Глава I философия языка

Язык издавна привлекал внимание философов. Целый ряд инте­ресных соображений а языке мы находим уже в античности — у Со­крата, Платона, Аристотеля. Итальянские гуманисты эпохи Возрож­дения, пристально изучая древнегреческий и латинский языки, зало­жили основы классической филологии, ставшей впоследствии родоначальницей целого семейства наук о языке. Интерес к философ­скому осмыслению языка резко возрастает с конца XVIII — начала XIX в. Немецкий естествоиспытатель и философ В. Гумбольдт (1767-1835) сформулировал положение о том, что язык представляет собой особого рода реальность, характерной чертой которой является само­развитие, производство самого себя. Г. Гегель подчеркивал роль языка в процессе формирования человека, его сознания и мышления. В це­лом в XIX в. сложилось философское представление о языке, ставшее классическим. Оно явилось отправной точкой и основой для осмысле­ния языка философами XX столетия.

С позиций классических представлений языку отводится исклю­чительно важная роль в жизни человека и общества. Язык в собствен­ном смысле является исключительным достоянием человека как су­щества разумного, поэтому говорить о языке животных или, напри­мер, птиц можно лишь метафорически. Язык тесно связан с мышлением человека, со способностью абстрагирования, т.е. мысленного вычле­нения отдельных качеств и рассмотрения их в известной независимо­сти от предмета и от остальных его свойств. Только с помощью языка человек в состоянии формулировать абстрактные понятия, а именно они являются важнейшим инструментом познания и мышления. Кро­ме того, язык — необходимое условие и средство социализации инди­вида, а без социализации, т.е. без совместной жизнедеятельности с

406

другими людьми, без усвоения социальных норм, правил, культуры, без освоения достижений, созданных трудом многих поколений, че­ловек немыслим как человек. Наконец, язык выполняет целый ряд общественных функций. Одна из важнейших — коммуникативная, функция общения. Таким образом, «человек», «язык», «общество» — понятия однопорядковые, одно не мыслимо без другого, одно рас­крывается через другое.

В целом классическая мысль ориентирована на подчеркивание зна­чения языка, на его высокую оценку. В отдельных случаях она, конеч­но, обращала внимание на опасности, скрытые в языке, однако эти опасности представлялись легкопреодолимыми по мере их обнаруже­ния. Так, широкую известность получила, например, критика «идо­лов рынка» английским философом Ф. Бэконом. «Идолами рынка» (или «рыночной площади») Ф. Бэкон называл те, часто незамечаемые людь­ми причины, которые толкают их к небрежному пользованию языком. Небрежное отношение к языку, к слову, невнимание к правильности и точности языка способны внести в отношения людей сумятицу, подобную той, которую можно наблюдать на рыночной площади в базарный день. Так нередко бывает и в науке. Однако Ф. Бэкон в целом не обнаруживает сомнений в том что «идолы» будут со временем побеждены.

Вряд ли оценка роли и значения языка современной философией

может быть охарактеризована как пессимистическая, хотя известная доля пессимизма, несомненно, имеет место. Однако более точно современное отношение к языку следует охарактеризовать как реализм

или реалистический оптимизм: Философия XX в. видит в языке не только • несомненное благо человека, но и опасность. Дело не только в том, что люди порой обнаруживают неумение пользоваться языком и от этого страдают. Главное состоит в особенностях самого языка — язык по самой своей природе таков, что «расставляет ловушки», создает опас- • ности. В связи с этим роль языка современной философией представ­ляется в значительной мере по-новому.

Многие философы XX в. пришли к выводу, что власть языка про­стирается настолько, что в известном смысле язык творит реальность. • Власть слова такова, что, используя те или иные слова, мы создаем или исключаем из жизни те или иные предметы. Один из тезисов современ­ной философии языка можно сформулировать так: «Сказать — значит в определенном смысле создать, сотворить». Однако этот тезис нуждается в правильном истолковании. Совершенно справедливо: сколько ни го­вори «халва», во рту слаще не станет. Однако если в словаре человека отсутствует слово «халва», то не исключено, что ему так и не доведется ее попробовать или вообще узнать о ее существовании. Слово не облада­ет магической силой превращать «камни в хлеба». Однако если, напри­мер, в обществе, взявшемся строить капитализм, под словом «капита­лизм» молчаливо подразумевается состояние, в котором за норму при-

407

няты алчность, стремление к наживе, пренебрежение к жизни и дос­тоинству человека, разбой и стяжательство, то будет построено имен­но такое общество. И оно будет разительно отличатся от того, где в слово «капитализм» вкладывается совсем иной смысл, например тот, который придал ему известный немецкий философ и социолог М. Ве-бер (1864-1920). Согласно последнему, капитализм связан, в частно­сти, с этикой аскетизма, т.е. с готовностью и умением отказывать себе в жизненных удовольствиях, с верностью избранной профессии, с чувством долга, с незыблемостью правила выполнять взятые на себя обязательства, с уважением к чести и достоинству личности и т.п.

Таким образом, следует признать, что отношение языка и реально­сти отличается особой сложностью. Обратим внимание на некоторые из вскрытых современной мыслью особенностей этого отношения.

Первую из особенностей можно проиллюстрировать своеобразным примером. Известный лингвист, академик Л.В. Щерба (1880—1944) предложил однажды на лекции студентам-филологам разобрать по частям речи и членам предложения фразу: «Глокая куздра штеко буд-ланула бокра и кудрячит бокренка». Очевидно, что ни одно слово в данной фразе не имеет смысла, однако она построена в полном соот­ветствии с правилами грамматики русского языка. Можно указать в ней подлежащее, сказуемое и т.д., обнаружить существительные, при­лагательные, глаголы и т.д. Вместе с тем эта фраза является бессмыс­ленной. Говорить о ее истинности или ложности невозможно. Ее при­мер наводит на размышления о природе языка, подводит к опреде­ленным выводам.

Фраза, придуманная академиком Л. Щербой, ярко свидетельству­ет, что правильность языковых конструкций не является гарантией правильности суждения. Более того, возникает вопрос о существова­нии объектов, соответствующих словам, запечатленным в языке, по­этому в философии принято говорить о проблеме существования. О том, существуют ли объекты, которые запечатлены в языке, мы можем судить либо по грамматической правильности, либо по логической непротиворечивости понятий или суждений. Понятно, что, напри­мер, понятие «круглый квадрат» логически противоречиво, поэтому ему ничего не соответствует в действительности. В случае с «пегасом» или «кентавром», так же как с упомянутой «глокой куздрой», у нас может быть относительная уверенность, что в реальности соответ­ствующих этим словам объектов не существует. Но где гарантия, что так же обстоит дело в более сложных случаях? Не пользуемся ли мы словами, реальных аналогов которым в действительности просто нет? Как найти критерий отличения тех случаев, в которых речь идет о реальных объектах, от тех, где нечто утверждается о фактически не­существующем, притом что никаких логических или грамматических ошибок не обнаруживается? Проблема существования стала централь­ной для ряда течений в философии.

408

Вторую из отмеченных философией XX столетия особенностей отношения языка и реальности можно усмотреть в следующем. Оче­видно, что богатство или, наоборот, бедность языка (т.е. характерный для него набор слов и выражений, конструкций и т.д.) так или иначе влияет на возможности языка. Более богатый язык позволяет выразить больше оттенков мысли, обнаруживает глубину и высокую развитость мышления. Бедный язык свидетельствует об убогости, неразвитости мысли. Словарь языка Элочки Людоедки, известной героини И. Иль­фа и Е. Петрова, состоявший всего из 12-ти слов и выражений типа: «хо-хо», «шалишь, парниша!» (современные аналоги «клёво», «дос­тал!») и т.п., красноречиво характеризовал уровень ее мышления. Однако выясняется, что и противоположный случай, когда словар- -ный запас достаточно богат, — отнюдь не достоверное свидетельство богатства, подлинности и глубины мысли.

Противоречивость факторов духовной ситуации современности способствует тому, что усвоение языка, увеличение разнообразия ело-« варного запаса может и не сопровождаться соответствующим повыше­нием уровня мышления. Порой язык усваивается, но не влияет или почти не влияет на развитие мышления. Сегодня легко встретить людей, говорящих на вполне «интеллигентном» языке, широко использующих в речи множество «умных» слов, за которыми в действительности скры­вается лишь убогость мысли или пустота. Человек, конечно, не уподоб­ляется попугаю и не может регулярно и связно произносить слова, значения которых ему не ясны. Он, однако, способен пользоваться» языком, который не стал частью его жизненного мира.

Понятие «жизненный мир» было введено немецким философом Э. Гуссерлем (1859-1938). Оно подразумевает ту сферу бытия, кото­рую субъект считает «своей», в рамках которой он ощущает себя не­стесненным, где все представляется ему объяснимым и близким. За пределами жизненного мира остается многое из того, что известно, но осталось не своим, сохранило элемент чуждости, знание о чем может быть и достаточным, но не ощущается как свое. Поэтому об­щий объем языка любого субъекта (индивида, группы людей, при­надлежащих к данной национальной культуре, и т.д.) распадается на • две части. Одна часть принадлежит жизненному миру, другая остается за его пределами. Первая ощущается как «своя», вторая же, владение которой может порой достигать степени виртуозности, не перестает ощущаться как не вполне своя.

Особенности современного мира таковы, что часть, находящаяся за пределами жизненного мира, неизмеримо возросла. Человек не ус­певает осваивать потоки разноречивой информации, обрушивающей­ся на него, делать эту информацию в полной мере своей. При этом он нередко неплохо усваивает язык, на котором информация делается для него доступной. Таким образом, можно сделать вывод, что объем « языка всегда несколько больше, шире объема мышления — мышле-

409

ния как процесса, являющегося собственным, непосредственным и живым достоянием субъекта. По словам X. Гадамера, мышление все­гда движется, в границах «колеи, пролагаемой языком»¹.

Третья особенность, вскрытая современной философией в отноше­ниях языка и реальности, тесно связана с достижениями лингвисти­ки — науки о языке, прежде всего с возникновением направления, получившего название «структурная лингвистика». Ее основателем стал Ф. де Соссюр (1857-1913), впервые изложивший основные теоретичес­кие положения нового направления в книге «Курс общей лингвистики» (1916). Возникновение структурной лингвистики, знаменовавшее ре­волюционный шаг в развитии языкознания, оказало в дальнейшем существенное влияние на самые различные области научного позна­ния, на особенности всей культуры. Предложенный Ф. де Соссюром структурный подход к языку позволил во многом переосмыслить роль языка в составе бытия. Язык предстал как феномен, далеко выходящий » за рамки сознания, т.е. того, что осознается. Выяснилось, что язык запе­чатлевает бессознательные (неосознанные) структуры, скрытые за вне­шним слоем того, что осознается и выражается непосредственно и пря-

• мо. Неосознанные структуры связаны с языком как знаковой системой и лежат не в сфере.непосредственных.значений язьцса, .а в сфере его орга- I нйзации. Поскольку без языка ни одна из сфер культуры; как и культура

в целом, существовать не может, то посредством структурного анализа языка оказывается возможным исследование культур разных эпох, народоь и т.д. Структурный подход к изучению многих явлений общественной жизни получил широкое распространение в гуманитарных науках. В то же время он поставил и множество вопросов, в том числе и философского характера.

Открытие бессознательных структур означало, в частности, при­знание того, что человек и его сознание подчинены действию незави­сящих от воли людей безличных начал, которым сознание подчине­но, поскольку связано с языком и не может функционировать иначе как посредством языка. Язык же всегда определенным образом орга­низован, структурен, задан. Следовательно, сознание оказывается

• целиком запрограммировано языком той культуры, к которой при­ надлежит, становится своего рода пленником языка. В этой связи с особой остротой встают вопросы о свободе человека, а также о прин­ ципиальной возможности взаимопонимания людей, принадлежащих к культурам с различным строем языка. Структурный метод, открыв перспективу объективного исследования языка, а через него — явле­ ний общественной жизни, вместе с тем неожиданно поставил под сомнение свободу человеческой индивидуальности, с одной сторо­ ны, а с другой — грозил подорвать тезис о единстве человеческого рода. Проблемы, связанные с применением структурного метода, ока-

¹ Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 24.

410

зывались предметом оживленных дискуссий на всем протяжении XX в., вплоть до наших дней. Постепенно происходило сближение структур­ных взглядов с позициями, поначалу представлявшимися противопо­ложными, основанными на идеях феноменологии, герменевтики,

экзистенциализма.

В массовом обществе процесс социализации индивида сопряжен с «диктатурой языка». Общество «входит в человека» посредством стан- -дартизированного и схематического языка массовых коммуникаций. Вместе с освоением такого языка человек невольно становится пленни­ком ходячих мнений, представлений, предрассудков, усваивает гото­вые варианты оценок тех или иных общественных явлений. Особый тра­гизм ситуации состоит в том, что массовый язык тотален, т.е. охваты­вает все сферы, все участки жизнедеятельности человека. Поэтому даже свой протест против различных сторон существующего порядка чело­век вынужден формулировать на том же массовом языке или на одной из его разновидностей. Тиранию языка невозможно победить.

Важно, тем не менее, подчеркнуть, что осмысление тираничес­кой роли языка в массовом обществе привело современную филосо­фию отнюдь не к обоснованию призывов к «восстанию» против языка. Язык при всех условиях остается важнейшим «местом встречи» чело­века и общества. Посредством языка человек обретает действительную возможность стать человеком. Язык наряду с моралью, правом, тра­дициями, обычаями и через них формирует человеческие черты, вы­деляющие род человеческий из природного царства.

Вместе с тем в отношении к языку следует быть настороже, ибо его особое коварство состоит в способности увести нашу мысль в со­вершенно нежелательном для нас направлении. Это может произойти помимо нашей воли, в силу природы и особенностей избранного ва­рианта языкового общения. Следовательно, у человека остается хотя и не абсолютная, но достаточная для сохранения собственной инди­видуальности возможность — возможность не окончательной победы над тиранией языка, а постоянной борьбы с ней. В философии XX в. намечены линии, или направления, противостояния тирании языка, ог­раничения его тиранической власти. Особое внимание к философско­му осмыслению языка характерно для течения, получившего назва­ние аналитической философии.

В рамках аналитической философии были реализованы две возмож­ности подхода к анализу языка. Соответственно аналитическая филосо­фия включает в себя две группы философов, реализовавших соответ­ствующие направления поиска. Одна из них сосредоточила свои усилия на логическом анализе языка. Ее представители, такие, как Б. Рассел (1872-1970), Д. Мур (1803-1958), А. Уайтхед (1861-1947), X. Райхенбах (1891-1953), М. Шлик (1882-1936) и др., усматривали главную задачу в том, чтобы в конечном итоге реформировать язык, максимально ис-«-ключив из него логические несообразности и двусмысленности. Ко-

411

нечно, речь шла не о реформировании живого разговорного или ли­тературного языка, не о том, чтобы предписывать всем людям пользо­ваться не тем языком, к которому они привыкли. Имелось в виду то, что только недвусмысленный, непротиворечивый язык пригоден для постановки и решения научных проблем. Логический анализ языка предполагал, в частности, обнаружение и выявление скрытых в языке противоречивых понятий. Например, понятие «круглый квадрат» ло­гически противоречиво и по этой причине не имеет права на суще­ствование. По иному пути пошла другая группа мыслителей.

Направление, получившее название лингвистическая философия, усматривало свою задачу не в реформировании языка, а в тщатель-ном анализе фактического употребления языка, с тем чтобы устра­нять из него недоразумения, возникающие вследствие неправильного использования.

Крупнейшим представителем лингвистической философии стал Л. Витгенштейн (1889—1951). С самого начала важнейшим для него представлялось достижение ясности при пользовании языком¹. Осо­бую заслугу Л. Витгенштейна можно, видимо, усмотреть в том, что он обнаружил в языке органически присущую ему способность быть ору­дием человеческой неискренности и более того — провоцировать че­ловека на неискренность.

Отчетливое понимание социального значения вопроса о достиже­нии искренности для противодействия господствующим фальши и лицемерию присуще многим философам XX в. Л. Витгенштейн связы­вал возможность ее решения с анализом языка, в котором, по его мнению, скрывается опасность того, что избранный нами способ язы­кового выражения может спровоцировать неискренность.

Не поддаться на провокацию языка крайне трудно. Л. Витгенштейн, безусловно, не разделил бы цинизма известного изречения, припи-сываемого Ш. Талейрану: «Язык дан человеку для того, чтобы скры-вать свои мысли». Но он бы не согласился и с тезисом А. Шопенгауэра: «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает». Ставший знаменитым афоризм Л. Витгенштейна противопоставлен обеим указанным позициям: «То, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно; о чем нельзя говорить, о том следует молчать».

Для достижения ясности, таким образом, одного желания недо­статочно. Выясняется, что человек способен быть неискренним даже в те моменты, когда он внутренне ориентирован на искренность, но доверившись языку, незаметно изменяет самому себе, соскальзывает к несобственному, чужому, выдаваемому за свое. Применительно к обществу это означает, что количественно доминирующими здесь ста­новятся фальшь и лицемерие, которые, конечно, не способны при-

вести ни к чему позитивному. Достижение ясности становится, таким образом, не только требованием логико-лингвистического, но и нрав­ственного, социально значимого характера. Однако для его реализа­ции необходимо преодолеть трудности, заключенные в языке.

Для понимания смысла приведенного выше знаменитого изрече­ния Л. Витгенштейна следует, кроме того, учесть, что далеко не все открывается человеку непосредственным информативно-познаватель­ным путем. В контексте разговора, речи или беседы нельзя забывать о том, что нечто всегда остается несказанным. Говоря, мы как бы обо­значаем границы того, о чем промолчали, — «показываем», по тер­минологии Л. Витгенштейна. В этом смысле его идея созвучна мысли М. Хайдеггера (1889—1976): «Язык основывается внутри молчания»¹/ Порой существенно именно то, что не может быть сказано напрямую. Самые важные человеческие проблемы (жизни, долга, мужества, сча­стья, судьбы) лежат за пределами явным образом выраженного зна­ния, как бы в особом человеческом измерении. Значение высших воп­росов человеческого бытия невыразимо в словах, что, однако, не умаляет роли последних — слово есть намек для ищущего духа. Язык раскрывает не только то, о чем говорит, но и своеобразно являет («показывает») то, о чем умалчивает.

Если попытаться предельно кратко резюмировать изменения, про­изошедшие в XX в. в философской трактовке языка, то сделать это можно с учетом триады, в рамках которой в философии принято рас­сматривать язык: сознание — язык — общество. Среднее звено этой ^ч триады приобрело в философии последнего столетия неизмеримо боль­ший вес и значение, чем оно имело ранее. Язык стал рассматриваться в качестве важнейшей части бытия, раскрывающей или прячущей его тайны. Проблематика языка пронизала не только направления анали­тической философии, о которых говорилось выше, но самые различ­ные философские направления. Пристальное внимание к проблемам языка присуще многим выдающимся философам XX в.

Философская эволюция XX в. обнаруживает, что вера в могуще­ство науки и техники все более уступает место вере в могущество > языка. Притом что XX столетие остается в своем практическом вопло­щении эпохой торжества науки и техники, в философии возрастает убежденность, что научно-технический прогресс порождает пробле­мы столь специфические и сложные, что их принципиально невоз­можно разрешить, а порой даже и правильно поставить средствами одного научно-технического прогресса. Они требуют принципиально новых подходов, новых взглядов, лежащих за пределами науки и тех­ники, за пределами научно-технического способа мышления. Поиск подходов, адекватных ситуации, во многом определяет мотивы обра­щения философов к анализу языка. Поэтому философское осмысле-

¹ См.: Сокулер З.А. Людвиг Витгенштейн и его место в философии XX века. Долгопрудный, 1994.

412

¹ Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993. С. 11.

413

ние языка рассматривается не только как относительно самостоятель­ная задача, а в широком контексте, в том числе и в рамках тех про­блем, которые прежде считались весьма далеко отстоящими от язы­ковой проблематики.

Философия языка переосмыслила и актуализировала веру в слово, вы­раженную известным библейским изречением: «В начале было слово...», отразила возросшее значение языка в жизни общества и индивида. По­этому резюмирующим тезисом философского осмысления языка в XX в. мог бы стать тезис о том, что ни одна фундаментальная проблема чело­веческого бытия не может быть ни поставлена, ни решена без присталь­ного внимания к языку, без учета его роли, поскольку человек — «един­ственное существо, создающее себе проблемы посредством языка».