Глава 7

Язык в пространстве болезни

I. Вводные замечания

0. Тот факт, что психические заболевания каким-то достаточно тесным образом связаны с языком, с речевой деятельностью, не вызывает сомнения после исследований Лакана, применившего к психоанализу аппарат лингвистики де Соссюра и структуралистов, а также после блестящих работ антипсихологов 1960–1970 годов, в особенности, Грегори Бейтсона и Томаса Заца [Бейтсон 2000, Szasz 1971]. О том, как тесно связана с языком шизофрения, я думаю, догадывался уже Блейлер; недавние публикации Тимоти Кроу сделали опосредованность шизофрении языком почти доказанной [Crow 1998]. В своей работе [Руднев 1999] я также показал тесную связь между психическим заболеванием и изменениями в языке.

1. Но можно ли поставить вопрос радикально: зависят ли психические заболевания от изменений в языке, то есть, другими словами, являются ли психические заболевания в каком-то фундаментальном смысле заболеваниями языка?

2. Конечно, говорить об органических поражениях головного мозга и эпилепсии мы не будем. Прежде всего в поле моего рассуждения будут входить классические неврозы отношения – фобия, истерия и обсессия; затем депрессия в различных ее проявлениях, паранойя, шизотипическое расстройство личности и шизофрения, то есть я буду говорить о тех психических заболеваниях, которые в ХХ веке было принято лечить при помощи языка.

3. И второй вопрос, который должен, с одной стороны, ограничить, а с другой – специфицировать это рассмотрение. Как связаны три феномена – язык, болезнь и пространство болезни? Что такое пространство болезни? Например, стигмы на теле истерика или утраченный объект при меланхолии. Истерические стигмы – всегда здесь, утраченный объект неизвестно где, он далеко, “там или нигде”.

II. Язык и механизмы защиты

4. Можно начать с самого простого и выигрышного материала – с того, что сам Фрейд в принципе обозначил как начало психических расстройств – с расстройств речевой деятельности, а именно с речевых ошибок, со всем, что составило материал одной из самых популярных, между прочим, книг Фрейда – “Психопатологии обыденной жизни”, на которую принято ссылаться, не называя ее, когда в образованных непсихологических кругах говорят: “О, это типичная оговорка по Фрейду!”

5. С чем связаны оговорки и другие ошибочные речевые действия, как это трактуется в “Психопатологии обыденной жизни”? Они связаны прежде всего с вытеснением и замещением, двумя фундаментальным защитным механизмами. Неприятное содержание вытесняется в бессознательное и замещается другим словом или отсутствием слова. Возможно, имеет смысл посмотреть, как другие механизмы защиты связаны с языком. Результат, впрочем, кажется мне однозначным: они все, по-моему, связаны с языком.

6. Изоляция – главный механизм защиты при обсессии – суть ее в том, что мысль, высказывание или поступок выключаются из эмоционального контекста других мыслей, высказываний или поступков [Freud 1981]. Так, обсессивный невротик может повторять про себя одну и ту же фразу-оберег или молитву, бубнить_ ее про себя, отключившись от остального речевого контекста.

7. Отрицание – главный механизм защиты при шизоидной психопатии, шизофрении и т.д. “Первая реакция человека, которому сообщили о смерти близкого: “Нет!”” [МакВильямс 1998: 136]. Чтобы отрицать, надо говорить. (Ср. основополагающую работу Фрейда “Отрицание”). Рене Шпиц в своей книге ““Нет” и “Да”” показал, что жест головой, означающий “нет”, является чуть ли не первым жестом месячного младенца [Шпиц 2001].

8. Для того чтобы имела место идентификация, нужно, чтобы человек хотя бы мысленно сказал “Я – это то же самое, что Х – моя мать, моя дочь, мой психоаналитик” и т.д.

9. При интроекции как будто бы нет никакого языкового материала, он как будто не проступает наружу. Просто выходит так, что нечто перемещается вовнутрь. Правильно, ведь язык есть нечто внешнее. Проглоченное не может быть языковым. В этом особый статус депрессии, при которой и происходит интроекция [Фрейд 1994] (см. также главу о депрессии в моей книге [Руднев 2002]) и главу “Невроз как наррация” настоящей книги).

10. Зато при проекции языковой материал обилен. Вспомним фрейдовские формулы проекции из работы о Шребере: “Я его люблю. Он меня ненавидит. Я его ненавижу” [Freud 1981a]. Все, что исторгается наружу изо рта, каким-то образом язык. Все, что поглощается, – не-язык. Здесь я вспоминаю двух авторов: Перлза, который говорил о ментальном метаболизме [Перлз 2000], и Лакане, который однажды на семинаре задал своим ученикам вопрос “Почему планеты не говорят?” и на следующем семинаре ответил на него сам: “Потому что у них нет рта” [Лакан 2000].

11. Здесь мы касаемся соотношения внешнего и внутреннего пространств, а также движений изнутри наружу и снаружи во­внутрь. Первое – языковой жест, второе – неязыковой, даже антиязыковой. Все, что внутри, не подлежит языковой компетенции, об этом, как сказал Витгенштейн, “невозможно говорить”, это укрыто от разговора. Оказывается, чтобы разговор состоялся, нужно открытое пространство. Во всяком случае, чтобы он мог быть зафиксирован, кто-то должен его слушать, а потом рассказать другим, разомкнув тем самым это ограниченное private-пространство.

12. Во всех перечисленных механизмах защиты имеет место пространственное перемещение. Что это означает? Какой-то неизветный закон функционирования языка? Посмотрим, что прооисходит при других механизмах защиты. При идеализации и обесценивании мир делится на две части – хорошую и плохую, но они могут потом меняться местами. При расщеплениии все делится на две части, также хорошую и плохую. (Все это аранжируется в речи.) При проективной идентификации субъект навязывает собеседнику роль первичного объекта, опять перемещение и языковая аранжировка. При диссоциации одна субличность замещает другую. У каждой из них, естественно, свой тип речевого поведения. Доктор Джекил говорит совершенно иначе, чем мистер Хайд. При интеллектуализации и деперсонализации человек не чувствует того, что говорит. При формировании реакции одно замещается на противоложное, например, ненависть на любовь.

Можно ли здесь обойтись без языка и без пространственной организации? Например, сын на эдиповой стадии, боясь кастрации, формирует по отношению к отцу реакцию: он перестает его ненавидеть и желать ему смерти, а вместо этого начинает его страстно любить. Можно ли здесь обойтись без языковой аранжировки? В узком смысле можно. Есть ли здесь пространственные перемещения? В узком смысле нет, но в широком – есть. Переход от одного эмоционального полюса на другой. Есть еще такой замечательный механизм защиты, как отреагирование (отыгрывание) вовне. Здесь точно язык не используется, здесь проигрывается некоторое действие, замещающее то, что субъекту представляется необходимым защитить. Наконец, при сублимации очевидно и языковое, и пространственное движение – сублимация – это семиотизация и одновременнно возвышение. Похоже, язык находится не только “вовне” (по отношению к внутренним органам), но и “наверху” (по отношению к половым органам).