех. Тому, кто измучен зноем и утомительной работой, подлинным блаженством, кажется прохладный и тенистый сад. На своем пути, бесконечно повторяемом, рабочий слышит лишь громкие крики осла. А в саду «не смолкает напев соловьиный, что-то шепчут ручьи и листы». РВ первой главе, построенной на контрастах, нетрудно обнаружить два противоположных лексических пласта. Прозаическая, «приземленная» лексика, использованная при описании будничного труда (таскает, мохнатая спина, волосатые ноги и др.), сменяется романтически приподнятой речью, когда поэт говорит о соловьином саде. Содержание первой главы, представляющей собой экспозицию, естественно и логично готовит, мотивирует события второй главы, которая составляет завязку сюжета: прекрасный таинственный соловьиный сад, противопоставленный безотрадному труду, порождает мечты об иной жизни.

Интересно проследить по второй главе, как развивается мечта героя о «неприступной ограде» сада. При этом следует обратить внимание на то, как сумел Блок передать силу неотступной мечты и раскрыть душевный мир героя. С ним происходит что-то небывалое. Даже «осел удивляется, бедный» задумчивости хозяина. Да и сам он считает необычным свое состояние («или разум от зноя мутится…?»). Мысли о возможности другой Жизни вызывают неудовлетворенность своей судьбой и переоценку своей привычной работы, которая воспринимается теперь как «жизни проклятья». Несмолкаемый соловьиный напев, «Ее» «круженье и пенье», неотступные сны вызывают «безысходное томленье», заполнившее всю душу, вытеснившее все остальное.

Важную роль во второй главе играют зарисовки природы. Они помогают понять, как зарождается и созревает мысль о бегстве от «жизни проклятий» в спокойный и безмятежный соловьиный сад. Мечты и томленья появляются в вечерний час, когда «знойный день догорает бесследно». Несколько раз упоминаются признаки наступающей ночи: «в закатном тумане», «сумрак ночи», «в синем сумраке» (а еще раньше, в первой главе, было: «опускается синяя мгла» и дальше, в третьей главе находим: «за ночною, за знойной мглою», «в синюю муть»). В знойном вечернем тумане и затем в ночном сумраке не видно ясных очертаний предметов, все вокруг кажется зыбким, неопределенным, таинственным. «В синем сумраке белое платье» мелькает, словно какое-то призрачное видение. «Непонятным» назван напев, который раздается в саду. Своим «круженьем и пеньем» девушка манит к себе, как волшебная, сказочная сила. Все, что связано с соловьиным садом, тесно переплетается в сознании героя с неотступными снами о неизведанной жизни. Ему трудно отделить реальное от вымышленного, фантастического. Поэтому влекущий к себе и манящий сад кажется недоступным, как светлая мечта, как приятный сон. Очень эмоционально л психологически убедительно показывает поэт невозможность избавиться от этого томленья. Поэтому нетрудно сказать, что произойдет в дальнейшем: герой неизбежно пойдет в соловьиный сад.

В третьей главе перед читателем раскрывается «диалектика» нелегкой душевной борьбы. Решение идти в соловьиный сад не возникает так сразу, внезапно. Бросив осла и лом, «хозяин блуждает влюбленный», вновь приходит к ограде, «идут за часами часы». «И томление всё безысходней» - оно должно обязательно вскоре разрешиться. И, вероятно, это произойдет сегодня. «Рокотание моря», «рокот волн», «отдаленный шум прилива» оказываются намного сильнее соловьиной песни. Это вполне верно с точки зрения простого правдоподобия. Вспомним вместе с тем и о другом. Соловей и роза - традиционные в мировой лирике образы нежной любви. Море у многих поэтов выступает как символ народной силы и мощи. Принимая во внимание эту символику, мы можем сказать, что Блок утверждает необходимость подчинить личные интересы общественным.

Несмотря ни на что, «отдаленного шума прилива уж не может не слышать душа». Следующая, шестая глава говорит о бегстве героя поэмы из соловьиного сада. Предложим ученикам вопросы: какова же роль шестой главы в поэме? Можно ли было обойтись без нее? Почему бы не написать просто, что герой ушел из сада, как только понял, что это необходимо сделать?

Шестая глава дает читателю почувствовать, как трудно было уходить из сада. Героя ведь очаровали не только прохлада, цветы и соловьиные песни. С ним была красавица, открывшая «чуждый край незнакомого счастья». Она не злая волшебница, искусительница, завлекшая свою жертву, чтобы погубить. Нет, это заботливая, любящая женщина, по-детски нежная, искренняя и доверчивая.

Спит она, улыбаясь, как дети,

Ей пригрезился сон про меня.

Она обеспокоена, заметив какую-то тревогу в душе возлюбленного. Герою трудно уйти из сада не только потому, что он лишает блаженства себя самого. Жаль оставлять такое чистое, доверчивое, любящее существо, разрушать и «ее» счастье. И нужно обладать большой душевной силой, чтобы несмотря ни на что уйти из прекрасного сада, откликаясь на зов жизни. Не увидев этих трудностей, не узнав о счастье, от которого вынужден отказаться герой поэмы, читатели не смогли бы понять и оценить его поступок.

Какая же новая мысль связана с седьмой, последней главой? Казалось бы, оставив соловьиный сад, герой будет по-прежнему продолжать свой труд. Но на прежнем месте не оказалось ни хижины, ни осла, лишь валяется ржавый, затянувшийся песком лом. Попытка ломать камень «движеньем знакомым» встречает сопротивление. «Краб всполохнутый» «приподнялся, широко разевая клешни», словно протестуя против возвращения к работе того, кто уже потерял на нее право. Его место теперь занял другой:

А с тропинки, протоптанной мною,

Там, где хижина прежде была,

Стал спускаться рабочий с киркою

Погоняя чужого осла.

Попытка уйти от «жизни проклятий» в безмятежный соловьиный сад не осталась безнаказанной. К такой мысли приводит нас седьмая глава поэмы. Более сложным явился этот же процесс для Блока. Он не скрывает от читателей трудных, мучительных переживаний, открывает перед нами свою душу. Предельная искренность и откровенность, уменье передать тончайшие оттенки душевной жизни - это, быть может, самая сильная сторона поэзии Блока. Поэма «Соловьиный сад» помогает увидеть тот трудный путь, по которому шел поэт к своему главному подвигу жизни - к созданию поэмы «Двенадцать».

Возмездие

Поэма "Возмездие" была задумана в 1910 году и в главных чертах была набросана в 1911 году. .

Тема заключается в том, как развиваются звенья единой цепи рода. Отдельные отпрыски всякого рода развиваются до положенного им предела и затем вновь поглощаются окружающей мировой средой; но в каждом отпрыске зреет и отлагается нечто новое и нечто более острое, ценою бесконечных потерь, личных трагедий, жизненных неудач, падений и т.д.; ценою, наконец, потери тех бесконечно высоких свойств, которые в свое время сияли, как лучшие алмазы в человеческой короне (как, например, свойства гуманные, добродетели, безупречная честность, высокая нравственность и проч.)

Поэма должна была состоять из пролога, трех больших глав и эпилога. Каждая глава обрамлена описанием событий мирового значения; они составляют ее фон.

Первая глава развивается в 70-х годах прошлого века, на фоне русско-турецкой войны и народовольческого движения, в просвещенной либеральной семье; в эту семью является некий "демон", первая ласточка "индивидуализма", человек, похожий на Байрона, с какими-то нездешними порываниями и стремлениями, притупленными, однако, болезнью века, начинающимся fin de siecle *4.

Вторая глава, действие которой развивается в конце XIX века и начале XX века, так и не написанная, за исключением вступления, должна была быть посвящена сыну этого "демона", наследнику его мятежных порывов и болезненных падений, - бесчувственному сыну нашего века. Это - тоже лишь одно из звеньев длинного рода; от него тоже не останется, по-видимому, ничего, кроме искры огня, заброшенной в мир, кроме семени, кинутого им в страстную и грешную ночь в лоно какой-то тихой и женственной дочери чужого народа.

В третьей главе описано, как кончил жизнь отец, что сталось с бывшим блестящим "демоном", в какую бездну упал этот яркий когда-то человек. Действие поэмы переносится из русской столицы, где оно до сих пор развивалось, в Варшаву - кажущуюся сначала "задворками России", а потом призванную, по-видимому, играть некую мессианическую роль, связанную с судьбами забытой богом и истерзанной Польши. Тут, над свежей могилой отца, заканчивается развитие и жизненный путь сына, который уступает место собственному отпрыску, третьему звену всё того же высоко взлетающего и низко падающего рода.

В эпилоге должен быть изображен младенец, которого держит и баюкает на коленях простая мать, затерянная где-то в широких польских клеверных полях. Но она баюкает и кормит грудью сына, и сын растет; он начинает уже играть, он повторяет по складам вслед за матерью: "И я пойду навстречу солдатам... И я брошусь на их штыки... И за тебя, моя свобода, взойду на черный эшафот".

Вот, по-видимому, круг человеческой жизни, съежившийся до предела, последнее звено длинной цепи; тот круг, который сам, наконец, начинает топорщиться, давить на окружающую среду, на периферию; вот отпрыск рода, который, может быть, наконец, ухватится ручонкой за колесо, движущее человеческую историю.

Вся поэма должна сопровождаться определенным лейтмотивом "возмездия"; этот лейтмотив есть "мазурка", танец, который носил на своих крыльях Марину, мечтавшую о русском престоле, и Костюшку с протянутой к небесам десницей, и Мицкевича на русских и парижских балах. В первой главе этот танец легко доносится из окна какой-то петербургской квартиры - глухие 70-е годы; во второй главе танец гремит на балу, смешиваясь со звоном офицерских шпор, подобный пене шампанского fin de siecle, знаменитой veuve Cliquot *5; еще более глухие - цыганские, апухтинские годы; наконец, в третьей главе мазурка разгулялась: она звенит в снежной вьюге, проносящейся над ночной Варшавой, над занесенными снегом польскими клеверными полями. В ней явственно слышится уже голос Возмездия.