Модернистская парадигма
Одно-единственное явление красной линией проходит через всю новейшую историю - от падения Бастилии до падения Берлинской стены. Возникая спорадически в Англии и Голландии шестнадцатого и семнадцатого веков, оно расцветает во Франции и Америке в конце восемнадцатого века. Многократно разделяя страны и народы, оно охватывает Центральную и Латинскую Америки, выплескивается через Южную, Центральную, Восточную, а затем и Северную Европу в Россию, Индию и на Дальний Восток, а затем продолжает свой путь во многих обличьях по Ближнему Востоку, Африке, Австралии и Океании. Следом за ним идут протест и террор, война и революция, объединение немногих и изгнание многих. Наконец, по мере того, как мир развивается, эта красная линия становится прерывистой, фрагментированной, исчезающей.
Имя этому явлению - национализм, и его история является той тонкой нитью, которая связывает и одновременно разделяет народы в современном мире. Несмотря на то, что национализм существует во многих формах, он все равно остается этой связующей нитью. История его развития - это история возникновения и упадка, роста и угасания наций и национализма. Историки могут расходиться в определении точной даты рождения национализма, но представителям социологии кажется очевидным: национализм - это современное движение и идеология, которое во второй половине восемнадцатого века в Западной Европе и Америке и которое, достигнув своего апогея в двух мировых войнах, начинает клониться к упадку, открывая дорогу новым глобальным силам, выходящим за рамки национальных государств.
Взлет и упадок национализма?
В начале национализм был объединительной и освободительной силой. Он разрушал замкнутые территориальные образования, основанные на общности религии, диалекта, обычаев или клановой близости и способствовал созданию обширных и мощных национальных государств с централизованными рынками, администрацией, системами налогообложения и образования. Заряд национализма носил массовый и демократический характер. Он наступал на феодальные порядки и жестокие имперские тирании, провозглашая суверенитет народа и право всех народов самим определять свою судьбу в рамках своих собственных государств, если они того пожелают. На протяжении девятнадцатого и значительной части двадцатого веков национализм появлялся там, где национальная элита боролась за свержение имперской и колониальной администрации; этот процесс был столь мощным, что порой он казался неотделимым от народной демократии. Но уже к середине-концу девятнадцатого столетия, имперские и колониальные власти нашли способ, как отделить национализм от его демократической основы; концепции <официального национализма> в царской России, Османской империи и Японии эпохи Мэйдзи выявили известную пластичность национальных чувств, традиций и мифов, а также искажения этой красной линии (Anderson 1991, ch. 6; Андерсон 2001, Гл. 6).
Однако худшее было еще впереди. Широкомасштабный массово-демократический национализм начала девятнадцатого века дополнился рядом менее значительных <мини-национализмов> во главе с интеллектуалами, апеллировавших к языковым и культурным различиям. Их успехи, последовавшие после Версальского мира, видоизменили карту Европы, но, что еще более важно, стали предзнаменованием складывания мира самодостаточных и уверенных в своих силах этнических наций. Они, в свою очередь, отошли в тень под влиянием более страшных форм национализма, апеллировавших к понятию <расы> - к форме черепа, крови и генам, - а также к насилию и культу жестокости, колыбели фашизма. В последовавших за этим сначала в Европе, а затем и по всему миру, потрясениях проходящий повсюду красной линией национализм смешался с темными силами фашизма, расизма и антисемитизма, что привело к ужасам Холокоста и Хиросимы.
В результате возникшего после этого, по крайней мере, в Европе отвращения к национализму у многих людей появилось стремление положить конец междоусобным конфликтам и создать наднациональный континент, свободный от разделительных линий по национальному признаку. Давняя вера в единство и превосходство нации и ее государства была поколеблена, а новые поколения на Западе, привыкшие к путешествиям, присутствию мигрантов и смешению культур более не чувствовали силу вековой национальной памяти, традиций и границ. Безусловно, в других частях света красные линии национализма все еще определяют жестокие антагонизмы этнического размежевания, которое уг-рожает взорвать хрупкое единство новых территориальных государственных образований. Но даже в Азии, Африке и Латинской Америке былая вера в массовую политическую на-цию постепенно ослабевает под влиянием экономических и политических реалий крайне неравного разделения труда, мощи транснациональных сил и этнического размежевания внутри государств. В этом отношении только развитые индустриальные общества являют собой пример будущего развития мира, когда нации и национализм будут восприниматься как временные силы, быстро становящиеся ненужными в мире широких транснациональных рынков, центров силы, глобального консюмеризма и массовых коммуникаций (Horsman and Marshall 1994).