Семиотика.Лекции
.pdfразмышление о французском психоаналитике Жане Жене, о сексуальности, психических комплексах и т.п. Читателю предлагается читать текст по горизонтали, используя обе колонки. Эвристика такого чтения заключается в спорадически возникающих перекличках смысла, ассоциативных связях, стимулирующих творческое воображение читателя и забавляющих его. Таким образом, сводятся воедино игра языка и игра мысли, логика и фантазия. Текст становится не источником знаний о Гегеле или психоанализе (предполагается, что эрудированный читатель давно овладел этими банальными знаниями и серьезно к ним не относится), а инструментом в экзотических умственных забавах пресыщенного культурой интеллектуала.
Чтобы играть в такие игры мало иметь высокий культурный и интеллектуальный уровень, нужно еще договориться о правилах такой игры. И они были заданы, вернее, изобретены. Правила игры со смыслом – это понятия, которых следует придерживаться, если хочешь слыть постмодернистом. Правило N1. У текста нет автора, или, по выражению Р.Барта, «что касается Текста, то в нем нет записи об Отцовстве». На смену понятия «Автор» вводится понятие «Скриптор», снимающее претензии субъекта на статус производителя или хотя бы детерминанты текста. «Маркер писателя теперь – это не более, чем своеобразие его отсутствия». Смысл рождается в акте чтения как активной интерпретации, дающей «утверждение свободной игры мира без истины и начала». Источником смысла становится Читатель, который овладевает произведением и налагает на него определенную схему смысла. Но и читатель не есть основополагающий субъект смысла. Постмодернизм утверждает абсолютную независимость интерпретации от текста и текста от интерпретации. Реально имеет место не интерпретационная деятельность субъекта, но «моменты самотолкования мысли». Смысл самопричинен. Истинный герой здесь язык. И читатель и писатель суть средства существования языка. Язык есть «саморазвивающееся безличное начало, действующее через и помимо человека». Говорит не автор, а язык как таковой». Правило N2. Место структуры с жестким центром заменяется понятием ризомы (корневище) - принципиально внеструктурного и нелинейного способа организации целостности. В противоположность любым видам корневой организации, ризома интерпретируется не в качестве линейного «стержня» или «корня», но в качестве «клубня» или «луковицы» - как потенциальной бесконечности, имплицитно содержащей в себе «скрытый стебель». Принципиальная разница заключается в том, что этот стебель может развиваться куда угодно и принимать любые конфигурации, ибо ризома абсолютно нелинейна: «мир потерял свой стержень». Фундаментальным свойством ризомы, таким образом, является ее гетерономность при сохранении целостности: она есть «семиотическое звено как клубень, в котором спрессованы самые разнообразные виды деятельности – лингвистической, перцептивной, миметической, жестикуляционной, познавательной; самих по себе языка, его
универсальности не существует, мы видим лишь состязание диалектов, говоров, жаргонов, специальных языков» - словно «крысы извиваются одна поверх другой». Ризоморфные среды обладают имманентным креативным потенциалом самоорганизации, и в этом отношении могут быть оценены как синергетические. Бытие ризоморфной среды может быть понято лишь как нонфинальная динамика, и динамику эту определяют «линии ускользания, движения детерриториализации и дестратификации». У ризомы нет ни начала, ни конца, только середина, из которой она растет и выходит за ее пределы. Ризама принципиально плюральна, причем процессуально плюральна. «Речь идет о модели, которая продолжает формироваться». Одно из ее отличительных свойств – иметь всегда множество выходов. Правило N3. Время есть конструкт нашего сознания. Время - это имя. В языке есть два имени для времени: Эон и Хронос. Одно циклично; оно измеряет движение тел и зависит от материи, которая ограничивает и заполняет его. Это совмещение пространства и времени получило образное выражение круглого циферблата часов, в котором присутствуют уже все моменты времени, вообще круга как символа вечного возвращения. Другое – чистая прямая линия на поверхности, бестелесная, безграничная, пустая форма времени, независимая от всякой материи. Эон – это место бестелесных событий и атрибутов, отличающихся от качеств. Вся линия Эона пробегается «Вдруг», непрестанно скозьзящим вдоль этой линии и всегда проскакивающим мимо своего места. Этот Эон – будучи прямой линией и пустой формой – представляет собой время событийэффектов. Чистое событие – это разом и весть, и вымысел, но никогда не актуальная реальность. Именно в этом смысле события суть знаки. Эон имеет свойство быть «бесконечно делимым». «Эон – идеальный игрок, привнесенный и разветвленный случай, уникальный бросок, от которого качественно отличаются все другие броски» (Делез, с.87). Язык непрестанно рождается в том направлении Эона, которое устремлено в будущее, и где он закладывается и как бы предвосхищается. Все в человеческом мире случается в рамках культурных горизонтов этого мира – горизонтов сигнификации. Движение времени ощущается в игре означающих или выражается в них. Хайдеггер, например, предлагал вести отсчет времени по степени скуки, которая сопровождает его течение. Правило N4 . На первом шаге этого правила необходимо договориться о принципиальном снятии идеи жестко линейной оппозиционности, исключающей возможность бинаризма как такового и традиционных для европейской культуры бинарных оппозиций типа субъект-объект, внешнеевнутреннее, мужское-женское и т.п. «Деконструировать оппозицию значит, по формулировке Дерриды, прежде всего, немедленно опрокинуть иерархию». На втором шаге необходимо ввести оппозицию «текста наслаждения» и текста-удовольствия». Текст-удовольствие ориентирован на чтение в традиционном его понимании, как истолкование закрепленного в нем инвариантного (надвременного и надпространственного) содержания, и в перспективе ведет к его исчерпывающему пониманию. Субъективно
переживаемым итогом прочтения текста-удовольствия является разрешение читательских ожиданий, удовлетворение как выражение исчерпывающей завершенности процесса. Удовлетворение заполняет нас без остатка, вызывая ощущение насыщенности, комфорта, эйфорию. Иное дело текстнаслаждение. Это текст, «вызывающий, чувство потерянности, дискомфорта (порой доходящее до тоскливости); он расшатывает исторические, культурные, психологические устои читателя, его привычные вкусы, ценности, воспоминания, вызывает кризис в его отношениях с языком» (Барт, с. 471). Поскольку наслаждение процессуально, постольку желание, смыслопорождая, не останавливается на порожденной структуре как финальной, - в то время как удовольствие, напротив, означает обрыв желания, замыкание смысла. «Желание имеет эпистемологическую ценность, а удовольствие – нет». «Философская живучесть желания» обусловлена тем, что «оно никак не может найти себе удовлетворение». Текст-наслаждение предполагает не экспликацию так называемого «правильного смысла», а прослеживание возможных плюральных путей смыслообразования, чему соответствует не выявление структуры, а прослеживание процессуальной и принципиально не результирующейся в структуру «структурации» текста (Р.Барт). Таким образом, текст-наслаждение представляет собой принципиально процессуальную текстовую среду «самопорождающейся продуктивности», находящуюся «в перманентной метаморфозе», и предполагает понимание смысла в качестве «вечного потока». Потому и игра бесконечна, всегда находясь в настоящем.
Правило N5 . И самое главное. Оно состоит в том, что «нет заранее установленных правил, каждое движение изобретает и применяет свои собственные правила». Если нет правил, то нет и победителей. Здесь каждый играет в свою игру. И Винни Пух становится Пушкиным. «А место Пуха и его поэзии в Лесу соответствует месту Пушкина как солнца русской поэзии в нашей культуре» (В.Руднев//Винни Пух и философия обыденного языка, с.34). «Такая игра – без правил, без победителей и побежденных, без ответственности, игра невинности, бег по кругу, где сноровка и случай больше не различимы – такая игра, …не может быть сыграна ни человеком, ни Богом. Ее можно помыслить только как нонсенс. Но как раз поэтому она является реальностью самой мысли. Она – бессознательное чистой мысли. …Ибо только для мысли возможно утверждать весь случай и превращать случай в объект утверждения. Если попытаться сыграть в эту игру вне мысли, то ничего не случится, а если попытаться получить результат иной, чем произведение искусства, то ничего не получится. Значит, такая игра предназначена только для мысли и для искусства. …Но благодаря такой игре, которая может быть только мысленной и которая не порождает ничего, кроме произведения искусства, мысль и искусство суть реалии, беспокоящие действительность, этику и экономику мира» (Делез, с.82-83).
И последний вопрос: где обитает смысл? Ответ постмодернистов – в игре. Со смыслом можно играть в разные игры. Его можно убрать (Нонсенс), спрятать
(Деконструкция), поймать («Охота на снарка»), столкнуть с другим смыслом (Коллаж, Пастиш), переодеть в иное (DEJA-VU), воскресить (Означивание), сделать ценностью (фетишизировать), и т.д. и т.п. Чего нельзя сделать со смыслом, так это его разрушить. Он всегда будет возрождаться из Генотекста и воплощаться в Гуле языка через «Воскрешение субъекта». Таковы правила игры.
В заключении скажем, что Постмодернизм ввел в коммуникацию такие понятия, как: Ацентризм, Бинаризм, Интертекстуальность, Конструкция,
Логомахия, Номадология, Симулякр, Слова-бумажники, Складка, Тело без органов, Шизоанализ и другие, без которых сегодня уже невозможно обсуждать проблемы семиозиса (см. Постмодернизм. Энциклопедия).
В игре субъект направлен на себя, играя с «образом себя»: здесь он завершает себя с позиции роли и одновременно не завершает, примеривая разные роли и не сводя себя к ним. Несовпадение себя с собой, авторство по отношению к себе самому – есть самосознавание, бытийной стороной которого выступает игра. В игре творятся смыслы, опробование действенности которых происходит здесь же на игровом поле. Смысл возникает в игре как феномене человеческого сознания.
ПРИЛОЖЕНИЕ.
Психологическая версия о порождении смысла.
Эдвард де Боно, один из известнейших исследователей механизмов творчества, разработал метод, помогающий в обучении детей и взрослых эффективному мышлению. «Шесть шляп мышления» - назвал он свой труд. Шесть шляп - это шесть различных способов мышления. Для того чтобы научиться думать различными способами, давать качественную разностороннюю оценку ситуациям, выходить победителем из интеллектуальных и жизненных испытаний, выстраивать прогноз событий, Эдвард де Боно призывает людей иногда менять шляпы. Следуя процедуре сказочной игротерапии, познакомимся с этим методом. Итак, ПРИТЧА О СТАРОМ ШЛЯПНИКЕ
Жил-был старый мудрый Шляпник. Из всех земных богатств был у него лишь цветной фетр. Но он имел золотые руки и прекрасную мудрую душу, поэтому мастер дарил людям нечто большее, чем головные уборы – шляпы, кепки, панамы и чепчики. Просветленными и одухотворенными, решительными и твердыми духом выходили из мастерской старого Шляпника люди, унося свой заказ. Стоит ли говорить о том, как славился мастер, как благодарны были ему люди за чудесные шляпы, в которых таился великий секрет великого мастера. Но шли годы, и настало время, когда ушел в иной мир старик Шляпник, оставив шестерым сыновьям мастерскую, обрезки цветного фетра и шляпы. Шесть разноцветных шляп. Белую шляпу, черную, красную, зеленую, желтую и синюю. «Видимо, это и есть тот необыкновенный заказ, над которым в последнее время так самозабвенно трудился отец, - решили сыновья Шляпника. – Значит, скоро должен появиться и заказчик, который щедро расплатится с нами за отцовскую работу. Мы разделим вырученные деньги и сможем отправиться с ними по свету». Но сколько ни ждали сыновья прихода таинственного заказчика, так и не дождались. Делать нечего, надобно делить отцовское наследство. «Я возьму себе шляпу белого цвета, - заявил
первый сын. – Она так изящна, восхитительна и прекрасна, я буду в ней красоваться на балах и приемах. Именно эта шляпа будет говорить о моем «непростом» происхождении. А то велика ли честь – быть сыном простого шляпника!». «А я выбираю черную шляпу, - сказал второй сын. – И она не менее изящна, чем белая, она имеет богатый вид, уместна к любому костюму и событию, в ней я буду строг, представителен и изыскан одновременно». «Что ж, я выбираю себе желтую шляпу, - промолвил третий. – Желтый цвет – цвет солнца, радости и богатства, а это мне так необходимо! Быть может, владея желтой шляпой, я смогу стать счастливым, кто знает?». «Пусть моей шляпой станет красная, - воскликнул четвертый. – Как я мечтал всегда выделяться из толпы, как я хотел быть в центре внимания, чтобы мною любовались и восхищались женщины. А в этой шляпе я буду неотразим!». «Зеленая шляпа напоминает мне весенний луг и летное поле, широкое и бескрайнее, дарующее возможность полета. Тысячу раз я летал во сне над зеленой прекрасной землей, быть может, зеленая шляпа поможет осуществиться моей мечте», - мечтательно произнес пятый сын. «Мне же достается синяя шляпа, и я очень рад этому. Синий цвет – цвет глаз нашего отца, бескрайних морских и небесных просторов. Постичь их глубину и высоту – вот мое призвание. Хватит ли на все задуманное сил, решительности и времени?» - размышлял шестой из сыновей Шляпника.
Разобрали сыновья шляпы и отправились в разные стороны. Как же сложились их судьбы, достигли ли они того, о чем мечтали, свершилось ли то, что задумали?
Владелец белой шляпы стал довольно важным чином. Он снискал уважение людей своей беспристрастностью. Факты, цифры и хроника событий были для него важнее всего на свете. Но каким – то холодом веяло от этого человека, казалось, что эмоции и чувства он утратил навсегда. Прекрасная машина, а не живой человек отныне ходил по земле.
Хозяин черной шляпы вдруг все происходящее стал видеть в черном цвете. Все подвергал сомнению и критике, на солнце искал пятна, в человеке – его тень, а в рассвете видел неминуемый закат. Как часто эта черта спасала его от поражения и краха в делах и начинаниях, но именно она лишила его радости. Радости от солнечного утра и пения птиц, от встреч с людьми и природой, и самое главное, от собственных мыслей и поступков. И это, конечно же, отразилось на его характере. Вечно угрюмым и недовольным стал хозяин черной шляпы.
Обладатель красной шляпы отныне жил во власти эмоций. Радость и грусть, тоска и удивление, страх и гнев, удовольствие и разочарование владели его душой. «Какой непосредственный, искренний и живой человек!» - восторгались люди при встрече с ним. «Точно малое дитя, живущее мимолетностью чувств», говорили о нем другие. Как человек чувствующий, он страдал и радовался, любил и ненавидел, восхищался и сострадал. Но часто не мог распознать свои эмоции и чувства, разобраться в их причинах и источниках, не знал, как их проявлять, и тем более не мог ими управлять. Самое удивительное, что не только окружающий мир оставался для него загадкой, часто он не мог понять и себя самого. Такой загадочный и необъяснимый, он привлекал женщин и друзей, но они через некоторое время разочаровывались в нем, поскольку не находили в этом человеке постоянства и преданности.
Человек в желтой шляпе радовался солнцу, наступающему дню, открыто шел навстречу приключениям и открытиям. Ничто не пугало его, не останавливало, ведь впереди только свет, добро и теплота человеческих рук. Эта святая вера и наивность не раз подводили его, но ничто не могло повергнуть в уныние этого оптимиста. В обыкновенном камне он видел драгоценные кристаллы, в росинке – солнечную радугу, а в обыденности – чудеса. «Мечтатель, романтик, не от мира сего, глупец, бессребреник», - говорили о нем одни. «Богатейшей души человек, - говорили другие. – Кто же он – богач или бедняк – решать не нам».
А обладатель зеленой шляпы оказался в удивительном мире творчества. Все, что он видел, слышал, чувствовал, превращалось в поэзию и музыку, картины и скульптуры, романы, повести, рассказы, пьесы для театра и кинематографа. Его талантом восторгались
люди, находили в его трудах ответы на свои вопросы. Но как часто он, живя в мире своих творений, оказывался беззащитным перед лицом суровой действительности, неприспособленным к жизни в реальном мире.
Владелец синей шляпы стал вечным странником и мыслителем, идущим одному ему ведомыми тропами, ориентируясь на одному ему понятные знаки и символы, не уклоняясь от цели, не торопясь и не замедляя свой ход. Замечая, примечая многое, он выбирал лишь то, что важно в данный момент для достижения поставленной цели. Именно эти качества позволили ему опуститься на морское дно и подняться в небесные выси. «Счастливый человек – достиг того, чего хотел», - говорили одни. «А сможет ли он поделиться своими открытиями, находками, мыслями и чувствами с другими, дабы заразить их жаждой открытий, свершений и побед?» - спрашивали другие. Но нет пока у меня ответа на этот вопрос.
Но настал тот день и час, когда сыновья Шляпника вновь встретились под крышей отцовской мастерской. Долгие зимние вечера провели они за удивительными рассказами о своих странствиях, встречах, разлуках и жизненных уроках. Поражались братья тем изменениям, которые произошли в каждом из них. И только теперь начали они понимать, какое сказочное богатство оставил им в наследство великий мастер. И захотелось каждому примерить на себя шляпу другого, чтобы стать беспристрастным и критически мыслящим, умеющим видеть позитивные стороны и не бояться чувствовать, научиться творить и неотступно следовать к намеченной цели.
Игра со шляпами подходит не только для конфликтных и других острых ситуаций. Она хороша для групповых дискуссий, в случае, когда нужно найти общее в разных точках зрения. Если попросить человека последовательно примерить все шляпы, можно рассмотреть ситуацию с разных сторон. Так можно формировать способность объективно оценивать явления окружающего мира, моделировать разнообразные ситуации и составлять прогноз их развития. Шляпы – это модели разных смысловых установок, смена которых, позволяет человеку строить себя самого. И воскликнуть вслед за Вирджинией Сатир: «Я – это Я! Мне принадлежат все мои ошибки, победы, поражения и успехи. Я принадлежу самому себе. Поэтому я строю себя сам. Я – это Я! И это замечательно!».
Литература Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика Пер. с фр. М.: Прогресс, 1989.
Берлянд И.Е. Игра как феномен сознания. Кемерово: «АЛЕФ»,1992.
Винни Пух и философия обыденного языка.- Изд. 3-е, доп., исправл. и перераб. (Серия «XX век+»). – М.: Аграф, 2000.
Жиль Делез. Логика смысла. – М., Издательский Центр «Академия», 1995. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис,1992.
Петров Н.И. Герменевтические игровые феномены. М. Деп. ИНИОН, 1993. Постмодернизм. Энциклопедия. – Мн.: Интерпрессервис; Книжный Дом. 2001 – (Мир энциклопедий).
Ретюнских Л.Т. Игра как она есть или онтология игры. Москва-Липецк,1997. Соколов А.В. Общая теория социальной коммуникации: Учебное пособие.- СПб.: Изд-во Михайлова В.А., 2002.
Финк Е. Основные феномены человеческого бытия// Проблема человека в Западной философии. М.: Прогресс,1988.
Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня: Пер. с нидерл. – М.: Прогресс,1992.
Лекция десятая ЯЗЫКОТВОРЧЕСТВО КАК СЕМИОТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
Содержание
1.Герменевтический круг риторики: игра со смыслом. Античный риторический канон. Оформление смысла.
2.Происхождение языка как семиотическая проблема.
3.Проблемы языкотворчества.
Ключевые понятия: риторический канон, топика, мышление как межъязыковой перевод, ситуации речевого общения, кризис ритуала, высказывание, язык как средство восстановления совместного времени людей
По оценке У. Эко, применительно к усмотрению «начала» постмодернизма обнаруживает себя тенденция относить его к все более далекому прошлому. И если иронично моделируемые Эко попытки «объявить постмодернистом самого Гомера» и не предпринимались всерьез, то интерпретация в постмодернистском ключе риторики Аристотеля как предвосхитившего идею означивания вовсе не чужда современным «классикам» риторики.
1. Обратимся к античному риторическому каному и рассмотрим его как классическую модель смыслопорождения.
Античный риторический канон есть опробованная тысячелетиями и соответствующая общим законам человеческого мышления и речи парадигма или образец мыслительной и речевой деятельности – речемышление в его педагогической организации. Риторическая разработка текста как результата речемыслительной деятельности на пути от мысли к слову насчитывала 5 этапов: нахождение материала (inventio) – «изобрести, что сказать», расположение материала (dispositio), словесное оформление мысли (elocutio) или собственно красноречие (ornatio), запоминание (memorio) и произнесение (actio) – актерское исполнение речи. Части эти, впрочем, неравнозначны. Запоминание на то и есть запоминание, чтобы быть факультативной по отношению к осознанию. Часто автор речи писал ее для заказчика, который только заучивал и затем произносил речь. А actio вовсе не обязательно произнесение – это такой этап, на котором речь разыгрывается с соответствующим использованием жеста, мимики, голоса. При этом устная речь уже в Древней Греции была не единственной формой ведения дел. Классическая риторика так же неотделима от письменности, как новая – от печатного станка, а новейшая – от средств массовой коммуникации. В целом инвенция (изобретение), диспозиция (расположение), элокуция (выражение) есть предварительное создание речи, точнее, предсоздание ее, «мыслительная задержка», по Л.С.Выготскому. Первые три этапа классического канона образуют схему идеоречевого цикла, очерчивающую путь от мысли к слову. Этот структурный инвариант,
изобретение-расположение-выражение, веками поддерживал хребет
риторики и все ее развитие заключалось в трактовке этого алгоритма – теоретической и практической.
Центральным, определяющим звеном в этой неразрывной схеме звеньев идеоречевого цикла является изобретение. По Аристотелю, дело риторики не убеждать, но в каждом данном случае находить способы убеждения. Подходы к изобретению, по Аристотелю, бывают нетехнические (пытки, клятвы, законы, договоры, свидетельства) и такие, что непосредственно относятся к риторической технике. Эти технические способы убеждения (они же – источники изобретения) могут быть этические (добродетельность, доброжелательность, здравомыслие), патетические (эмоции), логические (примеры, энтимемы, топы). Логическое изобретение идей возможно способом их размножения. Идеи размножаются аналогично живым клеткам: путем деления. Способы деления идей или смысловые модели, по которым можно творить мысль, в античности назывались топами или «общими местами». «Общими» эти смысловые модели были названы по причине их обобщающей природы. «Местами» (по греч. «топами»: topos – место) – потому, что в сознание ритора речь представала как «карта местности», на которой каждая идея, каждое подразделение темы имело свое положение – место, позицию. Потому и модель, по которой можно было изобрести новую идею, новое «место» речи, получила имя топос или топ (ср. соврем. англ.: topic – тема речи).
У Аристотеля перечень смысловых моделей – топов и их описание приводится для обучения искусству аргументации. Это значит, что каждая смысловая модель-топ может использоваться не только для изобретения содержания речи, но и для доказательства, как довод (аргумент). В «Риторике» Аристотель дает около сорока моделей – 28 «надежных» топов (и 10 «ненадежных», «ошибочных», которые советует использовать для составления энтимем). Это такие топы или понятия как «определение», «часть», «целое», «род», «вид», «сходство», «различие», «причина», «следствие», «сравнение», «свойство», «обстоятельства», «пример», «свидетельства», «имя» и другие.
Попробуйте сами на основе топов «род и вид» размножить какую-нибудь идею (слово), например, любовь. В качестве родового понятия мы можем получить такие слова как чувство, склонность, пристрастие, привязанность, вожделение, хотение, расположение. В качестве видовых можно предложить такие понятия как божья, дружеская, родительская, сыновья, братская, девичья, человеческая, к Родине и др. Топ «род и вид» описывает только модель размножения идей «по вертикали». Горизонтальные, боковые «отростки» строятся уже по другим топам. Представляете, сколько можно получить разных идей! Механизм работает. Но это не все. Изобретая содержание конкретной речи, говорящий должен думать сразу в «трех измерениях»: 1) о том впечатлении, которое он сам производит на слушателей – это проблема нравственности говорящего и доверия к нему, честности и ответственности оратора; 2) о слушателях и их эмоциях («о страстях», по Аристотелю); 3) о доказательности самой речи («о доводах»).
«Доказательство достигается с помощью нравственного характера говорящего в том случае, когда речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому что мы выносим различные решения под влиянием удовольствия и неудовольствия, любви или ненависти. Наконец, самая речь убеждает нас в том случае, когда оратор выводит действительную или кажущуюся истину из доводов, которые оказываются в наличности для каждого данного вопроса» (Аристотель. Риторика: Книга первая. – 1). Все это означает, что, обдумывая речь на этапе инвенции, ритор сначала выбирает определенную стратегию речевого поведения, в частности
–«аргументативную стратегию», т.е. определенную систему способов убеждения. Ей, этой стратегии, он и подчиняет отбор элементов, на которые членится тема при ее понятийной разработке. Понятия и идеи, которые выберет из набора традиционных «общих мест» говорящий для своей темы и для конкретного выступления, должны в совокупности быть необходимы и достаточны для понимания данным слушателем сущности предмета речи. Итак, инвенция есть этап упорядочивания мысли, открывающий идеоречевой цикл. Здесь работа мышления состоит в отнесении к роду, категоризации по общим местам – подведение под понятие.
На следующем этапе мысль нужно было выстроить линейно, перейти от понятийной конфигурации (геометрии мысли) - к мыслительно-словесной (алгебре мысли) или речевой. Античный риторический канон в общем предлагает шесть важнейших «частей речи», определяющих ее линейную структуру или развитие темы. Это: 1) введение; 2) предложение, или теорема; 3) повествование; 4) подтверждение; 5) опровержение; 6) заключение. Принципы расположения идей – повествовательная стратегия –определялись в том числе и жанром выступления, который мог изменять последовательность частей, иные пропускать или вводить новые. Текстописание, текст-рассказ и текст-рассуждение (хрия) требовали различных способов расположения материала, чтобы заинтересовать, увлечь слушателя, который должен затем одобрить, согласиться и поддержать автора текста. В дальнейшем, христианская догматика породила схоластику и силлогистику, т.е. в конечном счете, формальную логику, которая перенесла источник изобретения в раздел расположения, вытесняя общую композицию разнообразием логических связок. Силлогистика, созданная Аристотелем, положила начало логики как специального предмета изучения. По мере изучения доказывающего мышления предмет традиционной логики расширялся за счет несиллогистических, хотя и дедуктивных способов рассуждения, а также за счет индукции. Индуктивная логика, логика высказываний, логика классов, математическая логика, модальная логика, многозначная логика, логика отношений, логика предикатов и другие логики
–все это не только инструменты точной мысли, но и «мысль» самого точного инструмента – сознания.
На этапе выражения (элокуции) совокупность идей, смысловой каркас речи «одевается в словесные одежды», получает словесное выражение. У Ломоносова этот раздел риторики называется «Украшение» («Украшение
есть изобретенных идей пристойными и избранными речениями изображение. Состоит в чистоте стиля, в течение слова, в великолепии и силе оного». – Краткое руководство к красноречию…). Элокуция как раздел риторики дала начало стилистике (как особой лингвистической дисциплине), поскольку именно в этом разделе изучались виды, особенности и достоинства слова, средства выразительности и изобразительности речи.
Итак, идеоречевой цикл – порождение смысла или путь от замысла к тексту – по античному канону трехчастен: от инвенции через диспозицию к элокуции. При этом важно отметить, что мысль (Логос) была словом с самого начала изобретения. Если принципы такого изобретения усваивались в процессе обучения, становясь техническим приемом – средством мышления (общим местом, расхожей истиной), то живая мысль находила себе место в других частях риторического круга. Живая мысль всегда стремится занять место в еще не освоенном смысловом (идеоречевом) пространстве. Так, Цицерон не случайно ополчился на свой юношеский трактат «Об изобретении» и сосредоточился на проблемах стиля, казалось бы периферийных. Можно предположить, как считает И. Пешков, что принципы изобретения по логике общих мест к какому-то моменту развития общества или к какому-то уровню развития конкретного человека (в данном случае, Цицерона) были твердо усвоены и возведение ситуации к общим категориальным источникам уже не составляло предмета живой мысли, хотя и оставалось основой создания текста в целом. Индивидуальная мысль больше проявлялась в особенностях украшения известных топосов, фигуры стиля при этом все больше подчинялись личному вкусу говорящего. К выражению передвигается творческий момент риторики, которую, начиная с Возрождения уже прямо называют элоквенцией, красноречием. Только в 20 веке и этот раздел риторики подвергся тщательному игровому экспериментированию со стилем, после чего также перешел в рутину идеоречевого цикла. В качестве иллюстрации такой проработки материала сошлемся на книгу известного французского писателя, поэта и эссеиста, одного из основателей Цеха Потенциальной Литературы, члена Гонкуровской Академиии, специалиста по переводу «с французского на джойсовский» язык Раймона Кено (1903-1976). В работе «Упражнения в стиле», по выражению комментатора, «не поддающейся классификации», Р. Кено, взяв за основу заметку о незначительном происшествии в автобусе, сочинил 99! переложений ее в разные стили. Вот несколько образцов из книги Р. Кено.
Заметка. В автобусе маршрута S, в час пик. У одного типа лет двадцати пяти фетровая шляпа со шнурком вместо ленты и слишком длинная шея, как будто ее специально растягивали. Люди выходят. Тип, о котором идет речь, возмущается: обвиняет своего соседа в том, что тот толкается всякий раз, когда кто-то протискивается мимо. Ноющий тон с претензией на угрозу. Как только увидел освободившееся место, сразу к нему бросился.
Два часа спустя встречаю его на Римской площади, перед вокзалом Сен-Лазар. Он – с приятелем, который ему говорит: «Пришил бы ты пуговицу к своему плащу». Он ему объясняет, где (разрез плаща) и почему.