mechkovskaia

Вообще, книжное дело в христианской Европе было заботой цер­ кви, частью конфессиональной жизни общества.

Церковными людьми были авторы двух ранних славянских со­ чинений о письме — болгарский книжник черноризец Храбр, чьим именем надписана апология «О писменех» (конец IX в.), и насель­ ник Ресавского монастыря Константин Костенечский, создатель «Книги о писменах» (ок. 1410 г.). Автором сочинения по орфогра­ фии, реформатором письма был и выдающийся религиозный дея­ тель, вдохновитель чешской Реформации Ян Гус (1371—1415).

Втрактате «Orthographia Bohemica» (1406) Ян Гус предложил допол­ нения к латинской графике, делавшие ее удобной для чехов. Для пере­ дачи чешских шипящих и долгих гласных он предложил рациональную систему надстрочных знаков над определенными буквами. С развитием книгопечатания это привело к нормализации чешского письма. Позже фонологические идеи и практические решения Яна Гуса были исполь­ зованы в графике южных славян, основанной на латинице, а также в графике лужицких, балтийских и эстонского языков, в международной фонетической транскрипции.

Вистории разных лингвистических традиций трактаты о пись­ ме появляются первыми или одновременно с ранними словар­ ными опытами. Древнейшие руководства по языку открывались правилами орфографии, иногда также и орфоэпии, и только в следующих разделах шел обзор грамматических значений и форм.

Вэтом есть определенная логика истории лингвистического зна­ ния: вначале шло осмысление внешней, формальной (графичес­ кой и звуковой) и потому более простой стороны речи. Специ­ альное внимание к плану содержания языка, т.е. к языковой се­ мантике, появляется позже.

Представляя типологически первую ступень в истории той или иной филологической традиции, ранние фонетико-орфогра- фические сочинения сохраняют наиболее архаические и поэто­ му удивительные черты лингвистического сознания. Это область экзотики и музея, в этом их особая ценность для истории куль­ туры. Именно в сочинениях по письму встречаются самые яркие проявления фидеистического отношения к языку — неконвен­ циональное восприятие знака, фетишизация буквенного симво­ ла, вера в магию письма.

В православной книжности эти архаические черты полнее все­ го представлены у Константина Костенечского (ок. 1410 г.) в его «Книге о писменах» (см. подробно § 23—24 и 100). После Кон­ стантина никто уже не писал о буквах с такой религиозной

280

страстью, не грозил «погрешающим» анафемой и не пророчил от­ ступникам гореть адским пламенем... (если не считать русских ста­ рообрядцев и то фанатическое упорство, с каким они сопротивля­ лись орфографическим новшествам Никона, — например, когда было велено писать, по греческим образцам, имя Христа с двумя ии: было Исус, стало Иисус; о «книжной справе» патриарха Нико­ на см. § 101). То был п и к веры в букву. Этот пик пройден культурой, однако, разумеется, сам психолого-семиотический фе­ номен веры в букву в том или ином ослабленном виде сохраняется. (О следах и последствиях культа письма в современной культуре см. § 26-27.)

Разумеется, присутствие в старинных статьях по письму указанных архаических мотивов отнюдь не означает, что здесь не было движения мысли и вполне позитивных достижений и открытий. Назовем одно из них, впрочем, не рядовое, а поразительное. В анонимной статье «По­ весть собравшаго сия буквы»*, известной по двум спискам ХУ1 — ХУЛ вв. и созданной, судя по языку и некоторым косвенным данным, в Мос­ ковской Руси, впервые в Европе указаны три генеалогические группы славянских этносов. Терминологического обозначения групп еще нет, а есть собственно три перечня племен и народов, которые географичес­ ки соответствуют восточным, южным и западным славянам. Это вы­ дающееся открытие осталось в рукописи и о нем забыли, а спустя два или три века то, о чем догадался безвестный книжник ХУ1 в., было открыто вновь. Генеалогическая классификация славянских языков, с различением трех групп: южно-, восточно- и западнославянских язы­ ков (однако еще не в нынешней терминологии!), в новое время впер­ вые появляется в середине XIX в. — в программах славистических кур­ сов И.И. Срезневского (Харьков, 1842; Санкт-Петербург, 1847).

120.Европейские грамматики XV — начала XVII вв.

вих связи с гуманизмом и Реформацией

Если в ранних сочинениях по орфографии можно встре­ тить наиболее архаические черты лингвистического сознания, то с изучением собственно грамматики** в европейской куль-

*Статья опубликована по двум спискам в работе: Ягич, 1885—1895, 699—700.

**«Собственно» грамматика — это морфология и синтаксис, т.е. системы форм и конструкций, которые выражают обобщенные значения, без которых не может быть построено предложение — например, значение числа, времени, на­ клонения, залога, субъекта, объекта, признака, утверждения, отрицания (или вопроса), определенности (или неопределенности) и др. В книгах, называемых Грамматика, довольно часто собственно грамматическим разделам предшествуют неграмматические — сведения по фонетике, письму и т.п.

281

туре XV — XVII вв., напротив, связаны некоторые новые черты в отношении к языку и знаку.

До XV в. Европа знала грамматики только латинского и гре­ ческого языков, восходившие к трудам античных грамматистов. В XV—XVI вв. в разных странах появляются первые грамматики новых народных языков (vernaculae), причем с той же стихийной обязательностью, с какой сейчас распространяются технологи­ ческие открытия.

Хронология первых грамматик народных языков такова:

1465 г. грамматика итальянского языка знаменитого гуманис­ та, Леона Батисты Альберти, архитектора и математика.

— испанская (каталонская) грамматика Антонио де Небрихи.

английская грамматика Джона Колета и Вильяма Лили, русская (к сожалению, рукописная и неоконченная) «Книга глаголемая Донатус меншей, в ней же беседует о осмих частех вещаниа...» Дмитрия Герасимова* французская Жака Дюбуа (Сильвиуса).

чешская Вацлава Филомата, Бенеша Оптата и Петра Гзеля.

венгерская Сильвестра Яноша Эрдеши. польская Петра Статориуса (Стоеньского). чешская Яна Благослава.

немецкая Лаврентия Альбертуса. словенская Адама Бохорича. хорватская Бартоломея Кашича.

«Грамматыка словенская» Иоанна Ужевича (рукопис­ ный учебник «простой мовы» — литературного украин­ ско-белорусского языка), составленный во Франции, повидимому, в миссионерских целях).

В конце XVI в. появляются первые печатные грамматики церков­ нославянского языка**: в 1591 г. во Львове — грамматика сразу гречес­ кого и церковнославянского языков, под заглавием «Адельфотис.

*Это имя уже называлось в связи с историей создания полного церковносла­ вянского библейского свода («Геннадиевской Библии» 1499 г., см. § 94). Дмитрий Герасимов известен как участник посольств в Швецию, Данию, Пруссию, Вену, Рим. Его имя читается в летописи («Митя Малой, толмач латыньской»), в «Исто­ рии государства Российского» Карамзина. Из русских молодых людей, послан­ ных учиться за границу (в Ливонию), он первый, кто известен по имени.

**До печатных грамматик в православной книжности была популярна статья «Осьмь честии слова» (т.е. 'Восемь частей речи'), составленная по греческим ис­ точникам в Сербии не позднее середины Х1У в.; статья содержала основную грам­ матическую терминологию и систематизацию именных форм церковнославян­ ского языка.

282

Грамматика доброглаГоливаго еллинословенскаго языка»*; затем «Грам­ матика словенска» Лаврентия Зизания (Вильна, 1596); в 1619 г. в Евье под Вильной в типографии православного братства была напечатана зна­ менитая грамматика Мелетия Смотрицкого — «Грамматики славенския правилное синтагма» (2-е изд. М, 1648; 3-е изд. М., 1721; 4-е изд. Рымники (в Румынии), 1755).

Предпосылки повсеместного распространения грамматик были связаны, во-первых, с гуманизмом и Возрождением; во-вторых, причем более непосредственно, — с Реформацией и контрре­ формацией.

Европейские грамматики XV — начала XVII в. возникают в русле новых культурно-познавательных интенций, привитых гуманизмом и Возрождением. Появляется потребность в углуб­ ленном самопознании культуры — в понимании средств, ме­ тодов, «материала», «инструментов» культуры. В искусстве ита­ льянского Возрождения это вызвало трактаты Пьеро делла Франчески, Альберти, Леонардо да Винчи, Вазари о красках, о роли модели, о пропорции; математические расчеты пер­ спективы и композиции художественных полотен, углублен­ ное занятие художественной анатомией и механикой. В сфере словесного творчества стремление понять «технику» культуры вызвало трактаты о языке Данте, Лоренцо Валлы, Пьетро Бембо; работу Леонардо да Винчи над латинской грамматикой на итальянском языке и над латинско-итальянским словарем; первое в Европе ученое филологическое сообщество — фло­ рентийскую Академию с программой культивирования совер­ шенного языка. В этом ряду культурно-познавательных уси­ лий, предприятий, замыслов находятся и ранние грамматики народных языков.

С другой стороны, европейские грамматики XV—XVII вв. так или иначе связаны и с Реформацией. Одни грамматики развива­ ли и пропагандировали филологические надежды Реформации; другие ей противостояли.

Подобно тому, как инициатива переводов Писания на на­ родные языки исходила от протестантов (см. § 95), так и первые славянские грамматики были созданы протестантами. Такова чешская грамматика протестантских священников Филомата, Оптата и Гзеля (Намешт, 1533); первая польская грамматика каль-

* Слово Лделъфдтис (греч. adelfotes — братство) на титульном листе грамма­ тики указывает, говоря современным языком, на «учреждение», в котором она была составлена, — Львовское православное братство, имевшее свою типографию и школу (с 1586 г.).

283

виниста, позже социнианина Петра Статориуса-Стоеньского (Краков, 1568); лучшая в XVI в. чешская грамматика Яна Благослава, главы протестантской общины «Чешских братьев» (руко­ пись 1571 г.); первая словенская грамматика, составленная од­ ним из лидеров словенского протестантизма Адамом Бохоричем (Виттенберг, 1584).

Однако грамматики не были специфически протестантским явлением. Они создавались также католиками и православными. Грамматика могла иметь и контрреформационную направлен­ ность. Таковы первые печатные восточнославянские граммати­ ки — «Адельфотис», грамматики Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого. Их составили православные книжники для под­ держки церковнославянского языка. Подобно тому, как Геннадиевский библейский свод 1499 г. и напечатанная на его основе «Острожская Библия» 1581 г. противостояли реформационным попыткам перевода Писания на народные языки, так и грамма­ тика Мелетия Смотрицкого была крупнейшей филологической акцией в защиту культового надэтнического языка Slavia Orthodoxa.

Вместе с тем в позиции Смотрицкого есть новые черты. В его грамматике нет распространенного в православной книжности отношения к церковнославянскому языку как к языку священ­ ному и исключительному*; нет обычных для православия рас­ суждений об особой «благодати» «славенского» языка или его превосходстве над латынью. Мелетий Смотрицкий не оценивает языки по вероисповедному принципу и де факто признает их равноправие.

В грамматике Смотрицкого в значительной мере снимается противопоставление церковнославянского в качестве священно­ го языка народному («простой мове») как языку несакральному, мирскому. В предисловии к грамматике, написанном на «простой мове», Смотрицкий рекомендует обращаться к ней при обуче­ нии «славенскому» языку. В тексте самой грамматики он часто поясняет церковнославянские формы или обороты с помощью «прбетой мовы», в том числе переводит на нее библейские сти-

*Ср. апологию церковнославянского языка как языка святог о и дающего

сп а с е н и е у православного украинского монаха Иоанна Вишенского (XMI в.): «Бог всемогущий <..> лутче крестит в словенском языку, а нежели в латынском»; святым и угодникам «спасенными же быти и освятити тот же святый язык сло­ венский исходатаил» (Вишенский И. Соч. / Подготовка текста, ст. и коммент. И.П. Еремина. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955. С. 192, 194). Впрочем, трактовка церковнославянского языка в качестве священного не была в православии кано­ нической.

284

хи. Новым было отношение Смотрицкого и к самой грамматике: протестантски трезвое, далекое от приписывания грамматике сакральной и богословской значимости.

Реформационное звучание грамматики Смотрицкого было приглу­ шено при ее переиздании в Москве (1648), «естественно», без имени автора, ставшего в 1627 г. униатом. Из текста грамматики были исклю­ чены все пояснения и переводы на народном языке. Скромное преди­ словие Смотрицкого на «простой мове» заменили анонимные (восхо­ дящие к сочинениям Максима Грека) церковнославянские рассужде­ ния о святости «словенского» языка и богоугодности грамматики с упо­ минанием главных православных авторитетов (Василия Великого, Гри­ гория Богослова, Иоанна Златоуста). В московском издании укрупни­ ли формат и шрифт, шире стали поля. В сочетании с пространными предисловиями и послесловиями это значительно увеличило массу кни­ ги. В ней появились киноварные заглавия рубрик и инициалы. Все это придавало московской грамматике 1648 г. торжественный и внушитель­ ный вид, делая ее «официальным изданием московской грамотности» (Ягич, 1910, 30).

Таким образом, в XVII в. грамматика еще принадлежала цер­ кви. Грамматики писали церковные люди, для церковных школ. Грамматики базировались на языке Писания и учили понимать этот язык. Грамматики еще могли быть предметом конфессио­ нальной полемики и пристрастия; все еще имели смысл определе­ ния грамматик как православной, иезуитской или протестантской.

ОТ ГЛОССЫ К СЕМАСИОЛОГИИ

ИИСКУССТВУ ЛЕКСИКОГРАФИИ

121.Истоки семасиологии. Пифагор, Конфуций, Филон Александрийский

Не только религии Писания (Откровения), но и все пись­ менные религиозные и интеллектуальные традиции почти одно­ временно с кодификацией учения приходят к необходимости истолковывать записанный авторитетный текст. Вообще в о з в р а щ е н и е к записанному, к необходимости понять то, что было сказано прежде (а не в момент речи), всегда связано с теми или иными трудностями в понимании речи — из-за новых усло­ вий в т о р и ч н о г о восприятия. Чем больше время и рассто­ яние, которые разделяют автора текста и его позднего читателя, тем сильнее различия между читателем-современником и пос-

285

ледующими читателями в интерпретации текста. Поэтому вслед за кодификацией учения или даже одновременно вырабатыва­ ются приемы определения значений отдельных слов, высказы­ ваний и целых произведений — в данной культуре складывается к о м м е н т а т о р с к а я традиция в качестве инструмента сохранения и передачи авторитетного знания.

Первые в истории культуры комментаторские школы скла­ дываются почти одновременно в VI в. до н.э.: в Древней Греции, в религиозно-философском братстве пифагорейцев, основанном Пифагором (ок. 540—500 гг. до н.э.), и в древнем Китае, в кругу ближайших учеников и последователей Конфуция (551—479 гг. до н.э.). Не случайно, что именно в школе Пифагора родилось знаменитое ipse dixit 'сам сказал' — как девиз хранителей и пере­ датчиков авторитетного знания (см. § 56). Пифагорейцы первы­ ми стали составлять комментарии к Гомеру. Они открыли фено­ мен аллегорического смысла слова и высказывания (понимая ал­ легорию шире, чем это принято сейчас, — как всякого рода не­ прямые, переносные, символические, иносказательные значения).

В Китае комментаторские заботы в школе Конфуция приве­ ли к созданию первых в истории толковых словарей. В них дава­ лись объяснения трудных иероглифов, извлеченных и? текстов Конфуция. В IV в. до н.э. появляются развернутые трактатыкомментарии: отдельные места из Конфуция здесь истолковыва­ ются, пересказываются «своими словами» или просто перево­ дятся на современный язык (История, 1980, 95).

Иудаизм, как религия Писания, с характерным особо береж­ ным и пристрастным вниманием к слову, придал семасиологии новые импульсы. Мудрецы-раввины в «Талмуде» учили разли­ чать 32 приема толкования «Мишны» (см. § 82) — это сопостави­ мо с системой тропов и фигур (включая «фигуры мысли») в анти­ чной риторике, однако с той существенной разницей, что «Тал­ муд» учил анализу, т.е. толкованию текста, а риторика — синте­ зу, т.е. порождению текста.

Выдающийся вклад в семасиологию внес знаменитый иудейско-эллинистический мыслитель Филон Александрийский (ок. 26 г. до н.э. — ок. 50 г. н.э.), по характеристике С.Н. Трубец- ко-го, — «посредник между философией и Откровением». Свя­ занный происхождением с эллинизированными евреями Алек­ сандрии, получивший блестящее греческое образование, Филон сочетал в своем творчестве языческую философию и иудейский монотеизм. А.Ф. Лосев так писал о Филоне: «Этот иудейский философ влюблен даже в Гомера и Гесиода и старается путем всякого рода аллегорических истолкований приблизить эту ста-

286

ринную греческую мудрость к библейской манере мышления. <...> Филон применяет греческую философию и особенно стоический платонизм для толкования Библии и особенно Пятикнижия Моисея» (Лосев, 1980, 82—83).

Согласно Филону, «Пятикнижие» есть аллегория, имеющая духов­ ный смысл, подлежащий истолкованию. Каждое слово Писания имеет двойное прочтение: огненный мен — и 'огненный меч' и 'логос, слово'; небо и поле — это не только 'небо и поле', но и 'душа, исполненная силы и мощи'; соль — это и 'соль' и 'постоянство'; и т.д. Подлинное понима­ ние, по Филону, предполагает осознание связи (сходства и различия) двух смыслов — дословного значения толкуемого текста и его аллего­ рического духовного смысла. Для раскрытия «духовного смысла» Фи­ лон разрабатывает специальную технику интерпретаций, привлекая, вопервых, методику диэрёзы* и, во-вторых, «десять аристотелевских ка­ тегорий» — сущность, качество, количество, отношение, действие, пре­ терпевание, обладание, положение, время и пространство (подробно см.: Лосев, 1980, 114-128).

Идеи Филона о неединственности смысла текста нашли дальней­ шее развитие в патристике и более поздней христианской герменевти­ ке. Популярны были учения о четырех смыслах Писания (буквальном, аллегорическом, историческом и священном). На полях Библии знаме­ нитого итальянского проповедника Дж. Савонаролы (1452—1498) со­ хранились его собственноручные заметки, в которых он дает по шесть толкований библейским стихам о шести днях творения. Приведем шесть интерпретаций первого дня: 1) Толкование буквальное: День первый. Небо. Земля. Свет. 2) Толкование духовное: Душа. Тело. Движущий разум. 3) Толкование аллегорическое применительно к Ветхому Завету: Адам. Ева. Луч (будущего искупления). 4) Толкова­ ние аллегорическое применительно к Новому Завету: Народ изра­ ильский. Языки. Иисус Христос. 5) Толкование нравственное: Душа, тело в смысле разума и инстинкта. Свет искупления. 6) Толкование аналогическое: Ангелы. Люди. Видение Господа (изложение дано по книге: Средневековье в его памятниках / Под ред. Д.Н. Егорова. М., 1913. С. 274-275).

Таким образом, потребности сохранять авторитетное знание и передавать его в аутентичном виде привели к зарождению тра­ диций комментирования значимых текстов. В разных культурах достаточно рано был открыт и осознан один из главных феноме­ нов семасиологии — явление полисемии, т.е. неоднозначности

* Диэрёза (греч. diairesis — отдаление, разделение, различение) — методичес­ кий прием в платоновской диалектике, состоящий в последовательном и ступен­ чатом дихотомическом (бинарном) расчленении родовых категорий на виды.

287

языкового знака (слова, лексического оборота, высказывания)* Естественно при этом, что неоднозначность понималась доста­ точно широко и нерасчлененно (включая разные виды полисе­ мии, аллегории и символизма). В разных традициях комментато­ ры и хранители авторитетных текстов пришли к созданию тол­ ковых словарей. Словарная форма представления знания до сих пор остается основным жанром описания значений в семасио­ логии.

122.Сложение основных лексикографических жанров

вславянских культурах (XI—XVII вв.)

Минимальный комментарий (так сказать, «единица коммен­ тирования») — это глосса**, т.е. объяснение отдельного непо­ нятного слова или выражения в данном тексте. В рукописной книжности глоссы часто делались или на полях рукописи (про­ тив той строки, где встретилось непонятное слово), или между строк (так называемые интерлинеарные глоссы). Позже глоссы стали объединять в сборники толкований, глоссарии. Древней­ шие глоссарии к Гомеру относятся к V в. до н.э., т.е. к самому началу древнегреческой комментаторской традиции.

Вранних глоссариях толкования обычно шли в той последо­ вательности, в какой трудные слова были встречены в конкрет­ ном тексте. Однако, поскольку толкования к одному тексту мог­ ли быть полезны при чтении также и других текстов, то глоссы стали располагать по алфавиту. Один из ранних алфавитных христианских глоссариев был составлен переводчиком «Вуль­ гаты» св. Иеронимом на рубеже IV—V вв.

Взападном христианстве дополнительным фактором глосси­ рования церковных книг был латинский язык, общепринятый в учено-конфессиональной сфере, но все же ни для кого не род­ ной. Глоссы на народных языках появляются в латинских цер­ ковных книгах уже в первые века после принятия христианства.

ВСлавии старейшие глоссы — чешские, известные как «Ягичевы глоссы» (названные по имени их первого исследователя и изда^ля И.В. Ягича).

Это 122 лексических пояснения, внесенные на рубеже XI—

*Полисемия (от греч. polys — 'много' и sema — 'знак') — наличие различных, но в какой-то мере связанных значений у одного и того же слова (или фразы); в семиотике — возможность разных интерпретаций отдельного знака или некоторой последовательности знаков (текста, фильма, музыкального произведения и т.п.).

**От греч. glossa — язык.

288

XII вв. в латинский текст «Евангелия от Матфея». Жанровый состав глоссируемых латинских текстов самый пестрый: «Псал­ тирь», книги библейских пророков, сочинения отцов церкви, молитвенники, многочисленные проповеди (в том числе латин­ ские проповеди Яна Гуса); сочинения римских классиков.

ВПольше самые ранние глоссы к латинским богослужебным книгам делались на латыни, позже появляются глоссы ца поль­ ском языке. Толкования становятся более развернуты и разно­ образны: это и переводы отдельных слов на народный язык, и богословское толкование, и реально-исторический комментарий

ктрудному месту. В Польше, как и в Чехии, подборки толкова­ ний к разным библейским текстам стали объединять в словар­ ные своды, получившие название mamotrekty (от лат. mammotrectus — кормилица, кормящая грудь). В польской лексикографии XV в. самые крупные памятники — это мамотректы. Из них са­ мый большой (так называемый Краковский мамотрект 1471 г.) был составлен студентами Ягеллонского университета, записав­ шими объяснения профессоров к тексту Библии. Мамотректы представлены также среди чешских и польских инкунабул, что говорит о социальной значимости жанра.

Управославных славян начало словарного дела относится к XI в. В частности, в переведенном с греческого «Изборнике Свя­ тослава» 1073 г., фундаментальной антологии болгарского про­ исхождения, некоторые материалы — это подборки толкова­ ний ряда философских понятий, а также терминов византий­ ской поэтики.

Врусской средневекой лексикографии было пять основных словарных жанров: 1) словари-ономастиконы, 2) словари симво­ лики («приточники»); 3) славяно-русские словари; 4) словариразговорники; 5) азбуковники*

Словари-ономастиконы первоначально объясняли главным образом собственные имена, встречающиеся в Библии** Наиболее ранний из известных памятников такого рода — «Речь жидовьскаго языка» в сбор­ нике при Новгородской «Кормчей» 1282 г. — содержал переводы-тол-

*Терминология Л.С. Ковтун; см.: Ковтун, 1963; Ковтун, 1989. В указанных работах осуществлены исследование и научное издание основных памятников старинной лексикографии. Приведенные ниже характеристики словарных жан­ ров основаны на работах Л.С. Ковтун.

**Отсюда и термин: ономастика — раздел языкознания, изучающий собст­ венные имена (от греч. onomastikos — относящийся к наименованию); ономасти­ кой — собрание собственных имен (ср. аналогичные словообразовательные связи

втерминах лексика — лексикон).

289

19-208