4. Философия истории (историософия)

Смысл истории осуществляется божественной волей, властвующей над историческим процессом и ведущей человеческий род к его ко­нечным целям. Таким образом, основная идея чаадаевской филосо­фии истории может быть охарактеризована как идея провиденциализ­ма¹. Провиденциализм — это учение, отводящее божественному про­видению значительную роль в истории. Концепции провиденциализма, как мы уже имели возможность убедиться, — достаточно частое явле­ние в истории философской мысли. Типично провиденциалистской была, например, историософия Г. Гегеля. Острие этих концепций на­правлено против понимания истории в качестве бессмысленного хао­са и произвола или бесконечного повторения одних и тех же циклов. Не явилась в этом отношении исключением и концепция П. Чаадаева. Мыслитель критикует, с одной стороны, изображение истории как простое повествование о событиях, с другой — как упрощенную тео­рию исторического прогресса.

«Повествовательная история по необходимости неполна», — пи­шет автор «Философических писем»². Дело в том, что повествова­тельная история вынуждена опираться исключительно на те данные, которые как-либо зафиксированы в источниках, т.е. в конечном ито­ге на память людей. Память же несовершенна, в ней сохраняется да­леко не все происходящее. Повествовательная история не только не­способна дать истинную картину, но и не позволяет извлечь из исто­рии уроки, важные для современности. Это происходит потому, что глубинный смысл исторического процесса остается для нее закры­тым. Она ограничивается поверхностными поучениями, которые не создали «ни одного честного человека, но породили множество плу­тов и безумцев всякого рода». Подлинная добродетель не выставляет себя напоказ на мировой сцене, ей свойственно пребывать в тени. Поэтому следует стремиться проникнуть в глубинный, т.е. провиден­циальный, смысл истории. Такой смысл исторический процесс при-

обрел лишь с эпохи христианства. Христианству же история обязана и возможностью прогресса.

Согласно П. Чаадаеву, «ничто не свидетельствует о постоянном и последовательном движении вперед общества в целом»¹. В этом смыс­ле прогресс всегда проблематичен, хотя и остается наиболее жела­тельным вариантом развития. Прежде всего речь должна идти о про­грессе нравственном. Но нравственный прогресс возможен, если че­ловечество научится извлекать из прошлого нравственные уроки: народы, как и отдельные личности, «должны опереться на пройден­ную часть жизни и найти свое будущее в своем прошлом»². Поэтому прошлые события необходимо интерпретировать с точки зрения не только относительной, но и абсолютной значимости. Например, кру­шение Вавилона предстанет тогда не как частный исторический слу­чай, а как неизбежная гибель всякого сообщества, желающего стро­ить свою жизнь исключительно на материально-эгоистических осно­ваниях. Сказанное проливает свет на то, какой характер придает мыслитель историческому провидению.

В отличие от гегелевского мирового разума, игравшего в концеп­ции немецкого философа роль провидения, в построении П. Чаадаева провиденциальный смысл истории — нравственный смысл. Глубин­ная основа истории заключена не в ее рациональности, а в нрав­ственности. Внешняя канва исторического процесса далека от нрав­ственного совершенства. Однако двигает историю вперед все же глу­боко заложенное в ней нравственное начало. Это проявляется, в частности, в том, что «время от времени появлялись люди, через ко­торых как бы возобновлялось первоначальное действие нравственно­го порядка»³. Эти великие люди не политики, не писатели, не фило­софы, а прежде всего — святые. Именно им человечество обязано теми, по сути не столь значительным, шагами, которые оно сделало на путях нравственного прогресса. Историческое провидение — это не чистый разум и не воля, взятые сами по себе, а целостный дух, обре­тающий единство через нравственное начало. Поэтому исторический процесс через множество отклонений и прегрешений человечества движется туда, «где идея, первоначально вложенная в сердце челове­ка, сохранилась в целости и чистоте».

Принципиальным для П. Чаадаева является вопрос о социальной роли христианства. Мыслитель особо подчеркивает, что христианство не может быть истолковано только «как система нравственности, вос­принятая в преходящих формах человеческого разума, но еще как бо­жественная вечная сила, действующая всеобщим образом в духовном мире»⁴. Это означает, что ограничение сферы действия христианских

¹ См.: Зеньковский В.В. Указ. соч. С. 178.

² Чаадаев П.Я. Указ. соч. Т. 1. С. 393.

¹ Чаадаев П.Я. Указ. соч. Т. 1. С. 400.

² Там же. С. 398.

³ Там же. С. 391.

⁴ Там же. С. 332.

288

289

19-781

идеалов только сферой индивидуальной жизни — неправомерно. Хрис­тианские ценности имеют социально-историческое значение. Опираясь на них, следует совершенствовать не только индивидуальный дух, но и одухотворять сферу общественных отношений: политику, хозяйствен­ную жизнь, социальные процессы. «В мире христианском все должно непременно способствовать установлению совершенного строя на зем­ле, да и ведет к этому на самом деле»¹. Совершенный строй тот, кото­рый основывается на ценностях христианства. Как цель он может осу­ществиться там, где идея Откровения воспринята во всей полноте. По пути, предначертанному христианством, шли и продолжают идти на­роды Запада. Именно ценностям христианства обязаны они своими ус­пехами во всех сферах духовного и материального прогресса.

«Разумеется, в странах Европы не все исполнено ума, добродете­ли, религии, совсем нет. Но все там таинственно подчинено силе, безраздельно царившей на протяжении столетий; все является резуль­татом того продолжительного сцепления актов и идей, которым со­здано теперешнее состояние общества...»² Эта «таинственная» сила — христианство, зримо и незримо проникшее во все поры западноевро­пейского общества. История Запада поэтому есть история идей и убеж­дений. Все политические революции были по сути революциями ду­ховно-нравственными. Народы Западной Европы «искали истину и нашли свободу и благоденствие»³. Иначе говоря, устремленность к духу, порожденная христианством, привела к установлению либеральных политических порядков и материальному благополучию.

Вполне последовательно развивая концепцию философии истории, П. Чаадаев утверждает превосходство христианской истории над дохри­стианской. Так, признав величие античной культуры по сравнению с варварством, автор «Философических писем» решается покуситься на стереотипное преклонение перед античностью. По его мнению, древне­греческая культура требует критического к себе отношения. Сократ, например, завещал людям «малодушие и беспокойное сомнение», Го­мер — преклонение перед грубой чувственностью. В рамках же христи­анской цивилизации П. Чаадаев предпринимает дерзкую для своего вре­мени попытку реабилитации периода средневековья, «который пред­рассудок и философский фанатизм обрисовали в столь ложных красках»⁴. Пусть поверхностная философия и столь же поверхностная историчес­кая наука сколько угодно шумят по поводу «ужасов» средневековья, — легковесные суждения не должны, по мнению П. Чаадаева, заслонить глубинного положительного значения средних веков.

¹ Чаадаев П.Я. Указ. соч. Т. 1.

² Там же. С. 335-336. ³Там же. С. 335.

⁴ Там же. С. 396.

290