Глава V

ГУМАНИТАРНОСТЬ ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ

«История, — писал известный английский философ и историк Р.Дж. Коллингвуд (1889-1943), — не знание того, какие события сле­довали одно за другим. Она — проникновение в душевный мир других людей, взгляд на ситуацию, в которой они находились, их глазами и решение для себя вопроса, правилен ли был способ, с помощью ко­торого они хотели справиться с ситуацией»¹. Связь исторической на­уки с познанием человека, его деяний и внутреннего мира превраща­ет ее в одну из важнейших частей гуманитарной культуры.

В трактовке исторического познания современной философией отчетливо прослеживается отказ от ориентации на классическое есте­ствознание как на единственный идеал научности. Если для XIX в. скорее был характерен культ естественных наук, а гуманитарные в известной мере рассматривались как неполноценные в силу прису­щей им «нестрогости», «неточности», отсутствия математического аппарата и т.д., то в философии XX в. постепенно произошла пере­оценка ценностей. С одной стороны, само естествознание обнаружи­ло, что в целом оно не в состоянии достичь идеала строгости и точно­сти, характерного для ряда научных теорий XIX в. С другой — попыт­ки построить гуманитарное знание в соответствии со стандартом естествознания не привели к успеху. Они, в частности, обнаружили такие черты гуманитарной науки, которые невозможно исключить без риска утраты ею своего культурного, общественного и познаватель­ного значения.

Так, для современной трактовки познания истории характерно понимание особого значения изучения текста в процессе работы уче­ного-гуманитария. Текст стал восприниматься как особого рода ре­альность, концентрированно выражающая дух той или иной личнос­ти, дух той или иной исторической эпохи. Понятно, что изучение прошлого никогда не было возможным без изучения документальных свидетельств. В этом смысле историки всегда обращались к докумен-

Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980.

473

там прошедших эпох, к текстам прошлого. Однако особое значение текста, его осмысление в качестве самостоятельного культурного фе­номена и необходимость выработки специальных методов работы с тек­стом явились достижением XX в. Это произошло в значительной мере под влиянием работ известного отечественного философа, литературо­веда и историка М.М. Бахтина (1895-1975). Бахтин подчеркивал, в част­ности, что необходимость работы с текстом есть характерный признак ученого-гуманитария, отличающий его работу от исследовательской практики ученого-естественника. «Текст есть первичная данность (ре­альность) и исходная точка всякой гуманитарной дисциплины», — писал он¹. Концепция М. Бахтина обнаружила в задаче понимания и истолко­вания текста факт не узконаучного, а философского значения: «Дух (: свой и чужой) не может быть дан ведь как прямой объект естественн] наук, а только в знаковом выражении, реализации в текстах и для само­го себя, и для другого». «Повсюду действительный или возможный текс. и его понимание. Исследование становится спрашиванием и беседой, то есть диалогом... Изучая человека, мы постоянно ищем и находим знаки и стараемся понять их значение»².

Текст трактуется М. Бахтиным не в качестве простой единицы ис­следования, а как особый социокультурный феномен. Поэтому текст читается всегда в определенном контексте, который задает поле воз­можных интерпретаций, с тем чтобы такое поле не оказалось безгра­ничным. Таким образом, «понимающие процедуры» изучения текста, с точки зрения М. Бахтина, являются необходимыми, а не только психологически желаемыми. Они оказываются признаком, указываю­щим на гуманитарность знания.

Характерное для современного гуманитарного познания присталь­ное внимание к «понимающим процедурам» ведет свое начало от од­ного из направлений философии XIX в., получившего название «фи­лософия жизни». Идеи, близкие выдвинутым западной «философией жизни», обнаруживаются и в русской философии XIX в., в творче­стве таких мыслителей, как И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, Вл.С. Со­ловьев и др. В частности, немецкий философ В. Дильтей, концепцию которого принято относить к «философии жизни», особо обратил внимание на то, что для адекватного познания другого человека или эпохи и культуры, отличной от той, в которой живет исследователь, необходимо вживание, вчувствование в изучаемую культуру. По В. Дильтею, постижение человеческого мира невозможно только лишь с помощью методов, аналогичных применяемым в естествознании: здесь следует обратиться к способам познания, родственным искусст­ву. Важно суметь проникнуться жизнью иного человека, поставить себя на его место, мысленно зажить жизнью изучаемого предмета — чело-

века иной эпохи и культуры. Только в этом случае исследователю во всей полноте откроется внутренний мир другого человека, иной куль­туры. В известной мере гуманитарные науки в интерпретации «фило­софии жизни» превращались в занятие, существенно отличное от сло­жившегося под влиянием классического естествознания образа науки. Гуманитарные науки, и прежде всего история, в трактовке «филосо­фии жизни» приобретали статус особого искусства — «искусства по­нимания письменно зафиксированных откровений».

«Философия жизни», несомненно, явилась своеобразным протес­том против попыток излишне схематизировать и упростить духовный мир человека и его жизнь, против чрезмерной рационализации его бытия, прямого переноса методов естествознания на общественно-гуманитарные дисциплины. «Философию жизни», как и ряд других направлений в философии второй половины XIX в., нельзя рассмат­ривать как свидетельство «кризиса», «упадка», «иррационализма» и т.п. — как трактовалась она официальной советской идеологией. Гу­манитарный пафос «философии жизни» был воспринят последующим философским развитием, в том числе современной философией. «На­уки о духе, — пишет мыслитель XX в. Х.-Г. Гадамер, — сближаются с такими способами постижения, которые лежат за пределами науки: с опытом философии, с опытом искусства, с опытом самой истории. Все это такие способы постижения, в которых возвещает о себе исти­на, не подлежащая верификации средствами науки»¹. Философия на­ших дней ясно осознает указанное положение дел.

Вместе с тем подход «философии жизни» к трактовке историчес­кого познания в дальнейшем развивался в том направлении, которое позволило бы избежать содержащие в нем опасности абсолютизации субъективно-психологического момента. Действительно, в процессе вживания или вчувствования, самом по себе необходимом для по­знания истории, содержится возможность того, что слишком многое будет поставлено в зависимость от личности исследователя. Дело не в том, что каждый исследователь почувствует историю по-своему, -это само собой понятно и составляет одну из черт гуманитарных дис­циплин, их особой привлекательности. Действительная проблема со­стоит в том, что станет невозможным само сопоставление различных трактовок, ибо каждый из исследователей будет, в конечном итоге, оправдывать свою трактовку ссылкой на уникальность и неповтори­мость собственного внутреннего мира, на свое собственное видение истории, недоступное тому, чья личность обладает иным внутренним миром. В реальной практике исторических исследований нередко бы­вает, что различные научные школы не только имеют разные взгля­ды на один и тот же предмет (что вполне естественно), но оказыва-

¹ Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М 1979 С 292

² Там же. С. 284, 293.

¹ Гадамер Х-Г. Истина и метод. М., 1988. С. 39.

474

475

ются не в состоянии даже вести между собой дискуссию, поскольку их концепции не сопоставимы между собой.

Современная философия озабочена поиском такой трактовки ис­торического познания, которая позволила бы разным направлениям и школам, сохраняя свое право на самостоятельный подход, вести содержательные дискуссии между собой. Отсюда возникает задача новой интерпретации процедур вчувствования и вживания, в част­ности освобождения их от излишнего психологизма. Эту задачу сле­дует рассматривать как одно из проявлений общей философской тен­денции — поисков основы взаимопонимания людей при признании уникальности и неповторимости внутреннего мира каждого человека. С этим связана еще одна особенность исторического познания, ярко выражающая его гуманитарную природу, — необходимость ценност­ного подхода.

Ценностное отношение к реальности всегда было в известном смысле синонимом гуманитарное™, поэтому всякая наука об обще­стве, претендуя на статус научности, одновременно должна опреде­лить свое отношение к ценностям. Под ценностями понимаются нрав­ственные, эстетические, культурные и иные ценности. Как уже гово­рилось выше, ценностный подход означает признание того, что существуют ценности непреходящего значения, которые человек ста­вит выше себя и над собой, с которыми связывает то, что для него свято. Отрицание безусловных нравственных ценностей есть не что иное, как нигилизм.

Культ естественно-математических наук в числе других факторов создавал предпосылку для скептического отношения к ценностям. Он также породил надежды на создание гуманитарных наук, полностью исключающих ценностный подход и по своим методологическим стан­дартам целиком подобных естествознанию. В то же время возникла и иная возможность: построение социально-гуманитарного знания пу­тем включения в него ценностного подхода при одновременном его рациональном осмыслении. Реализации этой возможности положила начало философская школа, получившая название баденской (г. Баден в Германии) школы неокантианства. Ее представители, известные философы Г. Риккерт и В. Виндельбанд, связали ценностный подход с индивидуализирующим методом наук о культуре.

Под индивидуализирующим методом понималось то обстоятель­ство, что при изложении истории невозможно избегнуть описаний неповторимого, уникального, индивидуального отдельных событий, личностей, идей — того, что составляет культурный мир определен­ной эпохи. Более того, во многих случаях именно уникальность и не­повторимость исторического является наиболее важным и интерес­ным для исследователя. Индивидуализирующий метод гуманитарных наук, на который обратила внимание баденская школа, находится во внутренней связи с ценностным отношением к реальности. Действи-

476

тельно, ценность чего-либо может быть связана только с признанием его неповторимости, уникальности, незаменимости. Если общество существует в культуре (а не только лишь в пределах голой природно-сти, т.е. животности), то каждое его явление в полной мере незаме­нимо ничем другим, имеет свою ценность, как имеет свою ценность каждый человек из числа живших и живущих на земле. Заявляя о противоположной позиции, исследователь утверждал бы общество в качестве безликой массы, а отдельных людей — в качестве нрав­ственных нулей, не имеющих самостоятельного значения, а служа­щих лишь материалом для истории и будущего. Индивидуализирую­щий метод предполагает признание безусловных ценностей, поэтому уберегает историка и его читателя от нигилизма и нравственного ре­лятивизма.

Разумеется, историческое знание, будучи знанием научным, как и всякое научное знание, не ограничивается описанием, а стремится обнаружить закономерности и причины. Однако достижимость в по­знании истории общества идеала знания, сформировавшегося под влиянием классического естествознания, сегодня все более подверга­ется сомнению. Это обстоятельство не должно, однако, стать поводом для познавательного и исторического пессимизма. Напротив, оно тре­бует мужества и ответственности. Следует признать, что формулируе­мые исследователем так называемые «исторические законы» — не более чем гипотетические предположения, обладающие лишь той или иной степенью вероятности. Однако что касается современности, то даже и такого рода гипотетические законы перестанут выполняться, если люди забудут о своей ответственности, человеческом достоинстве, об об­щечеловеческих ценностях, не смогут найти цивилизованных спосо­бов разрешения конфликтов и противоречий. Задача исторического познания состоит в том, чтобы, правдиво повествуя о событиях не­давних или далеких, найти способ, не провоцирующий конфликтов в современности. С этой точки зрения историк, сеющий под флагом «объективности» раздор и разлад, либо поступает безответственно, либо лукавит. Но столь же не прав и тот, кто открыто заявляет о своем стремлении изображать историю с позиций тех или иных обществен­но-политических сил. И тот и другой в своих подходах противоречат природе гуманитарное™. «Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется», — сказал поэт. Но мы обязаны предугадывать, ибо оно может отозваться как добром, так и злом, может спровоцировать или обострить конфликт либо укажет цивилизованный путь разрешения противоречий.

Современная мысль находится в постоянном поиске новых мето­дов, наиболее соответствующих гуманитарной природе историческо­го познания. Широкое распространение в современном познании по­лучил, в частности, структурный метод. В историческую науку он при­шел в первую очередь из языкознания.

477

Структурный метод (или подход) задает особый взгляд на исто­рию, отличный от традиционно присущего исторической науке, но не альтернативный ему. В поле зрения структурного подхода попадают не исторические изменения (как при традиционном подходе), а, на­против, то, что остается в рамках достаточно длительного времени устойчивым, неизменным. Иначе говоря, структурный подход сосре­доточивает свое внимание не на том, как общество или его отдельная подсистема переходят от одного состояния к другому, каковы причи­ны и движущие силы исторических изменений, а прежде всего на устойчивых структурах длительного действия. Он позволяет, выделив ту или иную эпоху, исследовать ее характерные черты, сохраняющи­еся в относительно неизменном виде на протяжении всего периода существования эпохи. Очевидно, что, например, цивилизация сред­невекового Запада на всем протяжении своего существования облада­ла определенной совокупностью характеристик, между которыми су­ществовали особые взаимосвязи и зависимости. Следовательно, выде­лив и проанализировав указанные характеристики и зависимости, можно представить широкую панораму данной цивилизации, раскрыть ее как многообразную систему, отличную от иных цивилизаций. Имен­но так поступает, в частности, Жак Ле Гофф в книге «Цивилизация средневекового Запада»¹. Одними из тех, кто выступил пионерами в разработке и применении структурного подхода стали французские историки, объединившиеся вокруг журнала «Анналы» и получившие известность как «школа Анналов».

Структурный метод позволяет по-особому подойти и к процес­сам изменений. В ряде случаев выясняется, что процессы изменений, совершающиеся в различных исторических условиях, имеют общие черты. Сам процесс перехода от одного состояния к другому в исто­рии данного общества неизменно характеризуется приблизительно одними и теми же повторяющимися чертами. Следовательно, пере­ходные процессы также поддаются изучению средствами структур­ного подхода².

Широкое применение структурных методов свидетельствует о при­знании недостаточности причинно-следственного подхода, т.е. того, что он не является единственно возможным для науки. Связи между различными явлениями общественно-исторической жизни не сво­дятся к связям, устанавливающимся между причиной и следствием. Для истории как гуманитарной дисциплины признание этого обсто­ятельства означает, что истоки и корни тех или иных явлений обще­ственной жизни следует искать в культуре общества как целостной системе.