Семиотика.Лекции

б) сообщает релевантные сведения о соответствующем «фрагменте действительности»;

в) точно располагает данный «фрагмент действительности» по отношению к прочим «фрагментам действительности»;

г) отделяет главное от второстепенного; д) структурирует сообщение наилучшим (естественным) образом;

е) не обременяет сообщения лишними сведениями; ж) исключает пропуск необходимых для понимания сообщения моментов;

з) предвосхищает появление само собой разумеющихся вопросов слушателей. Представления об одном, дошедшем до нас почти без изменений, классическом

топосе риторики дает всем нам хорошо известная «схема описания события». При ориентации на нее говорящий обязан обратить внимание на следующее:

что это за событие, где произошло событие,

когда произошло событие, как произошло событие, почему произошло событие.

Это довольно короткий топос, дающий возможность «ничего не забыть» из действительно существенных моментов. Но именно с такого рода простейших топосов и начиналась топика.

Отсюда становится понятным исходное значение слова «topos» - место. Инвенция, кроме всего прочего, была и практикой нахождения в составе речи «мест», применительно к которым можно поставить типичные вопросы. Топосы, при всем при том, не были ни рецептами того, как готовить «словесную пищу», ни шаблонами: их предполагалось рассматривать просто как хорошие примеры, подражание которым делает мастера. Со временем, однако, они превратились в модели конкретных сообщений. Топы можно было использовать как ориентир в коммуникативной ситуации. «Трудно сказать, - отмечает Е.В.Клюев, - кому топика помогала больше: ораторам, которые имели возможность опираться на топосы, или слушателям, которым на фоне известных конструкций более понятным становилось «новое», привносимое непосредственно данным оратором. Однако ясно, что топосы завершали работу по сопряжению индивидуального интереса и общественного интереса: если у говорящего и слушающего были одинаковые «правила игры» (топос), появлялся шанс еще более полного взаимопонимания» (с.49).

Вспомним, что риторика определялась как наука об убеждении, или как наука убеждать. Последнее реализовывалось в конкретных сообщениях через такие категории как логос, этос, пафос. Предполагалось, что сообщение на всем своем протяжении постоянно контролируется во всех трех аспектах. Это значит, что в структуру сообщения риторика закладывала такие критерии как критерий истинности (категория «логос»), критерий искренности (категория «этос») и критерий релевантности речевого поведения (категория «пафос»). То есть, чтобы сообщение было убедительным, говорящий индивид должен был пройти через стадии мышления (1), построения текста (2) и его речевого осуществления (3). Схематизация риторики редуцировала ее до двух крупных единств (или двух

разделов второго порядка) в соответствии с известным афоризмом Платона: кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

За начало этого процесса отвечал первый раздел классической риторики под названием инвенция. Здесь рассматривалась процедура отбора материала для будущего сообщения, причем не языкового, а предметного. Современный исследователь дискурсивной риторики Е.В. Клюев считает, что «риторика взяла на себя чрезвычайно масштабную задачу: всесторонне описать характер взаимосвязи между «миром вещей» и «миром слов», иными словами, показать, как происходит «трансформация» предмета в слово. Более глобальный и глубокий подход к речи представить себе трудно: реальная действительность и «вербальная действительность», являющаяся результатом переосмысления и преобразования реальной, получили в классической риторики максимально полное освещение с позиций человека, который осуществляет это переосмысление и преобразование и предъявляет его результаты подобным себе» (с.10).

Инвенция предлагала говорящему систематизировать собственные знания по поводу отобранных им предметов, сопоставить их с наличным на данный момент времени знаниями других и определить, какие из них и в каком количестве должны быть представлены в будущем сообщении.

Второй раздел классической риторики – диспозиция, получив в свое распоряжение уже «готовый к употреблению» предмет, превращал его в понятие

ипомещал в систему других понятий. Понятие становилось объектом логических

ианалогических процедур. Они определялись, делились, сочетались между собой, сополагались и противополагались. Диспозиция предлагала также модели расположения понятий в составе единого речевого целого и следила за тем, чтобы от начала до конца сообщения понятия корректно перемещались из одной части целого в другую.

Третий раздел классической риторики – элокуция, давал говорящему возможность широко воспользоваться самыми разнообразными возможностями фигурального выражения – в дополнение к тем прямым, которые предлагала диспозиция. Элокуция открывала перед говорящим область паралогики. Те же самые процедуры, которые были запрещены с точки зрения логики и считались паралогическими (то есть ошибочными с точки зрения логики), приобретали здесь новый смысл: негативное использование законов логики и преобразование их в законы паралогики создавало смысловые эффекты необыкновенной силы. Используя богатейшие возможности естественного языка (тропы, фигуры), паралогика существенно расширяла логическую практику и сильно обогащала ее. Сообщение, строящееся по «искусственным» (языковым) законам, предполагало присутствие личности «преобразователя» языка, реализующего заложенные в языке возможности. Соответствующая функция языка получила в работах уже современных нам исследователей название «риторической», или «поэтической», функции языка. Она используется для передачи информации, которая не может быть передана логически. Тем, вокруг чего строилась элокуция и что естественным образом завершало преобразование исходного предмета, было

слово: отныне слово начинало жить самостоятельной жизнью как один из элементов вербального мира.

Таким образом, реальная действительность трансформировалась в сообщение, в вербальную действительность, а риторика становилась репрезентантом модели, впоследствии известной как семантический треугольник:

(диспозиция)

понятие

Имея в своем распоряжении столь мощные «инструменты» как предмет, понятие и слово, создатель текста мог по ходу дела менять свой первоначальный замысел, соотнося его с конечной целью своего сообщения – убеждением аудитории. Фактически одни и те же отношения между понятиями и суждениями могли работать «в разные стороны», порождая в одном случае отрицательное, в другом – положительное качество предмета. Элокуция брала на себя ответственность за реабилитацию языка как «живого» образования, в противовес языку как набору желательно однозначных элементов. По замечанию Клюева, открытия, сделанные риторикой, «есть открытие чуть ли не буддистского толка. Если «нет разницы» между ошибкой, с одной стороны, и открытием – с другой, если одни и те же действия приводят к прямо противоположному результату, в то время как прямо противоположные действия – к одному и тому же, понятно, что развивать такую логическую закономерность было бы просто опасно: в конце концов, сама необходимость науки, предлагающей такие закономерности, оказалась бы под сомнением» (с.19). Создаваемый текст позволял

модулировать различные смыслы именно в диалоговой ситуации его порождения.

Создав мощный инструмент речевого воздействия на сознание, риторика как научная дисциплина распалась на отдельные исследовательские программы.

границы своих предметных областей. Риторика, однако, остается территорией, где до сих пор есть чем «поживиться» и герменевтике, и лингвистике, логике, психологии, семиотики и коммуникативистики. Сила риторики была в ее целостности и прагматичности. Центром риторической концепции был «человек говорящий». Однако смысл этого говорения задавался историческим контекстом, в котором риторика возникла и развивалась, и который направлял векторы ее интересов. Ситуация сегодняшнего мира изменила контексты человека говорящего. Сегодня «человек говорящий» выступает в разных ролях, представительствует за разные группы, вступает в речевое взаимодействие с

разными культурами и цивилизациями. Говорение превратилось в социальное действие. Говорят все, повсюду и всегда. Когда же не говорят, то активно слушают – современные СМИ предоставляют такую возможность. И место, которое принадлежало риторике, постепенно заняла теория коммуникаций.

Теория коммуникации выступает согласованной областью метадискурсивных практик, это область дискурса о дискурсе, утвердившаяся в качестве междисциплинарного «информационно-аналитического центра», своего рода «расчетной палаты» (клиринг-хауз) для коммуникационных дисциплин. Теория коммуникации как теория различных коммуникативных практик выстраивается как диалогический объект изучения. Целью такой теории выступает диалогически-диалектическая согласованность: «достижение общего понимания о взаимодополняемости и напряженности между различными типами теории коммуникации, понимания того, что эти различные теории не могут нормально развиваться в полной изоляции, но должны вовлекать друг друга в полемику» (Крэйг, с.77). В рамках такой метамодели теории коммуникации существует множество различных способов теоретического осмысления коммуникации или, говоря иначе, ее символического конституирования. Семиотике принадлежит здесь одно из почетных мест.

В семиотической традиции коммуникация рассматривается как межсубъектное взаимодействие, опосредованное знаками. Коммуникация, понимаемая таким образом, позволяет объяснять и совершенствовать использование языка и других знаковых систем в качестве посредников между различными коммуникантами. Проблемы коммуникации в семиотической традиции – это, в первую очередь, проблемы репрезентации и передачи смыслов, непонимания между субъектами, которых можно связать, пусть и несовершенно, с помощью общих знаковых систем.

Джон Локк утверждал, что нельзя считать очевидным представление, будто обычно люди понимают друг друга. Деконструкция теории языка, осуществленная Тейлором (Taylor,T.J.,1992), показывает, что все теории языка можно истолковывать как серию ответов на скептические аргументы Локка относительно распространенного мнения о межсубъектном понимании. Современная семиотическая теория утверждает, что знаки создают своих пользователей (или «позиции субъекта»), что содержание значений открыто и, в конечном счете, неопределенно, что понимание – это скорее практическое действие, нежели межсубъектное психологическое состояние, и что коды и средства коммуникации – это не просто нейтральные структуры или каналы для передачи значений, они имеют собственные знаковые свойства (код оформляет содержание, и средство само становится сообщением).

Семиотическая теория коммуникации кажется правдоподобной и практичной, когда обращается к общепринятому мнению, что коммуникация протекает легко в том случае, если мы владеем общим языком; что слова могут означать разные вещи для разных людей, поэтому постоянно присутствует опасность сбоев в коммуникации; что значения часто передаются косвенным образом или едва уловимыми оттенками поведения, которые могут остаться незамеченными; что определенные идеи легче выразить определенными средствами (изображение

бывает дороже тысячи слов; e-mail нельзя использовать при проведении деликатных деловых переговоров). С другой стороны, семиотика непосвященному человеку может казаться интересной, проницательной или же абсурдной, когда подвергает сомнению другие расхожие представления, например, что идеи существуют в головах людей; что слова имеют точное значение; что значения можно ясно сформулировать; что коммуникация – добровольный акт и что мы используем знаки и средства коммуникации в качестве инструментов для представления и обмена мыслями.

Будучи самостоятельной традицией в области теории коммуникации, семиотика, вместе с тем, в чем-то родственна риторики, и гибриды этих двух дисциплин не так уж необычны. Риторику можно рассматривать как отрасль семиотики, изучающую структуры языка и способы аргументации, которые служат посредниками между коммуникаторами аудиториями. Но и семиотику можно рассматривать как теорию риторики особого рода, изучающую ресурсы, необходимые для построения и передачи смыслов в риторических сообщениях. Для семиотиков–постструктуралистов вся коммуникация – это риторика, если под риторикой понимать использование языка, для которого разум, правда, ясность и понимание уже не могут служить нормативными критериями. Однако в риторической традиции теории коммуникации риторика, как правило, означает нечто совершенно другое. Это – коммуникация, организованная как обращение к аудитории и формирование взглядов, касающихся важных спорных вопросов и решений. Одним словом, теоретическая дискуссия между риторикой и семиотикой имеет важное практическое значение, так как, в конечном счете, это – дискуссия о нормативной базе повседневного использования в практическом метадискурсе таких понятий, как суждение, значение, смысл, правда и истина.

Другими оппонентами семиотики по практическому метадискурсу выступают: феноменологическая традиция, кибернетическая традиция, социопсихологическая и социокультурная, критическая и другие. Какую позицию занимает семиотика в этом диалогическом пространстве? Чтобы ответить на этот вопрос нужно вернуться к началу, к истокам этой дисциплины.

3 . Если принять за исходное определение социальной коммуникации как движение смыслов в социальном времени и пространстве, то, отсюда сразу же следует, что смыслы возникают только в диалоге. Вне диалога смысл может существовать только в «превращенной форме» - в форме значений знаков.

Если вернуться к Ф. де Соссюру, утверждавшему, что в языке все психично, системно и социально. Что язык, как готовый продукт, никогда не предполагает преднамеренности и сознательно в нем проводится лишь классифицирующая деятельность. То, очевидно, что таким предметом должен заниматься лингвист. Связь означающего и означаемого для лингвиста, хотя и является произвольной, тем не менее, жестко задана в языке «в силу своего рода договора, заключенного членами коллектива». Язык для лингвиста выступает в качестве продукта, инструмента речевой деятельности.

Однако, языковой знак, имея двустороннюю сущность, со стороны понятия или

процессе коммуникативного обмена. Соссюр сравнивал язык с листом бумаги, где мысль – его лицевая сторона, а звук – оборотная; нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав и оборотную. Если же начать резать такой «лист бумаги», то мы получим несколько кусков разной величины, каждый из которых обладает значимостью по отношению ко всем остальным; с другой стороны, у каждого из этих кусков есть лицевая и оборотная сторона, которые были разрезаны в одно и то же время: это – значение.

Сравнение Соссюра замечательно тем, что оно дает оригинальное представление о процессе образования смысла: это не простая корреляция между означающим и означаемым, а акт одновременного членения двух аморфных масс, двух «туманностей», по выражению Соссюра. Соссюр писал, что, рассуждая чисто теоретически, до образования смысла идеи и звуки представляют собой две бесформенные, мягкие, сплошные и параллельно существующие массы субстанций. Смысл возникает тогда, когда происходит одновременное расчленение этих масс. Следовательно, знаки суть раздельные единицы, дифференцированные по отношению друг к другу. Перед лицом двух хаотических масс смысл есть упорядоченность, и эта упорядоченность по существу своему есть разделение. Язык является посредующим звеном между звуком и мыслью; его функция состоит в том, чтобы объединить звук и мысль путем их одновременного расчленения. Язык есть область артикуляций, а смысл в первую очередь есть результат членения. Отсюда следует, что «будущая задача семиологии заключается не столько в том, чтобы создать предметную лексику, сколько в том, чтобы установить способы членения человеком реального мира […]» (Барт, 1975, с.139).

Достигнув значительных успехов в анализе естественного языка, лингвистика стала распространяться вширь, захватывая иные знаковые системы и пробуя описывать их с помощью уже апробированных методов. Существует, однако, и другая возможность изучения языка. Соссюр обозначил ее как науку, изучающую

жизнь знаков в рамках жизни общества и прозорливо поместил ее в один из разделов социальной психологии, а, следовательно, и общей психологии, назвав семиологией. Лингвистика, по утверждению Соссюра, только часть этой общей науки, а «точно определить место семиологии – задача психолога» (с.54). Почему психолога? Наверное потому, что последний занимается смыслами как единицами понимающего сознания. А понимающее сознание есть синоним человеческого присутствия в мире. Как человек творит смысл, как он сопрягает его с иными смыслами? – проблема пока не решенная. И одной из центральных задач в этой проблеме, на наш взгляд, является задача выделения специфических единиц анализа смысла в разных коммуникационных языках.

3.О проблеме единиц начал говорить еще Ф. де Соссюр, выделив знаки в

качестве конкретных языковых сущностей. Двустороннюю единицу лингвистического анализа Соссюр сравнивал с водой, состоящей из водорода и кислорода; взятый в отдельности каждый из этих элементов не имеет ни одного из свойств воды. В отличие от элементов знака, единичная целостность существует только в своем двумерии (по Соссюру): «это отрезок звучания, который, будучи взятым отдельно, то есть безо всего того, что ему предшествует,

и всего того, что за ним следует в потоке речи, является означающим некоторого понятия» (с.136). Прошли годы и М.М. Бахтин написал: «В лингвистике до сих пор еще бытуют такие фикции, как «слушающий» и «понимающий» (партнеры «говорящего»), «единый речевой поток» и др. Эти фикции дают совершенно искаженное представление о сложном и многосторонне-активном процессе речевого общения. В курсах общей лингвистики (даже и в таких серьезных, как де Соссюра) часто даются наглядно-схематические изображения двух партнеров речевого общения – говорящего и слушающего (воспринимающего речь), дается схема активных процессов речи у говорящего и соответствующих пассивных процессов восприятия и понимания речи у слушающего. Нельзя сказать, чтобы эти схемы были ложными и не соответствовали определенным моментам действительности, но, когда они выдаются за реальное целое речевого общения, они становятся научной фикцией» (с.246).

Стремление сделать свою речь понятной – это только абстрактный момент конкретного и целостного речевого замысла говорящего. Более того, всякий говорящий, согласно Бахтину, сам является в большей или меньшей степени отвечающим: ведь он не первый говорящий, впервые нарушивший вечное молчание. Он располагает не только системой того языка, которым пользуется, но и наличием каких-то предшествующих высказываний – своих и чужих, - к которым данное конкретное высказывание вступает в те или иные отношения (опирается на них, полемизирует с ними, просто предполагает их уже известными слушателю). Каждое высказывание – звено в сложно организованной цепи других высказываний. Отсюда следует, что реальной единицей речевого общения является высказывание. Речь существует в действительности только в форме конкретных высказываний отдельных говорящих людей, субъектов речи.

Как единица речевого общения высказывание имеет структурные особенности. Первая из них – наличие границ. Всякое высказывание – от короткой реплики бытового диалога и до большого романа или научного трактата – имеет абсолютное начало и абсолютный конец. «Высказывание – это не условная единица, а единица реальная, четко отграниченная сменой речевых субъектов, кончающаяся передачей слова другому, как бы молчаливым «dixi», ощущаемым слушателями [как знак], что говорящий кончил» (с.250). Итак, высказываниями обмениваются. Сами же они строятся с помощью значений единиц языка: слов, словосочетаний, предложений. Отношения между высказываниями носят смысловой характер, и не поддаются грамматикализации. Это те отношения, которые существуют между репликами диалога: отношения вопроса-ответа, утверждения-возражения, утверждения-согласия, предложения-принятия, приказания-исполнения и т.д. и т.п. Эти отношения возможны лишь между высказываниями разных речевых субъектов, предполагают других членов речевого общения.

Вторая особенность высказывания – специфическая завершенность. Эта завершенность является как бы внутренней стороной смены речевых субъектов: эта смена потому и может состояться, что говорящий сказал (или написал) всё, что хотел в данный момент и при данных обстоятельствах. Это всё – признак целостности высказывания – не поддается ни грамматическому, ни отвлеченно-

смысловому определению. Эта завершенная целостность высказывания определяется тремя моментами: 1) предметно-смысловой исчерпанностью; 2) речевым замыслом или речевой волей говорящего; 3) типическими композиционно-жанровыми формами завершения.

Третья особенность высказывания – отношение его к самому говорящему (автору высказывания) и к другим участникам речевого общения. Обращенность, адресованность высказывания есть его конститутивная особенность, без которой нет и не может быть высказывания. «Говорящий не Адам, и потому самый предмет его речи неизбежно становится ареной встречи с мнениями непосредственных собеседников (в беседе или споре о каком-нибудь бытовом событии) или с точками зрения, мировоззрениями, направлениями, теориями и т.п. (в сфере культурного общения). Все это – чужая речь (в личной или безличной форме), и она не может не найти своего отражения в высказывании. Высказывание обращено не только к своему предмету, но и к чужим речам о нем» (с. 274). Роль других, для которых строится высказывание, исключительно велика. От встречного ответа зависит и композиция и стиль высказывания (об этом всегда говорила риторика!). Всякое слово существует для говорящего в трех аспектах: как нейтральное и никому не принадлежащее слово языка, как чужое слово других людей, полное отзвуков чужих высказываний, и, наконец, как мое слово, поскольку я имею с ним дело в определенной ситуации, с определенными речевыми намерениями – оно уже проникается моей экспрессией. Эта экспрессия рождается в точке контакта слова с реальной действительностью в условиях реальной ситуации. Слово в этом случае выступает как аббревиатура высказывания. В каждую эпоху, в каждом социальном кругу всегда есть авторитетные, задающие тон высказывания, художественные, научные, публицистические произведения, на которые опираются и ссылаются, которые цитируются, которым подражают, за которыми следуют. Всегда есть словесно выраженные ведущие идеи «властителей дум» данной эпохи, традиции, хрестоматийные образцы, на которых дети обучаются одному языку. Вот почему индивидуальный речевой опыт всегда формируется и развивается в непрерывном и постоянном взаимодействии с чужими индивидуальными высказываниями. «Наша речь, то есть все наши высказывания (в том числе и творческие произведения), полна чужих слов, разной степени чужести или разной степени освоенности, разной степени осознанности и выделенности. Эти чужие слова приносят с собой и свою экспрессию, свой оценивающий тон, который освояется, перерабатывается, переакцентуируется нами» (с. 269).

Все эти свойства высказывания характеризуют его как единицу смысловой стороны речи. У него четкие границы, определяемые сменой речевых субъектов, но в пределах этих границ высказывание, подобно монаде Лейбница, отражает речевой процесс, чужие высказывания, отношение к ним и к собственной позиции в диалогическом повороте речи.

Имея такую единицу можно переходить к анализу словесных текстов. Но чтобы анализировать тексты иных семиотических систем, а тем более, взаимодействие между этими системами в культуре, потребуется произвести подобный анализ и в

других знаковых образованиях. Чисто лингвистического анализа здесь явно недостаточно. Но у семиотики в запасе есть и иные методы работы с текстами.

Семиотика - научная дисциплина, которая занимается знаками в аспекте их коммуникативного взаимодействия. Знак в семиотическом понимании закрепляет смысловые единицы, производимые самим человеком в целях общения и познания. Смысл, как конструкт понимающего/непонимающего сознания, возникает в коммуникативном акте. Закрепляясь знаком, смысл может превратиться в значение, стать социальным достоянием и отложиться в памяти. Смыслы спрессовываются в значения, чтобы становиться орудиями (схемами) понимания. Семиотику как раз и интересуют механизмы переходов от предметного

культуры, семиотик не может ограничиваться только формальной стороной знака, но обязательно вступает в зону смысла. Здесь он выявляет единицы анализа и понимания смысла в процессе коммуникативного взаимодействия, а также способы перехода смысла в значения различных знаковых систем.

Литература Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика: Пер. с фр. – М.: Прогресс, 1989.

Барт Р. Основы семиологии//Структурализм: «за» и «против». М., Прогресс, 1975. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., Искусство, 1979.

Дильтей В. Понимающая психология// Хрестоматия по истории психологии. МГУ, 1980, с.281.

Клюев Е.В. Риторика (Инвенция. Диспозиция. Элокуция): Учебное пособие для вузов. – М.: «Издательство ПРИОР». 2001.

Крэйг Р.Т. Теория коммуникации как область знания// КОМПАРАТИВИСТИКА

– III: Альманах сравнительных социогуманитарных исследований. – СПб.: Социологическое общество им. М.М. Ковалевского, 2003.

Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., Прогресс, 1977.

Постмодернизм. Энциклопедия. – Мн.: Интерпрессервис; Книжный Дом. 2001. Розеншток-Хюсси О. Избранное: Язык рода человеческого. Пер. с нем. и англ. –

М.; СПб: Университетская книга, 2000, с.36-88.

Феоктист Архиепископ Курский и Белогородский. Драхма от сокровища божественных писаний Ветхого и Нового Завета. М., 1809, с.36.

Эко У. «Отсутствующая структура. Введение в семиологию». – ТОО ТК «Петрополис»,1998.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Предложенный вашему вниманию курс по семиотике получился не совсем

традиционным. Впрочем, говорить о традиции в семиотике не совсем корректно. Знания по семиотике пока не носят нормативный характер: до сих пор продолжаются споры о ее предмете и методах. Поэтому авторы сегодняшних учебников в каждом конкретном случае сами определяют объем и характер сведений, которые считают достойными передать студенческой аудитории. Справедливым сегодня будет утверждение, что семиотик столько, сколько исследователей, называющих себя семиотиками. Со времени написания первой книги по семиотики (Ч.С.Пирс) прошло уже более 100 лет. Времени достаточно для становления новой дисциплины. Тем не менее, кроме нескольких утверждений, в семиотике все проблемно. К таким утверждениям относятся:

-семиотика имеет своим объектом знак как коммуникационное средство

-обмениваясь знаками люди обмениваются смыслами

-в отличие от Адама, в распоряжении которого были только имена, современный человек в запасе имеет еще языки и тексты…

-имея своими предметами языки, тексты, процедуры трансформации одного в другое, семиотикам приходилось погружаться в такие разделы риторики как инвенция, диспозиция и элокуция

-последствиями семиотической деятельности выступают новые языки и новые теории понимания текстов

Между тем, «традиционные» семиотики всегда дистанцировались от проблемы смысла, беря за образец методы естествознания. Однако прорывы в семиотике всегда были там, где исследователь старался не втянуть семиотику в поле точных дисциплин, а вступал в зону изучения смысла. Это и работы У.Эко,

числе и за счет того, что она учитывала двойственность человеческого сознания. Риторике удалось уловить главную закономерность человеческого мышления, впоследствии точно описанную наукой, которая состоит в том, что человеческое мышление двухполушарно, то есть, представляет собой результат сложного взаимодействия двух корреспондированных между собой частей. «Язык» одного полушария в принципе непереводим на «язык» другого. В составе одного целого между ними происходит обмен и взаимодействие. Психологи сегодня определяют мышление как непрерывный обратимый перевод информации с языка образов на символический язык речевых сигналов. Отдельная же мысль в ее психологической специфичности представляет собой перенос значения как инвариант обратимого перевода с одного языка на другой. Задолго до развития физиологии и психологии, изучающих мышление, риторика начала строительство «моста» от логики к паралогике, и добилась в данном направлении больших успехов.

Семиотике, находящейся на распутье, еще только предстоит найти свое место среди дисциплин, изучающих человека коммуницирующего. Тем не менее, уже