Глава II сущность исторического

В современных условиях особую остроту приобретает вопрос серь­езного мировоззренческого и практического значения: где тот крите­рий, который позволил бы заранее отличить вариант катастрофичес­кого развития, ведущий к саморазрушению, от нормального хода ис­тории? Формулируя этот вопрос с помощью философской терминологии, следует сказать, что задача состоит в определении сущ­ности исторического. В данном случае подразумевается, что существует особый «предмет» -- «историческое», который характеризует исто­рию как особый процесс, отличая ее от того, что историей не являет­ся. Определив сущность исторического, мы сможем определить те гра­ницы, в которых история существует, не разрушается, не подвержена невосполнимым утратам, — существует как история, как то, что дви­жется, изменяется, но не погибает. Одновременно мы установим пре­делы, в которых человек может действовать, не разрушая своими дей­ствиями историю и не переставая быть существом историческим.

Для провиденциальной концепции XIX в. (о которой речь шла выше) была характерна убежденность в автоматизме истории. Если история га­рантированно не идет к лучшему, то, во всяком случае, она гарантиро­ванно осуществляется — таково было убеждение мыслителей. Оно пред­полагало, что при всех условиях связь между поколениями людей никог­да не обрывается полностью, что всегда сохраняется элемент преемственности поколений. Преемственность хотя и не всегда в пол­ном объеме, но гарантированно обеспечивается определенными соци­альными механизмами: культурой, образованием, материальным про­изводством. В силу этого общественный процесс и приобретает черты исторического, т.е. такого процесса, в котором так или иначе происхо­дит накопление опыта, знаний, материальных и духовных богатств. По­этому каждое новое поколение не начинает с нуля, с состояния перво­бытности. Вместе с процессом наследования происходит не только пе­редача материальных достижений, не только знаний и опыта, но и нечто гораздо большее. Сам процесс формирования человека немыслим без вос­приятия опыта прошлого. Без такого опыта, передаваемого через обще­ние со старшими, человек не смог бы научиться самым элементарным вещам или на научение ушло бы значительное время. В действительно­сти новое поколение значительный объем человеческих свойств и ка­честв воспринимает от прошлых поколений в готовом виде, а не изоб­ретает заново. Такое восприятие осуществляется в практике, в совме­стной деятельности людей и не зависит от сознательной ориентации индивида. Обнаружив прочную зависимость современности от про­шлого, философия XIX в. сделала вывод об обеспеченности истории как процесса преемственности поколений.

461

В отличие от философии XIX в., современная философия обраща­ет особое внимание на ряд явлений, ставящих под вопрос гарантиро­ванную обеспеченность исторической преемственности. Отметим не­которые из них.

Во-первых, это явление социальной амнезии. Опыт XX столетия обнаружил, что в ряде случаев общество может страдать утратой исто­рической памяти, так же как это иногда происходит с отдельным человеком. Амнезия это не просто забывание. Забывший может по­мнить о том, что он знал, а потом забыл. Сам факт прежнего знания не уходит из памяти. Амнезия же связана с забвением самого факта прежнего знания. Страдающий амнезией не осознает своей забывчи­вости. Социальная амнезия означает, что из истории порой выпадают целые пласты прошлых достижений. Общество утрачивает ту или иную часть своего наследия и при этом не осознает происшедшей утраты. Тем самым происходит разрыв исторической связи с прошлым.

В связи с явлением социальной амнезии нельзя не обратить вни­мание на факт, сыгравший исключительную по своим отрицатель­ным последствиям роль в судьбе отечественной культуры XX в. Речь идет о высылке из страны в 1922 г. по решению советского правитель­ства большой группы интеллигенции, прежде всего гуманитарной. В последующем труды высланных (так же как и вынужденных к эмигра­ции и репрессированных) замалчивались или упоминались вскользь с неизменной негативной оценкой. Рядовому читателю они оставались недоступными на протяжении многих десятилетий, поэтому их пуб­ликация в наше время для многих явилась подлинным открытием ог­ромного пласта культурного наследия. В числе насильственно выслан­ных оказалась большая группа философов. Надо заметить, что «все предреволюционные годы философия в России развивается с удиви­тельной активностью и достигает небывалого прежде уровня. У нас впервые создается самобытная метафизика, подвергающая осмысле­нию исторический, религиозный, культурный опыт российского бы­тия. Начатки ее были уже у славянофилов, но теперь, в трудах после­дователей Вл. Соловьева, это — зрелое философское течение, замет­ное и важное в мировом масштабе. Рядом с этим течением развивались и другие, общие с западной мыслью; и в целом такой насыщенной философской жизни, такого круга больших мыслителей в России не было еще никогда. Бердяев, Флоренский, Булгаков, Е. Трубецкой, Вяч. Иванов, Шестов, Новгородцев, Струве, Франк, Лосский, Шпет в период революции уже были крупными сложившимися философа­ми; целый ряд других успешно входили в философию — Ильин, Кар­савин, Степун, Лосев — всех назвать невозможно»¹. Результатом вы­сылки, репрессий и замалчивания явилось выпадение из культурной

194. 462

¹ Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. СПб., 1994. С. 193—

жизни общества многих ценных достижений. Сегодня Россия с огром­ным трудом преодолевает последствия такого выпадения, которое с полным основанием может быть признано одним из самых трагичес­ких примеров социальной амнезии.

Во-вторых, катастрофы XX в., прежде всего две чудовищные ми­ровые войны, оказались по своим последствиям столь разрушитель­ными, что заставили многих мыслителей во многом по-новому взгля­нуть на весь процесс мирового развития. Обнаружилось, что катастро­фы могут достигать такого масштаба, что способны поставит под угрозу сохранность глубинных механизмов цивилизации. Если военные проти­воборства предшествующих веков в силу их локальности и относи­тельной незначительности последствий могли быть истолкованы (на­пример, Г. Гегелем) в качестве своеобразной «платы» за прогресс, то применительно к первой и второй мировым войнам такое истолкова­ние выглядело бы кощунственным.

В-третьих, в тесную связь с проблемой сущности исторического следует поставить возможность самоуничтожения человечества вследствие глобальной катастрофы — не только ядерной, но и, например, эколо­гической, вследствие исчерпания природных ресурсов, истощения озо­нового слоя атмосферы, потепления климата, вызванного масштабами человеческой деятельности, и т.п. Не требуется специально доказывать сколь реальны перечисленные опасности. Но в данном случае нас инте­ресует лишь один из множества связанных с ними аспектов — в случае их осуществления не пришлось бы говорить не только о механизмах исторической преемственности, но и об истории вообще.

Угрозы человечеству, рожденные событиями XX в., имеют множе­ство разнообразных следствий огромного мировоззренческого и практи­ческого значения. В контексте вопроса о сущности исторического они свидетельствуют о нереалистичности представлений о гарантированном осуществлении истории. Они ставят задачу выработки радикально иного взгляда не только на историю XX в., но и на историю вообще. Очевидно, что в современных условиях рассчитывать на гарантированность истори­ческой преемственности, а следовательно, на гарантированное осуществ­ление истории не приходится. Однако главное состоит в изменении на­шего отношения к истории вообще, истории как таковой. Что есть ис­тория, если, как выясняется, она не есть процесс, осуществляющийся сам собой? Таков тот главный вопрос, на который предстоит ответить.

В прошлом, как и в современности, жили и творили конкретные люди. Они совершали вполне определенные поступки. Каждый так или иначе реализовывал собственную индивидуальность. Это были люди со своими желаниями, страстями, надеждами и упованиями. Точно так же, как отдельные личности и целые народы обнаруживают в исто­рии свои индивидуальные черты. Если мы попытаемся изгнать из ис­тории живую жизнь с ее индивидуальными чертами, то мы получим голую схему, а не историю. Это фактически будет отрицанием исто-

463

рии. Но отрицание истории неизбежно обернется для нас самоотри­цанием. Ведь своим бездушным отношением к прошлым поколениям мы дадим повод потомкам для такого же отношения к нам. Мы не можем, конечно, одобрять все, что имело место в истории. Но мы можем относиться к прошлому не как к чужому, а как к своему, имеющему отношение к нам. История не есть то, против чего восста­ют или что является предметом насмешек. В ней есть нечто священное. Нужно попытаться понять происшедшее с человечеством, как проис­шедшее со мной. Только таким путем можно преодолеть в себе самом пустоту уединенности и обрести богатство мировой исторической жизни в себе, в своей собственной личности. Таким образом, сущность исторического можно определить как внутреннее приобщение судьбы личности и каждого поколения к судьбам истории.

Данное понимание сущности исторического взамен представле­ния о гарантированности истории предполагает живое отношение между поколениями, их живую взаимосвязь, духовное общение. Сле­довательно, оно утверждает, что нерушимость исторического процес­са в действительности покоится на способности людей к взаимодей­ствию, взаимопониманию, коммуникации — в данном случае между представителями разных эпох, поколений, культур. Там, где отсут­ствует внутреннее приобщение судьбы личности и каждого поколе­ния к судьбам истории (а это бывает весьма часто), осуществимость истории как преемственного процесса будет поставлена под угрозу.

Сущность исторического раскрывается через понятия, фиксиру­ющие связь каждого человека с тремя измерениями исторического времени: прошлым, настоящим и будущим.

Во-первых, в истории действует духовное сыновство — это осозна­ние того, что мы в ответе за доставшееся нам от предков, за унасле­дованный мир и за собственные честь и достоинство в этом мире. Духовное сыновство есть составная часть духовного мира личности. Одновременно оно выражает преемственность истории. История с этой точки зрения предстает как осмысленное общение непосредственно сменяющих друг друга поколений. Вне осознания духовного сынов-ства личность перестает быть полноценной: она превращается в суще­ство, не помнящее родства.

Во-вторых, современность в истории представлена понятием духов­ного братства. Оно понимается как идея общей ответственности людей за мир, в котором мы живем, и выступает как идея всечеловеческого братства. Эта идея в прежние времена чаще всего воспринималась как благое пожелание, чем то, что может быть необходимостью. Реальность нашей эпохи такова, что осознание общечеловеческого братства есть императив, обязательное условие выживания человечества. Планета Земля есть наш общий дом. В свете возможности ядерной или экологической катастрофы очевидно, что планета не столь велика и прочна, как каза­лось раньше. Все люди, бедные и богатые, так или иначе объединены

464

общностью судеб, общей заботой о сохранении жизни на Земле. Поня­тие духовного братства отнюдь не равнозначно утопической (нереаль­ной и бессмысленной) надежде на устранение различий между людь­ми, различий между народами или утопии установления полного тож­дества интересов. Братство предполагает не устранение различий, а умение считаться с интересами других людей. Решение конфликтов мыслится с позиций братства как перевод их на цивилизованный язык людей, осоз­нающих свое достоинство и ответственность.

В-третьих, обращенность к будущему фиксируется понятием ду­ховного отцовства. Бремя отцовства есть бремя ответственности перед будущим. Будущие люди будут так или иначе оценивать нас. Они будут оценивать нас и за тот образец жизни, который мы утверждаем своей судьбой. Следовательно, в каждом из нас есть физическое и духовное родоначалие — начало будущего. Выбирая себя, свой образ жизни, мы тем самым выбираем способ и характер воздействия на судьбы буду­щих поколений¹.