Священнослужители

23. "Борьба с коррупцией сегодня просто опасна"

И. - настоятель небольшого храма в областном центре. "На жизнь мне хватает. В конце концов, есть друзья и род­ственники, которые живут богаче меня, они не дадут уме­реть с голода. Бизнесом я никогда не занимался. Всегда было лень, хотя предложения были".

Теневая экономика и коррупция распространены во всем мире. Разница между Россией и остальными странами в том, что там теневая экономика составляет только часть общей экономической системы, а у нас, кроме теневой, никакой другой экономики просто нет. Наша экономика замешана на теневых отношени­ях хорошо если только на 90%. Это как в Церкви, знаете, есть такая политика: Патриархия требует, чтобы епархии свечи за­купали в "Софрино", но там дорого. Поэтому епархия целый год закупает свечи где-то в другом месте, поближе и подешев­ле, а в конце года торжественно посылают гонцов в "Софри­но" выполнить патриаршую волю, привезти пару пачек свечей еще и оттуда. Так же и наша экономика: высунется на свет, заплатит налог с каких-нибудь задекларированных 10% свое­го оборота и нырк обратно в тень. Поэтому борьба с корруп­цией, с теневой экономикой сегодня опасна для государства. Если попытаться всерьез бороться, то можно разрушить ту экономическую систему, которую имеем. А другой-то нет.

Все говорят о том, что за 70 лет советской власти Церкви нанесен огромный духовный ущерб, что самые верующие свя­щеннослужители дореволюционной закалки были истреблены, а на их место пришли люди по сути своей советские. Все это верно, но при этом забывают, что то же самое касается не только духовной, но и экономической стороны существования Церк­ви. Ведь практически любой священник в дореволюционной России был, что называется, "крепким хозяйственником", умел

[576]

организовать приходскую жизнь не только в духовном, но и в самом обычном практическом смысле. Сегодня в Церкви очень мало хозяйственников. То есть людей, которые набивать кар­маны умеют, более чем достаточно, а настоящих хозяйствен­ников почти нет. Нет стратегии экономического развития Цер­кви. Тут, конечно, еще и зашоренность мышления играет свою роль: "Как это так, мы, православные, и вдруг о том, как зара­ботать, думать будем! Наше дело молиться и спасаться, а ком­мерция - дело мирское и грешное". При этом упускается из виду одна маленькая деталь: те святые, которым мы молимся, прекрасно умели монастырское хозяйство наладить и за грех это не считали. Я думаю, в конце концов мы все равно придем к пониманию необходимости осмысленной экономической цер­ковной политики. Но сегодня в Церкви царит экономический хаос, и большинство принимаемых мер дают обратный эффект.

Что такое теневая церковная экономика? Отпел священник покойника, деньги эти не записал, купил дитям мороженое, супруге - цветы и уснул крепким сном. Вот вам и вся теневая экономика. Сейчас перед Церковью стоит гораздо более серь­езная проблема. Я говорю о количестве криминальных денег, которые у нас крутятся. Вы знаете сколько через храмы и мо­настыри обналичивается денег? Какая-то фирма переводит по безналичке тому или иному храму несколько миллионов, из которых священник берет определенный процент, а остальное получает та же фирма, только уже наличными. Просто до не­приличия.

А серебро-золото, которое по всем церквям продается? У Церкви же льготы по торговле ювелирными изделиями, там, по-моему, акцизный сбор не взимается, поэтому все эти дра­гоценности никто не проверяет. Откуда это золото идет? Ник­то этим не интересуется. И какой процент этого золота приво­зят в храмы бритые ребята в кожаных куртках, тоже никому неизвестно. А тут, в общем-то, история точно такая же, как и с обналичиванием. Привозят какое-нибудь липовое золото от­куда-нибудь из Турции, ставят такое же липовое клеймо, а чаще

[577]

не ставят никакого. Самим торговать рискованно: проплатишь одному милицейскому подразделению, другое обидится, а всем платить - никакого золота не хватит. По счастью, существует у нас чудная структура, РПЦ МП, в которую никакие менты носа не суют, кроме как для того, чтоб свечку поставить. Туда это золотишко обычно и относят. Храм или монастырь полу­чают хороший процент, а хозяева этого золота одновременно и душу успокаивают, на церковь жертвуют, и навар неплохой имеют. Ну, так как в законе сказано что-то про то, что не об­лагаемое акцизом золото должно иметь культовое предназна­чение, то из всех этих металлов настрогают предварительно крестиков и цепочек, вот вам и культовое предназначение. Ка­кое культовое предназначение у цепочки для крестика, я, правда, никак в толк не возьму, ну да что с меня взять? А раскупают­ся у нас сегодня подобные вещи с христианской символикой еще лучше, чем просто ювелирные украшения, так что никто не внакладе. Знаете, как в той песне: "И на каждой пуле вы­бита фигура гимнаста". Вот если на пуле, прости Господи, "гим­наста" изобразить, станет она от этого "предметом культа"?

А сколько храмов построено натуральными уркаганами? Вон у нас в епархии один добрый человек храм построил, а потом чего-то со священником не поделил. По-моему, тот не смог объяснить ему, куда пошла какая-то часть пожертвованных денег. Так того священника чуть в кислоте не растворили: как это так, такого авторитетного человека кинуть пытался, как пос­леднего лоха? Священник по молодости лет в РПСЦ¹ перешел, к Валентину, надеялся, наивный, что заграница нам поможет. Ну, естественно, только еще хуже вышло. Теперь отсиживает­ся где-то, к нам в епархию носа не показывает.

Пройдите по кладбищам церковным, посмотрите, сколько на самых почетных местах, прямо у церковных стен, свежих могил "братков" понакопано. Оно и понятно, группа риска. Я

¹ Русская Православная Свободная Церковь. - Прим. ред.

[578]

как-то с одним своим собратом заговорил на эту тему: мол, что у тебя эти ребята на почетных местах делают? "А как же, — говорит, — знаешь, сколько они мне денег на храм пожертво­вали? У меня б без них до сих пор голый фундамент стоял". Кроме того, если такого бандюка хоронят где-нибудь на сель­ском кладбище, то приход во время этих похорон зарабатыва­ет столько, сколько за полгода в других условиях не получит. Друзья и коллеги покойного, понятное дело, съезжаются, а они же все люди щедрые, зеленые бумажки так и мелькают. Так что вот где проблема, а не в безобидных "теневых отношениях".

Я думаю, что мы должны прийти к западной системе опла­ты труда священнослужителя. Прихожане платят государству специальный церковный налог, который государство тратит на зарплату пасторам и ксендзам. Прихожане тоже не внакладе -и католики, и протестанты имеют развитую социальную инф­раструктуру. То есть человек, выплачивающий церковный на­лог, тем самым как бы оплачивает и свою страховку и может потом дешево лечиться у специальных врачей, жить в специ­альных домах для престарелых и т. д. Я знаю, что такая сис­тема действует сегодня, в частности, в Германии. Кроме того, мне кажется, полезно, когда священник имеет вторую, светс­кую работу, - тогда он не смотрит на церковное служение как на источник заработка.

Государство должно восстановить те храмы, которые оно разрушило, а уже потом передавать их Церкви. Я понимаю, что у государства сейчас мало денег и т. д., но мне кажется справедливым, чтобы восстановлением храмов занимались бы те, кто их разрушал, а не пострадавшая сторона.

Я не знаю, может, и не стоит об этом говорить, но основ­ной личный опыт столкновения с коррупцией у меня связан с вытрезвителями. Я, как любой человек, могу выпить, но ни­когда не напиваюсь до такого состояния, чтобы терять конт­роль над собой. Общественный порядок я тоже не нарушаю. Тем не менее глаз у наших милиционеров наметанный, они профессионально замечают, если человек чуть перебрал, и меня

[579]

каждый раз пытаются забрать в вытрезвитель. Попадать туда мне не хочется. Во-первых, там оберут до нитки, и деньги, и вещи - все потеряешь. Во-вторых, мне, сами понимаете, в выт­резвитель просто никак нельзя. У нас в епархии один священ­ник загремел в вытрезвитель, все требовал себе с другом там отдельную келию. В итоге его лишили сана. Так что прихо­дится с милиционерами полюбовно договариваться. Тариф жесткий - 50 рублей. Отдал и иди своей дорогой.

Кроме того, как любой человек, ездящий на машинах, я время от времени сталкиваюсь с работниками ГАИ или ДПС - я в них не очень разбираюсь. Эти тоже придираются профессио­нально. То оказывается, что у тебя номер машины грязью за­ляпан, то ремень накинут, а не пристегнут. Кстати, норму о том, что ремень должен быть обязательно пристегнут, по-мое­му, уже два года как отменили, а эти штрафы до сих пор стри­гут. Можно, конечно, спорить - мол, товарищ сержант, у меня номер чистый, - но это чаще всего абсолютно бесполезно. Это как в анекдоте: "Товарищ сержант, а разве тут нет левого по­ворота?" - "Есть, но он платный". Поэтому с ними обычно тоже расходиться все предпочитают полюбовно - дал, сколько тре­буют, и уехал.

Наиболее коррумпированной структурой я считаю прежде всего армию. Может быть, я так считаю потому, что долгое время был тесно с армейскими кругами связан и хорошо пред­ставляю, в каких масштабах все армейское имущество идет налево. Если в Церкви у многих руководителей стремление к наживе еще сочетается с каким-то религиозным чувством, то в армии, мне кажется, идейных ограничений уже не осталось, по край­ней мере на уровне среднекомандного звена. Все, что можно толкнуть, - толкают, причем в масштабах, о которых все пуб­личные разоблачения дают очень относительное представле­ние. Кроме армии, я думаю, надо сказать о правоохранитель­ных органах. Их как-то принято делить на более коррумпированные, менее коррумпированные, так вот, могу сказать, что, по моим ощущениям, это полная ерунда. Если ГАИ

[580]

или участковые кажутся более коррумпированными, так это просто потому, что мы с ними каждый день соприкасаемся. Каждый водитель когда-нибудь давал взятку гаишнику, поэтому все кричат о коррупции в ГАИ и одновременно хвалят ФСБ. Там то же самое, просто дальше от людских глаз.

Коррупция в военкоматах была всегда, но в последние ме­сяцы, после начала войны в Чечне, она усилилась. То есть не случаев таких стало больше, а суммы взяток резко увеличи­лись. Ведь если раньше бежали от дедовщины, то теперь от натуральной войны. Конечно, никто ничего не требует, хо­чешь - иди служи, на здоровье. Люди сами ищут, кому бы дать, и найти не менее сложно, чем собрать деньги. Схема там, в основном, такая: военкомы сами не берут, те, кто этим само­стоятельно занимается, как правило, довольно быстро попа­даются. Основная "нагрузка" здесь на рядовых членах медко­миссий: им приносят, а они уже отдают часть военкому. Смысл этого ясен: врач, если его не поймали с поличным, всегда мо­жет сказать, что у него действительно было подозрение на ка­кое-то заболевание, поэтому он и выдал призывнику направ­ление в больницу, - поди проверь. А военкому уже не отвертеться.

В вузах все зависит от факультета: на некоторых, может, преподаватели и рады деньги взять, а не дают. Конечно, в ос­новном все вертится вокруг престижных факультетов: юриди­ческий, экономический. Встречаю как-то одного знакомого, он говорит: "Вот сын поступил на юрфак, четыре тыщи пришлось отдать". А я знаю, что у него близкий друг, то ли однокласс­ник, то ли просто друг детства, в приемной комиссии, он мне об этом еще раньше говорил. "Почему же, — спрашиваю, — четыре тыщи, у тебя ж там друг работает?". "Потому, — гово­рит, — и четыре, иначе было бы в несколько раз больше". То есть сейчас уже просто по дружбе на престижный факультет влезть нельзя. Ведь ситуация какая: ну хорошо, твой друг при­нимает один экзамен, а другие экзаменаторы с какой радости должны твоего сына или дочь бесплатно пропускать? Ведь если они берут деньги за каждое место, то пропустить кого-то бес-

[581]

платно для них означает просто элементарно потерять свои деньги. Все равно что вынуть из своего кармана и отдать кому-то только потому, что его друг с тобой вместе работает. Так что сегодня в вузах дружба дружбой, а платить все равно приходится. Кроме того, как я понимаю, экзаменаторы, которые в приемных ко­миссиях работают, еще и с начальством должны делиться. Фактов тут у меня прямых нет, но, так сказать, методом дедукции до­гадаться нетрудно. Мы недавно сидели в особняке у одного проректора, и он рассказывал, что у него, кроме этого дома, есть еще один, зарегистрированный на жену. Можно, конечно, считать, что он это на свою преподавательскую зарплату от­строил. На две тысячи рублей в месяц чего не шиковать?

В больницах, по-моему, сегодня все очень просто. Там есть два вида лечения: плохое бесплатное и хорошее платное. Если ты хочешь не просто полежать в больнице, а чтоб тебя при этом еще и лечили - плати. Причем не просто кому-то одному, а всем: нянечке, медсестре, хирургу, анестезиологу. Когда я в последний раз попал в больницу и мне должны были сделать операцию, я лежал в палате, и накануне операции ко мне по­дошел молодой анестезиолог. Он говорит: "У нас есть два вида наркоза: хороший и очень хороший. Вам какой?". Я, естественно, отвечаю: "Чем лучше, тем лучше". "Тогда, — говорит, — на­деюсь, что после операции я могу рассчитывать на вашу ма­ленькую благодарность?". Вот и все. На самом деле, если учи­тывать их труд, это смешные деньги. Я спросил у соседей по палате, они говорят: "Анестезиологу принято дарить то-то и то-то". Притащил я ему в итоге бутылку водки и полкило апель­синов. Хирург, конечно, дороже обошелся: вместо водки - ко­ньяк, вместо апельсинов - шоколадный набор. В общем, кор­рупция такая, доморощенная.

В похоронах за последнее время я участвовал только один раз, и мне показалось, что в этой сфере коррупции стало меньше, чем несколько лет назад. Сейчас все эти агентства ритуаль­ных услуг на каждом шагу, так что какой им смысл брать взятки или дефицит устраивать? Люди просто пойдут в агентство на-

[582]

против, и все. Только клиентов распугают. Единственный, по­жалуй, случай был в этот последний раз, про который в этой связи можно упомянуть. Мы доехали на катафалке до кладби­ща, похороны окончились, все влезают обратно в катафалк, а водитель говорит: "Простите, но мне за обратную дорогу ник­то не платил". Все пошумели-пошумели, повозмущались, но кладбище за городом, автобус рейсовый ходит редко, да и ехать после всего на нем никому неохота. Короче, заплатили води­телю, довез он нас. Так никто и не выяснял, по-моему, блефо­вал шофер или в оплату катафалка обратный путь действительно не входил.

Несколько раз ремонтировал какую-то мелочь - то часы, то обувь - и, вы знаете, никогда не обращал внимания, заполняет мастер какой-то документ или нет. По-моему, все-таки нет. Мне кажется, что я не получал никаких квитанций.

К практике уклонения от налогов в нашей стране я отно­шусь нормально. В цивилизованном государстве я бы таких людей осуждал, а у нас государство не давало людям повода себе доверять. Если государство людей постоянно обманыва­ет, почему бы людям не обманывать государство?

Кто у нас будет бороться с коррупцией? Некоррумпирован­ных структур в стране нет, честных людей наверху - тоже. Кроме того, я говорил, что борьба с коррупцией сегодня просто опасна, так как подрывает экономическую стабильность в государстве. Для реальной борьбы с коррупцией должна произойти рево­люция в умах. Люди в массовом порядке должны захотеть ис­полнять законы. Но такого желания в народе я не замечаю.

При серьезной опасности тебя уже никто не спасет. То есть захотят убить - убьют, захотят ограбить - ограбят. Ну а если по мелочи... Думаю, если мы говорим о том, что государство насквозь коррумпировано, то и действовать в такой ситуации надо исходя из понимания этого факта. То есть нужно искать личный выход - через родственников, через близких - на кого-то в МВД или, лучше, в ФСБ. Только при личном, доверитель-

[583]

ном общении есть надежда, что к тебе проявят интерес, тебе помогут.

На выборы я не хожу. Не хочу говорить красивые слова про то, что я никому не доверяю, во всем разуверился и все такое. Просто мне это не интересно. Я знаю, что моя жизнь от этого никак не изменится. Поэтому будет депутат связан с кримина­лом, не будет - мне, в общем-то, все равно.