52 Рыбаков б. А. Древняя Русь, с. 119.

Если былина сообщает нам о том, что монах и паломник Данило Игнатьевич был долгие годы богатырем и боярином (о последнем говорит упоминание отчества), то в строках "Хожения" игумена Даниила мы много раз убеждаемся в том, что автор путеводителя до монашеской рясы носил богатырское платье: он много проехал верхом по знойным пескам Палестины, он "борзо" лазил по скалам ("по камению лезти на ню, руками держася - путь тяжек вельми!"), нырял на глубину шести метров в горную реку ("измерих и искусих сам собою") и многие расстояния измерял воинской мерой - "перестрелом" стрелы "доброго стрельца", а там, где он мерил "своею пядью" или "своею саженью", мы, зная меру этих зданий, видим, что Даниил был высоким широкоплечим человеком, размах рук которого на 6 см превышал среднюю величину сажени 53.

53 Рыбаков б. А. Русские системы мер длины XI-XV вв.: (Из истории народных знаний). - сэ, 1949, № 1.

Таким предстает перед нами предполагаемыйавтор замечательного трактата о русском язычестве.

Напрасно Е. В. Аничков, пытаясь подражать А. А. Шахматову, но-делая это крайне неумело, превратил "Слово об идолах" в "нагромождение разновременных вставок" и расчленил единый рассказ на мизерные куски, которые переставлял и выключал по своему вкусу.

Трактат Даниила, может быть, и не отличается такой безупречной литературной отшлифованностью, как, например, "Слово Исайи пророка о поставляющих вторую трапезу Роду и рожаницам", но все его составные части вполне логичны, целостны внутри себя и расположены в нужном порядке.

На общем фоне обличения античного язычества Даниил дает три раздела, посвященные славянским верованиям. Первый раздел содержит общий очерк русских языческих представлений и обрядов, изложенный с такою же степенью лаконичности, как и язычество эллинов.

Второй, тоже предельно краткий, раздел дает нам драгоценную периодизацию, поражающую нас глубиной познаний автора. Третий раздел посвящен характеристике современного автору состояния религиозных воззрений русских людей начала XII столетия, в сознании которых наряду с христианством еще существовали и архаичные упыри, и Перун, и предшествовавший Перуну Род.

После того как конспект греческого "Слова Григория Богослова" был дополнен этими тремя русскими разделами, автор решил усилить отрицательное отношение к язычеству, сопричислив к нему и Моамеда, и мерзкие обычаи сарацин, болгар и турок, "и олико их есть в вере той". Вспомним, что Даниил был свидетелем первого крестового похода, другом Балдуина ("познал мя бяше добре и люби мя велми") и хорошо знал о военном натиске неверных сарацин, который в преувеличенной форме отразился и в былине: "Не стало в Иерусалиме четья-пенья церковного, звона колокольного от Идолища поганого". Сарацинские приписки были откликом на ту широкую войну против христианского мира, которую вели тогда сарацины.

"Слово об идолах" - не нагромождение вставок и нескладных переводов, а умный и логичный конспект трактата о язычестве, пополненный актуальными для эпохи крестовых походов выпадами против магометан.