13. Розанов. Художественная проза. Уединенное(1912), Опавшие листья(1913, 1915).

Свои лирические миниатюры Розанов (1856-1919) называл по-разному: эмбрионы, опавшие листья, мимолетное, последние листья. В своих книгах он создал особый жанр листвы. Она представляет нам собою целостное, но неоднородное литературное явление. Уединенное – это отчаянная попытка выйти из-за ужасной занавески, которой литература отгорожена от человека. Писатель стремился прорваться к людям, которых он искренне и глубоко любил. В «Листве» Розанов от авторского повествования обращается к многоголосию, напоминающему полифоничность поздних романов Достоевского. Создается впечатление разнообразного шума голосов. Неумолчный шум в душе. Листва не рассчитана на неотрывное чтение, как читаются повести или романы. Перед нами весьма своеобразная смесь глубины прозрений и наблюдений художника, высказанных неподражаемо самобытным словом гения, попытка соединить несоединимое. Нередко в Листве усматривали исповедальный стиль. Попытка «нового» есть уже в Уединенном. В отличие от афоризмов, мыслей великих людей, записи Розанова не только носят характер недосказанности, но и направленности на самого автора. Смысл своих записей Розанов видит в попытке сказать то, чего до него никто не говорил, потому что не считал это стоящим внимания. «Я ввел в литературу самое мелочное, мимолетное, невидимые движения души, паутинки быта». В Листве Розанов попытался ухватить внезапно срывающиеся с души восклицания/, вздохи, обрывки мыслей и чувств.

Обретя форму уединенного или листы, Розанов как бы отказался от всех иных литературных форм и манер.

Вершиной, своеобразным пиком раскрытия творческого потенциала личности В. В. Розанова, в полной мере определивших его литературный гений, считаются знаменитые литературно-философские произведения «Уединенное», «Опавшие листья», настолько оригинальные по жанру и языковой форме, что Розанова называют создателем нового литературно-философского жанра в русской литературе рубежа веков. Появление нового жанра, а значит, нового типа авторского повествования, отличного от классической повествовательной нормы века, с одной стороны, разрушало понятие традиционной литературности, с другой стороны, открывало новые перспективные пути развития русской литературы, русского литературного языка.

Жанровая принадлежность новаторских произведений В. В. Розанова в исследовательской литературе определяется по разному: жанр дневниковых записей; мемуарная литература; исповедальный жанр; жанр черновика как литературной формы; жанр «мыслей-импрессий»; поток сознания. Именно термин поток сознания наиболее полно, системно характеризует жанровые особенности литературно-философской прозы Розанова. Такие важные составляющие этого типа повествования, как яркий индивидуализм, «бесконечный» авторский субъективизм, интуитивизм, интимность, психологизм, спонтанность, амбивалентность, образуют систему экстралингвистических факторов, обусловливающих стилевое новаторство Розанова в области языковой формы. Анализ оппозиции автор-читатель в новаторских произведениях В. В. Розанова дает возможность прийти к ряду основополагающих выводов. Главным из них является положение о том, что исследуемые сочинения, относящиеся к литературе по — тока сознания, репрезентируют новое качественное своеобразие и сложность категорий субъекта и объекта речи. В данных произведениях эксплицируется субъектное повествование в формах прямого авторского монологического слова и отчасти в автодиалогах, но при этом структура авторского я полифонична и представлена множеством авторских «ликов». Именно этот сложный качественный конгломерат структурных составляющих авторского я обусловил значительное стилевое усложнение языковой формы исследуемых новаторских произведений. Анализируемая автопсихологическая проза демонстрирует оригинальную авторскую «технику» использования языка, выражающуюся в экспликации суперобразности или орнаментальности, то есть образности значительно более высокого порядка, чем в обычной прозе: «Орнаментальная проза – разновидность прозы с системой насыщенной образности, реализующей особый тип художественного мышления». Именно поэтому для характеристики стилистических особенностей психологической прозы В. В. Розанова представляется необходимым введение таких теоретических понятий, как орнаментализм, орнаментальная проза и орнаментальное поле. Понятие орнаментального поля выводит понятие орнаментальности в собственно языковой план, так как орнаментальное поле это «система реализаций изобразительных средств текста с насыщенной, повышенной образностью для отражения особого поэтического видения мира».

Как показывают аналитические исследования автопсихологической прозы В. В. Розанова, репрезентация сложного полифонического авторского я диктует усложнение стилистической организации текстов до степени орнаментальности, суперобразности.

Самым важным на данном этапе исследования оказывается выделение образ — но-смысловых доминант, способных на языковом уровне с помощью системы изобразительно-выразительных средств, реализующих орнаментальную функцию и образующих относительно замкнутые орнаментальные поля, способные репрезентировать «хаокосмос» индивидуального, субъективного авторского я В. В. Розанова. Таких доминант может быть несколько, они, как правило, организованы в определенную систему и способны в языковом отношении эксплицироваться на разных уровнях языка.

Осмысление конституирующих черт образа автора и детальное изучение специфики языковой образности в прозе потока сознания В. В. Розанова позволило определить ряд образно-смысловых доминант, которые способны репрезентировать искомое усложнение стилистической системы до степени «суперобразности». Таких доминант было выделено четыре: 1) феномен языковой игры; 2) экспансия повтора как фактор реализации субъективного авторского я; 3) синтаксическая организация; 4) внешняя орнаментика как система интонационных, графических, пространственных, геометрических элементов, усложняющих восприятие текстов исследуемых произведений. Выделение перечисленных доминант естественно нельзя признать исчерпывающим и окончательным в силу содержательной многомерности и объема исследуемой автопсихологической прозы мастера. Но то, что искомые доминанты репрезентируют, объясняют оригинальную, индивидуальную

«технику» орнаментализма В. В. Розанова, это не подлежащая никакому сомнению реальность. Доказательством этого служат результаты проведенного системного лингвостилистического анализа текстов новаторской прозы В. В. Розанова.

Рассмотрим феномен языковой игры как образно-смысловую доминанту орнаментальной прозы В. В. Розанова, адекватно эксплицирующей на языковом уровне амбивалентность авторского сознания, который в конечном итоге стал основой индивидуально-авторской системы, репрезентировавшей «языковую технику эпатажа» консервативных вкусов интеллигентной публики.

Понимание игры как основного глобального организующего центра всей человеческой культуры было сформулировано в ставшем классическим труде И. Хейзинги (“человек играющий”). Позже эта идея нашла многообразное развитие в искусстве модернизма и постмодернизма: “Подчеркнуто иронический, игровой модус самоопределения, характерный для постмодернистского мироощущения, от — разился не только в художественной практике этого течения, но и в самой стилистике философствования на эту тему”. Следует заметить, что, прежде чем ярко репрезентировать сущность постмодернистских поисков в области формы, игровой принцип возник как принцип организации текста в недрах литературы потока сознания эпо — хи модерна начала ХХ века: это красноречиво доказывает установка на глобальную смысловую игру, пронизывающая все новаторское творчество В. В. Розанова.

Феномен языковой игры как способ организации текста в аспекте соотношения с языковой нормой имеет в своей основе любое нарушение правил употребления языковой или текстовой единицы. То есть языковая игра – это «особая разновидность намеренных авторских аномалий», обнаруживающая сознательную речетворческую способность автора к отступлению от нормативного, стереотипного употребления языковых единиц разных уровней.

В последнее десятилетие ХХ века интерес к феномену языковой игры (ЯИ) значительно вырос, в отечественной филологической науке появились серьезные общетеоретические исследования, рассматривающие сущностные характеристики, принципы реализации, прагматические свойства данного языкового феномена: ассоциативно-интерпретационное начало, эстетико-прагматическая направленность, «особая разновидность намеренных авторских аномалий для достижения эстетического или интеллектуального эффекта»; «процесс отстранения языковых единиц и их адекватной интерпретации адресатом». Выделенные конститутивные характеристики ЯИ как эстетической категории художественного текста, то есть категории, обладающей потенциальными изобразительно-выразительными возможностями, способствуют в конечном итоге не только формированию ассоциативного плана восприятия текста произведения адресатом, но и отражению определяющих черт авторского я, то есть образа автора, субъекта творческой деятельности; созданию индивидуально-авторского стиля писателя.

В автопсихологической прозе В. В. Розанова прагматика ЯИ реализуется как эмоционально-оценочный эффект авторской иронии и трагизма в восприятии явлений окружающего мира. Эта главная эмоционально-экспрессивная направленность авторских интенций неадекватно воспринималась адресатом и расценивалась как авторский цинизм, грубость, неуважение к читателю. Данную особенность взаимодействия объекта и субъекта речи в произведениях новаторской формы В. В. Розанова можно квалифицировать как несовпадение уровня интенций авторского я и уровня возможностей адресата в декодировке обыгрываемого языкового материала. Чтобы ликвидировать внешнюю неадекватность уровней автора и читателя, Розанов культивирует оригинальный художественный прием видимого “отсутствия адресата”, то есть “имплицитного читателя”. “Имплицитный читатель должен в идеале понимать все коннотации автора, различные “стратегии” его текста, например, стилевой прием иронии”. Для В. В. Розанова имплицитный читатель функционирует как читатель абстрактный, как получатель авторской информации, способный дешифровать закодированное автором сообщение. Использование приема “имплицитного читателя” или внешнего “отсутствия адресата” приводит к тому, что адресат уравнивается в правах с адресантом, субъект и объект речи совпадают, тем самым повествование приобретает эффект интимности, особой доверительности, достоверности и убедительности: «Истинное отношение каждого только к самому себе…Лишь там, где субъект и объект одно, исчезает неправда. В этом отношении какой-то далекой, хотя и тусклой звездочкой, является эгоизм – «я» для «я»…мое «я» для «меня».

Автопсихологическая проза Розанова явилась предтечей формальных поисков русского модернизма и постмодернизма, так как именно В. В. Розановым был создан новаторский тип повествования, важнейшим из организующих центров которого является феномен языковой игры на различных языковых и текстовых уровнях. Учитывая все это, феномен языковой игры необходимо рассматривать в широком терминологическом понимании, так как именно «в широком смысле ЯИ включает в себя все способы актуализации языкового знака, а также игру ситуациями и текстами».

Феномен ЯИ как образно-смысловой доминанты новаторских произведений В. В. Розанова эксплицирует орнаментальное поле – целостную систему реализаций изобразительных средств текста повышенной образности как отражение конститутивных черт авторского я. Орнаментальное поле, эксплицируемое доминантой ЯИ, включает в себя не только развернутую, динамическую систему изобразительно — выразительных средств разных уровней языка (фонетического, словообразовательного, лексического, синтаксического), но и игру ситуациями и текстами.

В данной статье рассмотрим основные способы создания эффекта ЯИ на лексико-семантическом уровне, так как именно этот уровень языка эксплицирует наиболее многочисленные и яркие примеры.

Основным способом, реализующим эффект языковой игры на лексико-семантическом уровне в произведениях новаторской прозы В. В. Розанова, является: способ каламбурной игры, построенной на переосмыслении значений многозначного слова, омонимов в рамках узкого контекста. Понятие «каламбура», как показывает анализ исследовательской литературы, отграничивается от других способов создания словесной игры на лексико-семантическом уровне по следующим критериям: 1) выражение комического, юмористического, сатирического эффектов; 2) словесная «экономность», лаконизм и острый, неожиданный поворот мысли; 3) на основе речевых средств, заложенных в самом языке (многозначность, омонимия, игра созвучий). Таким образом, каламбур представляет собой лишь частный случай языковой игры. Из определения каламбура следует, что данная дефиниция может основываться на многозначности, омонимии и звуковом сходстве слов. Другие же языковые способы, широко использующиеся для создания словесной игры (синонимия, антонимия, народная этимология, фразеологические конструкции), объединяются более широким термином – словесная игра.

В новаторских произведениях В. В. Розанова можно обнаружить как разнообразие собственно каламбуров, так и другие способы словесной игры, например, ЯИ, основывающаяся на антонимии и контаминации фразеологизмов.

Приведем примеры контекстов, где каламбур создается на основе полисемии. Каламбуры (в картотеке зафиксировано более 110 примеров) данного рода могут быть представлены двумя разновидностями: построенные на двукратном употреблении слова в контексте в разных значениях; и каламбуры, основанные на возможности переосмысления одного и того же слова: Способный прожить три жизни и десять состояний; Кто бы ни говорил так, мы отбросили бы его с презрением: «Бери звезды у начальства и не трогай небесных; Человек о многом говорит интересно, но с аппетитом – только о себе; Да: может быть, мы всю жизнь живем, чтобы за — служить могил; Работал как собака в конуре: беги к телефону, лай ответ.

Каламбуры, построенные на двукратном употреблении одного и того же слова в разных лексических значениях или полисемии однокоренных слов, в силу своего разнообразия эксплицируют более яркий и действенный эффект ЯИ, основанный на прагматике выражения авторского остроумия, иронии, юмора. Подчеркнем, что каламбурное переосмысление полисемантичных слов во многих примерах семантически прозрачно и не требует специального лексикографического комментария, хотя в некоторых анализируемых контекстах такой комментарий возможен или не — обходим.

Приведем примеры: Какая старость ответа. Какая мудрая старость; Недостаток слез у попа и есть его недостаток; Но и сидеть на месте хорошо только с запасом большого движения в душе. Кант всю жизнь сидел: но у него было в душе столько движения, что от «сидения» его двинулись миры; Куда я поеду?…Я умираю… «Поеду» в землю»; То знание ценно, которое острой иголкой прочертило по душе. Вялые знания – без цены; Папироска после купанья, малина с молоком, малосольный огурец в конце июня, да чтоб с боку прилипла ниточка укропа (не надо снимать) – вот мое «17 октября». В этом смысле я «октябрист»; Не смиренные смиренны, а те которые были смирены; Затемнить свободу и замутить свободу – лозунг темных личностей; Раз дело доходит до таких слов, вслух произносимых, то совершенно ясно, что или в чьих-то головах очень смутно, или мы вошли уже в печальную политическую смуту.

Примеры контекстов, где ЯИ построена на основе антонимии, общеязыковой и индивидуально-авторской в новаторских произведениях В. В. Розанова, достаточно многочисленны и разнообразны. Использование стилистических ресурсов антонимии писателем регулярно в силу ее смысловой и стилистической прозрачности и выразительности, к тому же не требующей особых затрат мыслительной энергии адресатом для своей интерпретации: Мотив биографии и истории как науки разгадка загадок; Старость, в постепенности своей, есть развязывание привязанности. И смерть – окончательный холод; «Чем я более всего поражен в жизни? и за всю жизнь? Неблагородством. И – благородством; Иногда и на «законном основании» – а трясутся ноги; а другой раз «против всех законов» – а в душе поют птички; В грусти человек – естественный христианин. В счастье человек – естественный язычник; Я был всешатаем и непоколебим; Христос действительно попытался разомкнуть эту замкнутость; Он старый циник, то есть молодой человек отъявленного поведения.

Примеры контекстов, где ЯИ реализуется на основе разрушения общеязыковых фразеологизмов, образуют многочисленную группу. В индивидуально-авторской интерпретации контаминированные фразеологизмы приобретают дополнительную непринужденно-ироническую коннотацию, подчеркивая смысловую связь с искомым узуальным фразеологизмом, как правило, разговорно-просторечного характера. Проиллюстрируем это наблюдение наиболее яркими контекстами: Конечно, не Пестель – Чацкий, а Кутузов – Фамусов держит на плечах своих Россию, «какая она ни есть». Пестель решительно ничего не держит на плечах, кроме эполет и самолюбия; Не мы «мысли меняем как перчатки», но мысли наши изнашиваются как перчатки. Не облегает руку. Не облегает душу; Очевидно, гг. писатели идут «поздравлять» всюду, где поставлена семга на стол… «Дорого, да сердито…». Тут наоборот – «не дорого и не сердито»; Все что-то где-то ловит: в какой-то мутной водице какую-то самолюбивую рыбку. Но больше срывается, и насадка плохая, и крючок туп.

Разнообразие способов создания эффекта ЯИ не только на лексико-семантическом, но и на фонетическом, словообразовательном, синтаксическом уровнях эксплицирует богатое орнаментальное поле словесной образности новаторской прозы В. В. Розанова. То есть феномен языковой игры стал организующим центром, позволившим адекватно отразить на языковом уровне амбивалентность авторского сознания, а также одной из структурно-смысловых доминант индивидуально-авторской эстетической системы, репрезентировавшей «языковую технику эпатажа» консервативной части русского общества на рубеже 19-20 веков.