Семиотика.Лекции

Хан хан да даш Шу щур и дес Виларь ягда Суксан кардекш Мак са Мак са Яким ден зар Вакс бар дан як

Заза

Сю сеч базд и Гар ё зда бе Мен хатт зайде Вин да чок ме.

XVI. До сих пор мы находимся в области сказанного удачно или слабо, но допускающей оценку. Можно доказывать свое суждение о «смеюнчиках» или «хан хан да даш», ибо известно, что требовалось осуществить, и потому можно взвесить, насколько поставленная цель достигнута. В приведенных выше примерах есть (логос), хотя по-иному, чем в обычной речи.

Совсем особо стоят два последующие разряда рече-творчества футуристов. Нельзя сказать, чтобы в них (логос) отсутствовал; но его там не видно и, поскольку не видно, постольку и самые творения выходят за пределы оценок. Отсюда не следует, что они не удачны; но, стремясь стать до конца субъективными, они и становятся такими, а потому объективно решать, удачны они или нет, тоже нет возможности. В этих opus'ах, как их величают авторы, нет ничего вселенского, нет ничего словесного. Может быть, они превосходны, может быть, никуда не годны,— судить не читателю. Тогда автору? — Нет, и не автору, есл и он искрен в своей заумности, ибо, если он воистину и насквозь за-умен и потому бес-словесен в своем творчестве, то и сам он не знает, что долженственно воплотиться у него в звуке, а потому не может и судить — воплотилось ли.

Мало того, за-умный язык преследует высшую степень натуральности, полную непосредственность своего выявления: слово насилует непосредственно ощущаемое, и только развязанное до чистого звука оно достаточно гибко, чтобы быть звуко-речью глубин. Но тогдато именно, с устранением логической формы, устраняется и самое суждение подлинности. При полной бессловесности, стон души, насквозь искренний, никак не отличим от шутки или подделки, не выражающих никакого внутреннего движения. Мы не знаем, что воплотить хотел поэт, и opus его не дает никакого «чтó». Подлинно ли, и — если подлинно — удачно ли его «как»? Первое неведомо никому, кроме автора, и остается на его совести, а второе — неведомо даже и автору, если даже чиста его совесть насчет подлинности за-уми. Явно, что это уже не поэзия, если сначала надо исповедывать поэта.

Крученых уверяет, что в его, ныне прославленном,

дыр бул щыл и т. д.

«больше национального, русского, чем во всей поэзии Пушкина». Может быть, но именно, только «может быть», но может быть — и наоборот. Мне лично это «дыр бул щыл» нравится: что-то лесное, коричневое, корявое, всклоченное, выскочило и скрипучим голосом «р л эз» выводит, как немазаная дверь. Что-то вроде фигур Коненкова. Но скажите вы: «А нам не нравится»,— и я отказываюсь от защиты. По-моему, это подлинное. Бы говорите: «Выходка»,— и я опять молчу, вынужден молчать. И «перевертни», вроде

Кукси кум мук и скук,

за исключением свойства читаться взад и вперед одинаково бессмысленно, не дает более того почвы для общечеловеческих суждений; что же касается до вышеупомянутого свойства, читаться прямо и наоборот, то оно было давно известно, но не исключало, притом, в так называемых в теории словесности «палиндромонах» , — и осмысленности, например, в известном со школьной скамьи «перевертне» Державина —

«Я иду с мечом Судия».

И: «Мал си кунб дравд бер па те ге не рю ри ле лю бе хо мо ло ре рюк крюд итрп би пу...», далее того идущее по пути разложения слова, тем менее подлежат разбору критики, а вдобавок вовсе не занятно, хоть и напечатано на цветной бумаге.

Еще дальше, и разложенное слово оставляет на бумаге кляксы, даже не выговариваемые. Так, из какой-то мифической книги «Рекорд»,

ъ ъ ъ ъ ъ ъ ъ ъ ъ

63 333 3330

Ха дур тан

Еси Еси —

вероятно, ребус, разгадывать который мне нет времени (3-я строчка, читаемая навыворот, дает «на трудах»), в котором только и есть хорошего, что Ъ, да еще в таком количестве, в наше время радующий взор. Таковы неудобочитаемые стихи из одних согласных:

Счтрп трг ждвр Смк чпр вчнц

или из одних гласных:

Ое а

ие е и

ае е е

Сюда же относятся вензеля из слов, букв и знаков препинания, вроде:

ИЛИ

→ кси

…………?

,,,,,,,,,,,,,,,,?

и т. п. Нет никаких оснований отрицать, что у авторов подобных произведений в минуту творчества могла быть полнота экстаза; но бесспорно и то, что переживаемое ими не облеклось в всечеловеческую умную словесность, а потому, может быть и заумное, не воплотилось, и только на Страшном Суде выяснится, не есть ли вся эта поэзия— шаловливая проделка, ребусы, которых из приличия лучше не разгадывать. Но будем методологически доверчивы и примем все эти оpus'ы без хитростей и «без обиняков», за чистую монету.

Эти точки и черточки, гласные и согласные, пачкающие бумагу,— наименьшая степень воплощенное, почти не отличаются от чистого словесного ничто. Поэтому был естествен в истории футуризма и переход к «Поэме» Василиска Гнедова, где на чистом листе написано одно только слово: «шиш», и, далее, тоже, с позволения сказать, к «поэме»-Чистому листу, где нет ни букв, ни даже знаков. И опять: никто не смеет ( — методологически отстраняю все подозрения — ), никто не смеет, не залезая в совесть автора, сказать о субъективной его неискренности или об его мистификаторских наклонностях. Нет, в момент такого творчества Василиск Гнедов или А. Крученых м о г быть (опять держусь методологического доверия), мог быть очень углубленно живущим и очень подлинно творящим.

Да, творил, но не сотворил. Ему лист бумаги казался, спьяну, дивной поэмой, читатель же держит в руках — лист и только лист. Такой лист может быть самым глубоким из заумных неизреченных глаголов; но их «не леть человеку глаголати»: и заумный язык нуждается в Логосе. Это подобно тому, как бесовское золото, полученное в исступлении магического заклятия, оказывается при свете дня только калом. Когда начисто сглаживается антиномичность языка, то тем самым начисто уничтожается и самый язык.

Лекция одиннадцатая МЕТОДЫ СЕМИОТИКИ

Содержание

1.Лингвистический метод.

2.Экспериментальный метод семиотики.

3.Герменевтические методы анализа.

4.Риторический анализ и риторический эскиз речи.

Ключевые понятия: лингвистическое описание, антиномии языка,

семиосфера культуры, интерлингвистика, лингвопроектирование, философские языки, языки апостериори и априори, плановые языки, интерпретант, семиозис, универсальный язык культуры, риторический анализ текста

«Я спросил: «Что такое семиотика?» Она твёрдо ответила: «Никто не знает». Я спросил: «А ритмика трехударного дольника – это семиотика?» Она так же твёрдо ответила: «Конечно!». Это произвело на меня впечатление. Я сдал тезисы, и их напечатали».

М.Л.Гаспаров

1.Общеизвестно, что одним из источников семиотики выступила лингвистика. После работ Ф. де Соссюра она превратилась в формально-логическую теорию, оперирующую такими абстракциями как «структура», «универсалии», «парадигма», «синтагма», «фонема», «морфема», «лексема» и т.д. и т.п. «Курс общей лингвистики» Ф. де Соссюра послужил основанием для разработки специальной дисциплины – теории метода лингвистического исследования, - которая определила лицо современной лингвистики. Пользуясь этим методом, лингвисты сегодня могут быстро, точно и формально правильно фиксировать языки в лингвистическом описании. Когда Соссюр вводил термин «семиотика», он предполагал, что наряду с языком в обществе существуют еще другие языкоподобные явления, составляющие знаковые системы, которые могут быть описаны способом, сходным с лингвистическим, и что сравнение таких лингвистических описаний языка и языкоподобных образований поможет обнаружить более широкие закономерности знаковых систем. Продолжая мысль Соссюра, можно заключить, что семиотика есть исследование знаковых систем лингвистическим методом или, по определению И.И.Ревзина, «предметом семиотики является любой объект, поддающийся средствам лингвистического описания». Привилегированное положение языка, как мы уже знаем, заключается в его свойстве осуществлять одновременно и означивание знаков и означивание высказывания. Отсюда и проистекает его главная способность создавать второй уровень высказывания, когда становится возможным высказывать нечто

означивающее о самом означивании. В этой метаязыковой способности лежит источник отношения интерпретирования, благодаря которому язык включает в себя другие знаковые системы. Но это же свойство языкового знака порождает один из парадоксов семиотики – назовем его парадоксом Уорфа - ШалтаяБолтая, который состоит в том, что от знака к высказыванию нет перехода каким-либо известным лингвистическим способом. Семиотическую единицу и единицу смысла разделяет непереходимая грань, которую, однако, всякий раз разрушает «живое» сознание. Так, согласно лингвистическому детерминизму, человек находится «во власти языка», который задает выбор определенной интерпретации, определяет характер мышления и даже поведения. Шалтай-Болтай же утверждает, что когда он употребляет какое-либо слово, оно означает только то, что он хочет, чтобы оно означало, - не больше и не меньше. «Вопрос в том, подчинится ли оно вам, - сказала Алиса. – Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин, - сказал Шалтай-Болтай. – Вот в чем вопрос» (Кэррол Л. Приключения Алисы в стране чудес). Проблема как раз в том и состоит, чтобы определить, кто хозяин знака и может ли быть вообще у знака хозяин? Эту антиномию открыл в языке еще Вильгельм фон Гумбольдт как сопряжения в языке вещности и деятельности. Существо антиномии по Гумбольдту: в языке все живет, все течет, все движется; действительно в языке – только мгновенное возникновение, мгновенное действие духа, отдельный акт в его особенности, притом именно в его наличном осуществлении. Поэтому, человек – творец языка, божественно свободен в своем языковом творчестве, всецело определяемом его духовною жизнью, изнутри. Поэтому, язык есть достояние народа, а не отдельного лица. Таков тезис, или «соцветие тезисов» гумбольдтовой антиномии. Напротив, антитезис, или «соцветие антитезисов» гласит о монументальном характере языка. Слова и правила их сочетания отдельному лицу даются историей как нечто готовое и непреложное. Языком мы можем пользоваться, но отнюдь не мы его творцы. Пользуясь же языком – достоянием народа, а не отдельного лица, - мы тем самым подчиняемся необходимости - оказываемся ничтожною песчинкою в составе народном. Таково суммарное изложение антиномии Гумбольдта. А.А.Потебня расчленил ее систематически на частные антиномии; таковы:

антиномия объективности и субъективности слова; антиномия речи и понимания; антиномия свободы и необходимости;

антиномия индивидуума и народа II.

Язык антиномичен. «В природе языка есть противоречивость, но противоречивость эта существенна, и ею живет и существует язык. Два устоя

языка взаимно поддерживают друг друга, и устранением одной из противодействующих сил опрокидывается и другая. Язык не только имеет в себе эти борющиеся стремления, но и возможен лишь их борьбою, осуществляясь как подвижное равновесие начал движения и неподвижности, деятельности и вещности, импрессионизма и монументальности», так писал П. Флоренский (с.201). Но именно поэтому описательный лингвистический метод не может быть единственным методом анализа языка и шире – всей семиотической системы сознания. Дело даже не в том, что в основе языка заложены три типа отношений: порождения, гомологии и интерпретирования. Сам язык может существовать, только развиваясь и взаимодействуя с иными семиотическими образованиями, которые только в своей целокупности образуют семиотический континуум сознания или, по определению Ю.М. Лотмана семиосферу культуры.

2 . Введение новых форм существования языка, таких как письменность, книгопечатание, экран приводило и приводит к изменению самого языка. Для специалистов по языку это означает особую практическую задачу конструирования языка, которая не может быть решена без помощи соответствующей теории. Основной задачей теоретического рассмотрения языка является его прогнозирование. «Исследование языка в связи с задачей прогнозирования, как считает Ю.В. Рождественский, включает в себя, по меньшей мере, следующее:

а) исследование процессов новосоздания языка (т.е. процессов именования); б) исследование отношений новосоздания и воссоздания в языке;

в) исследование прецедентов разрешения кризисных состояний в истории языка; г) исследование влияния лингвистической теории на общественно-языковую практику.

Все эти исследования, части их или исследования, предваряющие такие исследования, желательно назвать семиотикой языка. К семиотической практике можно отнести (и часто относят) интерлингвистику, формализованные языки и языковое существование» (с.17).

Тут уместно вспомнить, что еще в 18 веке И. Кант утверждал, что человек может понять лишь то, что он в состоянии сделать. Интерлингвистика как раз и занимается разработкой принципов и методов создания «искусственных языков разного типа», прогнозированием их структуры, определением их функциональных возможностей и отношением к «естественным» языкам. Общая теория плановых языков как раздел интерлингвистики устанавливает принципы создания плановых языков, занимаясь лингвопроектированием, и обобщает опыт и закономерности их применения в коллективной практике в теории функционирования плановых языков. Краткий экскурс в историю интерлингвистики позволит познакомиться нам с основными проблемами создания искусственных языков. Изложение этой истории мы поведем по книге С. Н. Кузнецова «Основы интерлингвистики».

В точности неизвестно, когда был создан первый проект искусственного языка. Несомненно, однако, что такие попытки делались уже в античности. Для того чтобы человеческая мысль обратилась к созданию искусственного языка, должны были создаться определенные общественные и научные предпосылки: с одной

стороны, необходимо, чтобы представители различных этнических и языковых групп почувствовали необходимость преодоления своей изолированности, т.е., чтобы стремление к объединению оказалось сильнее разобщающего воздействия многоязычия; с другой стороны, не менее необходимо, чтобы филологическая наука достигла достаточного развития и на основе общих знаний о языке могла поставить перед собой задачу проектирования нового языка.

Указанный комплекс условий сложился в эпоху эллинизма, наступившую после смерти Александра Македонского (323 г. до н. э.) и распада его громадной империи. Расселившись по обширным пространствам вне своей метрополии, греки утратили прежнюю ограниченность своего мировоззрения, в соответствии с которой они считали себя гражданами только своего полиса, но не обладали чувством всегреческой общности. Эллинистическая эпоха принесла с собой мировоззрение космополитизма (греч. космополитес – «гражданин мира»), отразившееся в новой философии стоиков с характерным для них общественным идеалом – всемирное государство с единым гражданством. Стоики разработали также новую этику, основанную на признании духовного равенства всех людей, в том числе и рабов.

С другой стороны, для эпохи эллинизма показательно формирование общегреческого языка (койнэ), имевшего наддиалектный характер и распространившегося в качестве международного языка по всем странам эллинистической культуры. Койнэ подвергся филологическому описанию и обработке рядом крупных исследователей своего времени; именно эпоха эллинизма привела к возникновению новой науки – филологии и грамматики. Творцом искусственного языка был филолог Алексарх, младший брат правителя Македонии Кассандра. Временем его правления – 319-297 гг. до н.э. – и датируется приблизительно создание первого искусственного языка. Столетием позже великий врач древности Клавдий Гален (199-129) размышлял над проектом системы знаков, которые должны были исключить возможные неясности толкования и тем самым избавить людей от недоразумений, ведущих к спорам и столкновениям. Судьба этого проекта остается неясной.

В период Средневековья фактическим международным языком Европы была латынь, контакты же с иноязычными культурами за пределами Европы были минимальны. Имеются, правда, сообщения, что внутри монастырей создавались языки жестов для общения принявших обет молчания. С началом крестовых походов (конец XI в.) Средневековая Европа выходит из прежней изоляции. Неудивительно, что в это время появляется первый проект искусственного языка, фактические сведения о котором дошли до нашего времени. Он был создан аббатисой Хильдегардой (1098-1179), настоятельницей Рупертбергского монастыря близ Бингена (Германия). Язык Хильдегарды, называвшийся Ignota lingua (букв. «неизвестный язык»), включал около 900 слов, писавшихся с помощью особого алфавита. Эти слова были заимствованы из латыни, греческого, древнееврейского, а также французского и немецкого языков. Таким образом, язык Хильдегарды представлял собой своеобразный синтез языков католической церкви и крупнейших католических государств, т.е. носил ярко выраженный региональный и клерикальный характер. Название языка

подчеркивает его предназначение для узкого круга посвященных; идея подлинно международного языка, разумеется, и не могла возникнуть в феодальнораздробленной Европе. Интересно, что на мусульманском Востоке в период Средневековья был разработан плановый язык «бала-ибалан», составляющий характерную параллель к проекту Хильдегарды. Авторства языка приписывают арабскому шейху Мухиеддину. Бала-ибалан имеет своим источником три важнейших языка мусульманской культуры, являвшихся в странах ислама также и международными языками, - арабский, турецкий и персидский. Синтез этих языков – задача большой сложности, поскольку они принадлежат к генетически и типологически различным семьям – семитской, тюркской и индоевропейской. По оценке современников, с этой задачей автор справился на редкость успешно, построив язык однородной структуры, производящей впечатление подлинного естественного языка.

В 1629 г. французскому аббату Мерсенну, вокруг которого группировался ряд крупных ученых того времени, попал в руки печатный проспект анонимного автора, призывавший к созданию всеобщего языка. Мерсенн пересылает этот проспект французскому философу Рене Декарту (1596-1650), жившему в то время в Голландии. В ответном письме Декарта изложены два пути создания вс ео бщ его язы ка . Эти идеи с тал и те ор е ти че с ко й пр огра ммо й лингвопроектирования, определившей основное направление работ в этой области вплоть до появления волапюка (1879). Декарт соглашается с автором проекта, что для пользования всеобщим языком достаточно одного словаря. Это было бы возможно, поясняет Декарт, если бы во всеобщем языке был только один способ спряжения, склонения и построения слов, вовсе не было бы форм неполных и неправильных, возникающих вследствие искажений при употреблении, изменение имен и глаголов и образование новых слов производилось бы посредством аффиксов, добавляемых к началу или концу коренных слов, и эти аффиксы получали бы определение в словаре наряду с самими коренными словами. Заурядные умы, пользуясь таким словарем, менее чем за шесть часов научатся излагать свои мысли на этом языке. Заметим, что именно по этому пути позднее пойдут авторы таких искусственных языков, как волапюк и эсперанто.

Однако Декарт не останавливается на этом и делает другое, значительно более радикальное предложение, в конечном счете, оказавшееся неосуществимым, но как раз и послужившее основным теоретическим стимулом для развития лингвопроектирования в ту эпоху. Декарт считает, что можно упорядочить не только формы выражения понятий, но и сами понятия; нужно лишь найти способ сведения понятий к ограниченному набору исходных идей, подобно тому, как люди умеют изображать бесконечное количество чисел с помощью всего лишь десяти цифр. Здесь была намечена грандиозная программа перестройки человеческого языка не только как средства общения, но в первую очередь как средства мышления. Искусственный язык для Декарта – это нечто вроде логического ключа человеческих понятий, пользуясь которым можно было бы по некоторым правилам вывода чисто формальным путем получать новое знание, истинность которого заранее гарантируется философским характером языка.

Изобретение такого языка зависит от истинной Философии, так как иначе невозможно перечислить все мысли людей и расположить их по порядку. Таким образом, искусственный язык мыслится как язык философский, устанавливающий порядок в человеческих понятиях и тем самым преобразующий мышление, а соответствующая наука определяется как своего рода метанаука, стоящая над другими областями человеческого знания.

С позиции современного лингвопроектирования можно заключить, что Декартом обсуждались две различные программы построения искусственного языка: 1) создание упрощенного языка, который мог бы служить лучшим орудием общения и 2) создания философского языка, который мог бы служить лучшим орудием мышления. После Декарта проблема всеобщего языка становится предметом коллективно разрабатываемой науки.

Во Франции эта проблема входит в круг интересов упомянутого выше кружка Мерсенна. Всесторонне образованный ученый, аббат М. Мерсенн оставил труды в области математики, теологии и философии. К проблеме всеобщего языка Мерсенн обращается под непосредственным воздействием переписки с Декартом и дискуссией с участниками своего кружка. Мерсенн полагает, что всеобщий язык должен отражать природу вещей, т.е. быть «натуральным языком». По мнению Мерсенна, между звучанием слова и его предметным значением можно установить определенное соответствие: так, звуки а и о вызывают представление о чем-то большом и значительном, и – маленьком и тонком, у – темном и скрытом и т.п. Эти воззрения имеют свою предысторию. Нужно вспомнить, что еще в Древней Греции были выдвинуты две различные точки зрения о сущности языка. Сторонники одной из них предполагали, что между словом и вещью имеется естественное подобие: слово является как бы тенью вещи, отражающей ее внутреннюю природу. Эта точка зрения известна под названием теории physei (что означает «по природе»). Противоположная теория thesei ( « п о установлению») исходила из того, что имена вещам устанавливаются по соглашению между людьми и не имеют ничего общего с сущностью самой вещи. Обе эти теории в наиболее полной форме изложены в диалоге Платона «Кратил», где от имени сторонников теории physei высказывается мнение, что слова связаны с обозначаемыми вещами благодаря естественному звукосимволизму: звук а соответствует большому, звук о - круглому, и – тонкому и т.п.

Мерсенн совершенно определенно высказывается в пользу того, что во всех существующих языках имя условно по отношению к вещи и не имеет никакой связи с ее внутренней природой. К всеобщему же языку он предъявляет требование, чтобы такой язык отражал природу вещей, т.е. присоединяется к теории physei с характерными для нее идеями звукового символизма. В сказанном вся суть логического направления лингвопроектирования. Его отправной точкой служит мысль о возможности построения всеобщего языка, слова которого будут отражать сущность вещей, следовательно, сходные вещи будут обозначаться сходными словами. Отсюда понятно, почему Декарт ожидал от такого языка, что пользование им позволит крестьянам лучше судить о сущности вещей, чем это делают философы. Однако трудности на пути создания языка по принципу звукового символизма, где все равно невозможно избежать

условности, заставили Мерсенна обратиться к иному пути построения всеобщего языка – классификационному. Если разложить обозначаемые в языке предметы по определенным признакам, то каждый предмет можно обозначить через совокупность присущих ему признаков, отразив тем самым его внутреннюю природу.

Классификационный путь получил наиболее детальную разработку у английских ученых, объединившихся вокруг оксфордского, а затем лондонского научных кружков. Когда в 1662 г. на базе этих кружков возникло лондонское Королевское общество (одна из первых в Европе академий наук), проблема всеобщего языка на несколько десятилетий заняла важное место в ее деятельности. Любопытно, что историки интерлингвистики установили схождения теории Дж. Уилкинза – первого секретаря Королевского общества – с некоторыми идеями структурной лингвистики XX века. Проект философского языка разрабатывался также великим английским ученым И. Ньютоном, а также прожившим ряд лет в Англии и переписывавшимся с Мерсенном знаменитым чешским педагогом и философом Я. Коменским.

Представление о структуре классификационных философских языков может дать следующая иллюстрация. В языке Уилкинза все понятия подразделяются на 40 родовых классов, каждый из которых обозначен сочетанием «согласный+ гласный» (согласные пишутся латинскими, а гласные – латинскими и греческими буквами). Например: Dа – «бог», Da – «мир (вселенная)», De –«элемент», Di – «камень», Do – «металл», Ga, Gа, Ge, Gi, Go – пять родов растений (соответственно листья, цветы, фрукты, кустарники, деревья), Zа, Za, Ze, Zi – четыре рода животных (соответственно бескровные, рыбы, птицы, звери) и т.п. Каждый класс делится на подклассы, а те, в свою очередь, на виды. Так, из De – «элемент» получаем подклассы Deb – «огонь», Ded – «воздух», Deg – «вода», Dep

– «земля» и т. п.; из Deb при дальнейшем членении – Debа - «пламя», Deba – «комета», Debi – «молния» и т.д.

Подобные классификации сыграли чрезвычайно важную роль в истории науки; они подготовили основы той систематики научных знаний, которая составила суть «первого периода развития естествознания» Нового времени и помогла ему справиться с имевшимся налицо материалом. Таким образом, попытки построения философских языков находились в общем русле науки того времени и непосредственным образом стимулировали ее развитие.

Один из основных недостатков философских языков, не сразу проявившийся, также был связан с общими особенностями науки того времени. Центром мировоззрения естествознания было представление об абсолютной неизменяемости природы. Это представление распространилось и на другие науки. Оно лежало в основе создания философских языков: все классификации понятий и предметов, на которые опирались философские языки, мыслились в виде инвентарных перечней неизменных свойств и отношений между предметами. Философский язык исключал идею развития, поскольку он должен был отражать картину вечно неизменной природы. Смена научной парадигмы в 18 веке в виде эволюционного учения затронула и лингвопроектирование. Так, с одной стороны, была отмечена уязвимость философских классификаций, не

учитывающих изменяемость понятий во времени. С другой стороны, был выявлен факт одновременного существования различных понятийных систем. Например, понятия, связанные с браком и воспитанием детей, весьма различны у народов, живущих в условиях моногамии и полигамии. Этими исследованиями была установлена невозможность построения предметной классификации, единой для всех времен и народов. В лингвопроектирование начинают проникать представления эволюционизма, закономерно связанные с идеей вариативности понятийных систем. И в 18 веке появится концепция построения всеобщего языка на основе извлечения общих элементов из реально существующих языков. Эта концепция, которую разделяет и современная интерлингвистика.

Другая особенность философских языков состояла в том, что функции мышления в них придавался явный приоритет перед функцией общения. Авторы таких языков не задавались вопросом об удобстве такого языка в общении между людьми. Потребовалось без преувеличения 250 лет, вплоть до появления волапюка, чтобы путем апробирования все новых и новых вариантов философского языка обнаружить кардинальное противоречие между основополагающим принципом таких языков («сходные идеи должны передаваться сходными знаками») и потребностями коммуникативной функции. Последняя может реализоваться только при том условии, что слова будут отчетливо отличаться друг от друга, причем это различие должно быть тем больше, чем ближе одно слово стоит к другому по своему значению. Известно, что созвучные слова могут подвергаться смешению в речи (явление паронимии). Любая система философского языка, основанная на регулярном сближении сходных знаков для сходных идей, становится принципиально паронимичной и тем самым не пригодной к использованию в общении.

В это же время логическому направлению в лингвопроектировании противостоит эмпирическое направление, представители которого стремились дать применимую коммуникативную систему, не претендуя на совершенствование языка как орудия мышления. Около 1650 г. Ф.Лаббе предложил проект упрощенного латинского языка, освобожденного от неправильностей и исключений, предназначенного для миссионерской деятельности и международной торговли – целей вполне практических, далеких от попытки реформирования человеческого мышления. В конце 17 в. Б. Лами выдвинул идею упрощения существующих языков путем замены их изобилующей всяческими исключениями грамматики на гораздо более правильную грамматику по типу татаро-монгольской. В ту же эпоху идея общего языка начинает заявлять себя и на востоке Европы: приехавший в Россию хорват Ю.Крижанич создает проект общеславянского языка на русской основе (16591666) и пишет на этом языке ряд сочинений.

Таким образом, возникшее в XVII в. противопоставление логического и эмпирического направлений лингвопроектирования является не чем иным, как возобновлением старой антитезы physei – thesei, перенесенной из сферы исследования естественных языков в область создания искусственных языков.

Различение логического и эмпирического направлений носит функциональный характер: из двух основных функций языка как средства общения и мышления