Дугин Философия традиционализма

Философия традиционализма

вольно интересная карьера), умудрился умереть в такой непростой день. Конечно, все можно списать на совпадения, я ни на чем не настаиваю, но надо помнить, что дьявол, порою, любит шутить. Иногда это у него выходит остроумно.

Трансцендентальное единство языка традиций

Классическая парадигма языка Традиции может быть сведена к одному иероглифу: так называемому «кельтскому кресту» (рис.1). Это — универсальная формула, всезнак, первая кодификация сакрального пространства и одновременно сакрального времени, то есть, протокалендарь, универсальный гносеологический интерпретационный шифр, который позволял людям Традиции сортировать явления, кодифицировать, сводить все к единому. Здесь мы видим четыре ориентации — Север, Юг, Восток, Запад и четыре времени года. Это предельно краткое изложение всего языка Традиции (холистского ансамбля), матрица одновременно и пространства и времени. Из этой первоматрицы вышли все религиозные, концептуальные, мифологические представления, догматы, доктрины, культурные формулы, ритуалы, обряды, сказания, мифы и легенды, вплоть до нашего языка, письменности, его букв, звуков, с помощью которых мы до сих пор выражаем наши мысли, чувства, идеи и т.д. Подробнее мы обсудим это позже в лекциях, посвященных Герману Вирту. Сейчас я бы хотел обратить ваше внимание на другое.

Существует традиционалистский тезис (принадлежащий Рене Генону) о трансцендентальном единстве традиций. С точки зрения Генона, все традиции восходят к единой изначальной Традиции, проистекают из нее и, в конечном итоге, являются ничем иным, как разнообразным выражением этой единой Традиции. Этот тезис, как и все остальные идеи Генона, я в свое время воспринял как не подлежащую сомнению истину (некритично). Однако постепенно по мере изучения истории религий я пришел к выводу, что существует не трансцендентальное единство

Сатана

традиций, а трансцендентальное единство языка традиций. Все традиции сводятся не к одной и той же метафизической истине, но к одному и тому же языку — некой символической парадигме, отдельные стороны которой они развивают. Это не значит, что все традиции согласны между собой в главном, это значит, что они проистекают в своих догматах и началах из единого языка.

На этом языке можно высказать разные вещи (мы говорили на первой лекции о различии между высказыванием и языком). Исторические традиции представляют собой разные высказывания, но они едины в том, что проистекают из общего языка. В чем же принципиальное отличие Традиции, ее парадигматического языка (холистского ансамбля) от религий или других исторических форм?

Дело в том, что холистский ансамбль, язык Традиции предшествует любой партикуляризации. Язык — это совокупность всех возможных высказываний — высказываний, которые нечто утверждают; высказываний, которые опровергают это утверждение; высказываний, которые находятся под «девяносто градусов» к обоим полярным высказываниям и т.д. Иными словами, парадигмати- ческий язык Традиции индифферентен к содержанию дискурса, ответственен лишь за его соответствие парадигматическим нормативам. В нем нет никакого оконча-

Философия традиционализма

тельного противопоставления, нет иерархизации и этизации дискурсов .

Чтобы понять это, необходимо сделать колоссальное усилие не только по отношению к языку современности (это само собой разумеется), но и по отношению к тому, что представляют собой исторические традиции и особенно религии.

Зазор между религией и традицией

Религии занимают промежуточное положение между холистским ансамблем языка Традиции и, собственно говоря, полным отказом от языка Традиции (в пользу языка современности). Может показаться, что религия — это и есть Традиция. На самом деле это не так. «Религия», religio– специфически латинский термин. В греческом языке его не существует, в русском он появляется относительно недавно, когда полным ходом шло озападнивание, окатоличивание новообрядческой церкви. Существует несколько предположений о происхождении и буквальном значении этого термина. Наиболее распространенное: «религия» — это «связь». Предполагается, что существует некоторый профанический комплекс имманентного мира (в этом уже есть определенный шаг в сторону языка современности), но есть и сакральный, высший мир. Так вот, религия — это то, что связывает сакральное с профаническим(2). Можно сказать, что это некоторая избирательная сакральность, в то время, как язык Традиции (полноценный холистский ансамбль), в принципе, не знает, что такое «профаническое», что такое «десакрализованное». В полноценной холистской Традиции сакрально все: звук, жест, предмет, тело, чувство, мысль. Более того, все это составляет единый комплекс.

Я напомню, что в античной философии (например, у Гераклита) термин «материя» (hyle) и термин «дух» (pneuma) использовались как синонимы. Это – образец сакрального холистского подхода. Религия же основана на противоположном принципе: на строгом разделении реальности на профаническое (внешнее) и сакральное

Сатана

(внутреннее). В холистском ансамбле, в языке Традиции (не знающем деления на профаническое и сакральное) нет никаких абсолютных противоречий, нет никаких полностью взаимоисключающих друг друга утверждений. (Поэтому, например, доктрина Дзен-буддизма или христианская догматика столь сверхрассудочны). Это свойство настоящей, полноценной холистской традиции, но не свойство религии, поскольку религия, в своем наиболее точном и строгом определении, является рационализацией сакрального, и, следовательно, промежуточной инстанцией между языком Традиции и языком современности(3).

Все это надо иметь в виду, когда мы говорим о фигуре сатаны. Поскольку отношение к этому персонажу может быть очень разным, неоднозначным, и не только в зависимости от того, в рамках какой традиции мы ее рассматриваем. Еще важнее то, в каком контексте мы рассматриваем фигуру сатаны — в традиционном или религиозном? В сакральном контексте сатана означает одно, в религиозном — другое, в языке современности — что-то третье. Об этом мы с вами и поговорим.

Место сатаны в холистском ансамбле

Полноценный язык Традиции, конечно, признает наличие пар противоположностей. Мы можем видеть их на кельтском кресте: верх — низ, право — лево, годовой подъем солнца к северу и спуск к югу, оппозиция сезонов

èоппозиция ориентаций. Собственно, наличие этих пар

èструктурирует сакральный космос, иначе был бы полный хаос. Горячее не есть холодное, день не есть ночь и т.д. Холистский ансамбль признает такое положение ве-

щей. Но эти пары, эти полюса никогда не разводятся абсолютным образом, до конца. Между ними проглядывает, угадывается некоторая тайная связь. Существует некая тайная симпатия полюсов. Это и придает характер парадокса, сверхрационального синтеза, особого интеллектуального дыхания всему тому, что связано с полноценной сакральной Традицией. Мы никогда не поймем сакрального,

Философия традиционализма

если не научимся пристально вглядываться в эту тайную симпатию. Мирча Элиаде в своей книге «Мефистофель и Андрогин», приводит любопытный пассаж из пролога «Фауста» о странной симпатии Бога и сатаны(4).

В книге Иова тоже есть довольно странные, архаические элементы, восходящие к тому холистскому, предрелигиозному состоянию, когда иудейская религия совпадала с Традицией.

Можно сказать, что холистское мировоззрение (сам язык Традиции) основано на идее всевозможных метаморфоз. «Метаморфозы» (вспомним Овидия) — ключевой термин для понимания холистского ансамбля. Евгений Всеволодович Головин на примере герметической традиции, показывает дух, аромат того, что представляет собой традиционное метаморфическое представление о реальности. Холистский ансамбль предполагает, что вверху всегда содержится элемент низа, и наоборот. В свете есть элемент тьмы, во тьме — элемент света, и ни одна из этих реальностей (ни верх, ни низ, ни право, ни лево, ни Север, ни Юг) не может существовать без тайной симпатии, тайного альянса со своей собственной противоположностью. Этот альянс противоположностей создает специфи- ческую динамику метаморфоз, и каждый элемент этого сакрального круга может быть перенесен в другую точку, изменить свое содержание.

Сущности холистского ансамбля подвижны, поэтому сам язык Традиции не знает персонификации богов или четко обозначенных личностей в мифах и легендах. Все перетекает во все. В Библии описывается видение патриарха Иакова — лестница, протянувшаяся с неба на землю, по которой двигаются светлые мужи. Эта онтологическая лестница Иакова символизирует постоянный, динамический, метаморфический обмен между силами верха и низа, силами правой и левой стороны, которые непрерывно проникают друг в друга, создавая сложную динамику метаморфоз и трансформаций внутри единого сакрального ансамбля.

Есть емкое греческое слово: «персона». Оно точно соответствует русскому слову «личность». Персона — это

Сатана

не индивидуум, не наше «эго». Персона (кстати, это термин из греческой трагедии) — маска. Русское слово «лич- ность» («личина»), кстати, тоже означало изначально маску скомороха. Личность — некая обманчивая видимость, за которой скрывается что-то совсем другое. «Персональное» отношение к миру максимально дезиндивидуализировано. Сущности, постоянно меняясь внутренне, выступают в разных ситуациях, по отношению к разным мирам в разных формах. Ничто не фиксировано, ничто не находится в одном строго определенном месте. Мы никогда не можем сказать, что нечто есть именно тот предмет, за который мы его принимаем. Может быть, через какое-то время он изменит свое назначение. Точно так же мы не можем уверенно сказать, что всегда имеем дело с одним и тем же человеком. Майринк в романе «Голем»(5) описывает разницу между людьми посвященными (духовными) и обычными (профанами). Он говорит, что обычный че- ловек — это, как бы, стеклянная трубочка, по которой катится шарик. Если этот шарик, скажем, красный — человек хороший, желтый — плохой. Таков профан. А в посвященном человеке катится очень много разных шариков— то он хороший, то плохой. В таком человеке живет много сущностей, и за одной и той же персоной, за одной и той же маской могут выступать самые разнообразные актеры, целые труппы из самых разных театров.

Тематика маски (персоны, личности) является крайне важной для понимания холистского ансамбля, парадигматического языка Традиции. В сакральном круге есть фиксированные точки, которые могут быть рассмотрены как личности. Весь этот комплекс непрерывно вращается. И «личность Севера» может, на самом деле, двигаться к Западу или к Югу. Тогда возникает сложнейшая динамика: Север прибывает на Юг, Юг — на Север, между ними возникает обмен энергиями, и эта тончайшая, пульсирующая «магма» сакрального космоса создает уникальную, очень жизненную ткань сакрального бытия.

Эту метафизику маски (одновременно зловещего и прекрасного значения «маски») чувствует и современная культура(6). Например, сериал о Фантомасе имеет к это-

Философия традиционализма

му прямое отношение. Фантомас в современном сознании играет роль «короля мира». Король мира, который находится за пределами человеческой цивилизации, безразличен к интересам людей, обладает новыми технологиями, способен летать, постоянно меняет маски. Его настоящего лица не знает никто. Фантомас для современного человека — это зловещая фигура сакрального.

Если мы обратимся к фигуре сатаны, дьявола в холистском ансамбле (в языке Традиции), то мы обнаружим, что это тоже маска, а не нечто определенное и конкретное. «Сатаной» («дьяволом», «темным началом») можно назвать, например, нижний левый сектор кельтского креста (рис.1). Осенне-зимний сектор, в котором мы сейчас – на момент данной лекции — находимся. Солнце движется к зимнему солнцестоянию, к нижней точке годового круга. Здесь возникает сугубая отрицательность: нижняя половина плюс левая сторона. Это — сектор ночи, бури, темноты, гниения, разложения, всех тех элементов, которые связаны с отрицательными природными, психологическими и другими явлениями. Все это, как правило, относят к сфере «сатаны», «темного начала». Но в холистском ансамбле, который предполагает взаимопроникновение, взаимообмен элементов, этот теневой, четвертый сектор, никогда не будет нести в себе исключительное значение. Этот четвертый осеннезимний сектор между Западом и Югом, — три или два с половиной (в разных системах древнего календарного счета — разные цифры) месяца перед Юлом, — будучи самым страшным, темным, сырым сектором круга, обладает вместе с тем колоссальным положительным значением, поскольку именно в этот момент где-то близко к критической точке зимнего солнцестояния совершается великая мистерия зарождения нового.

Все старое, распадающееся, дряхлеющее, умирающее, вечернее, разрушающее предшествующую гармонию, на самом деле, является элементом, предшествующим новому рождению. Начало и конец перетекают друг в друга. Это неизбежно и предопределено, следовательно, никакого полного отрицания, полного негатива в рамках холистского круга не существует. Таким образом, «сатана» (злые

Сатана

духи или злые боги, темные существа) в холистском ансамбле не могут быть окончательно приравнены к чистому отрицанию. Это нечто более тонкое.

Для того, чтобы понять, что представляет собой фигура сатаны в холистском ансамбле (в языке Традиции), мы должны сосредоточиться на инстанции, которая находится между объективным событием (например, морозом, ночью, сыростью, тлением, смертью, вырождением, безумием, разрушением, болезнью) и некоторым субъектным началом, дирижером этих негативных явлений, который эти модели контролирует, запускает. Сатана не индивидуум, но одновременно и не совокупность негативных явлений. Он — что-то промежуточное. Это — некоторая инстанция, некоторая сила, обладающая и субъектными и объектными сторонами. В определенный момент она может выступать как объектная реальность, например: просто грянул мороз. А в какой-то момент — в виде тонкой, почти индивидуализированной, антропоморфной, ангеломорфной или зооморфной фигуры, вступающей в сложнейшие философские споры, подсказывающей художнику, писателю, политическому деятелю, что им делать в тот или иной момент. И тем не менее, такой холистский сатана никогда не является строго природным или строго индивидуализированным. Присутствует и то и то. В холистском мире (основанном на метаморфозах) все объективное может легко перейти в субъективное, и наоборот. Например, нимфы, сатиры, духи гор, эльфы, гномы, наши лешие, водяные, банные… В некотором смысле, каждый из них — «малый сатана», некоторая субъективация объективно присутствующих элементов, способная выступать в зооморфном или антропоморфном виде.

Это не выдумка, как говорят материалисты, наблюдатели за явлениями, не способные их объяснить. У нимф и сатиров — собственная онтология, собственная экзистенциальная подоплека. Они живы. Может быть, еще более живы, чем те же камни, источники, горы, но их бытие располагается в промежуточной сфере. И в зависимости от способа нашего контакта с этими реальностями, мы можем воспринимать либо просто тупой камень, либо —

Философия традиционализма

если будем внимательны и к самим себе, и к внутренним мирам окружающих предметов — можем различить странные, «дымчатые» черты сущностей, которые при определенных обстоятельствах могут быть субъективированы.

На самом деле, нет такого места, такого предмета, который бы такой сущности не имел. Евгений Всеволодович Головин говорил, что, с точки зрения герметической традиции, не существует мертвых вещей, мертвых металлов, чисто материальных объектов. Все объекты наделены тонкой субтильной пневмой.

Попробуем проиллюстрировать холистское отношение к демоническому началу, к сатане, на примере представления индуистской традиции об асурах. Асуры — это демоны из индуистского пантеона. Им приписываются землетрясения, голод, мор и прочие отрицательные явления. Они только и делают, что пытаются досадить богам (более возвышенным сущностям) и людям, поскольку те вечно крутятся у них под ногами. Но основная их задача все-таки — противостояние мироустройству, созданному позитивными богами. И несмотря на все, эти, казалось бы, вполне «сатанинские» сущности, в индуизме почитаются едва ли не наравне с дэвами (светлыми божествами).

«Асурами» можно назвать, нижнюю половину сакрального круга, «дэвами» — верхнюю. Оппозиция между асурами и дэвами в холистском ансамбле приобретает характер гармонического взаимодополнения. Но это не снимает динамику противостояния дэвов и асуров, тьмы и света. Боги и демоны действительно ведут между собой нескончаемую борьбу. Но содержание этой борьбы бесконечно далеко от современных религиозно-моралисти- ческих моделей. Эта борьба — ритм вселенной. Между полюсами происходит взаимный обмен тончайшими энергиями: дэвы обогащают асуров своей войной с ними, асуры своим противостоянием обогащают дэвов. Происходит субтильная циркуляция тончайших сакральных энергий, которые, пронизывая наше бытие, наполняют его духовным измерением.

Сатана

Шива-разрушитель

Самая яркая фигура в индуистской традиции, больше всего напоминающая «нашего» сатану — Шива. Это классический бог-разрушитель, бог, который покровительствует болотам, кладбищам, воронам, трупам, оргиям, пьянству, нарушению всевозможных запретов, пожиранию каких-то отвратительных субстанций, ночевкам в запрещенных местах. Появись подобный персонаж в рамках религии, его безусловно заклеймили бы чудовищным позором. Мало бы не показалось. В конечном счете, Шива гораздо более буйное и страшное существо, нежели наш «маломощный» сатана. Шива не просто вредит. Он выступает в индуизме в качестве одного из очень высоких принципов, одного из ликов Абсолюта.

Âконечном итоге, он вообще уничтожает вселенную,

èбесстрастно радуется этому. Ни больше, ни меньше. При-

чем Шива не получает за это никакого наказания (поскольку действует в согласии с дхармой, сакральной судьбой). Он покровительствует и темным сторонам природы: напускает дожди, нашествия иноплеменников и т.д. Тем не менее, индуистская традиция показывает нам Шиву как идеальное существо, покровителя и бога высшей касты жрецов (брахманов), наиболее возвышенный, наиболее чистый духовный принцип. Почему?

Это обусловлено очень интересным балансом между двумя типами иерархии. Существует иерархия имманентная (свет, гармония, позитив), но существует еще запредельный, высший принцип, бесконечно превосходящий все имманентное. Он отбрасывает тень своего величия, своего абсолютного превосходства на наш мир и, тем самым создает некую контриерархию. В этом случае, все темные силы, по сравнению с носителями имманентной гармонии, неожиданно оказываются в более предпочтительном положении. Разрушение становится высшим созиданием, поскольку это созидание не временного, а веч- ного. Смерть оказывается новым рождением, аскетические практики, нарушения имманентных запретов обнаруживаются как исполнение высшей воли, трансцендентных

Философия традиционализма

законов. Таким образом, мы вступаем в некую новую трансцендентную реальность, где позиции перевернуты, где существует обратное представление о добре и зле, о верхе и низе. Причем все это очень глубоко метафизически обосновано.

Помните, как погиб индуистский бог желания — Кама? Когда Шива пребывал в сакральном соитии со своей супругой Парвати, бог сентиментальности, теплой (вполне имманентной) любви Кама решил пронзить его сердце желанием. «Хорошо бы, — подумал Кама, — чтобы Шива осуществлял этот акт не просто как аскет и тантрист, сосредоточившись на чем-то своем, глубоко личном, реализуя при этом свои, не имеющие никакого отношения ни к Парвати, ни, вообще, к этому миру проекты, а по-челове- чески». И вот Кама решил поразить сердце Шивы тонким лучом имманентного вкуса. Все бы ничего, но Шива приоткрыл свой третий глаз, который он открывает (чтобы испепелить Вселенную) только один раз — в момент конца света. И Кама был стерт с лица мира. От этого легкомысленного бога в индуизме с тех пор не осталось и следа. Никто отныне больше не мешал шиваистам заниматься своими специфическими прохладными («фантомасными») духовными реализациями...

Страшный Шива, борясь с имманентным строем, борется с Майей — с иллюзией. Не с самой реальностью, а с ее имитацией. И это не просто «смягчающие вину обстоятельства». Разрушительная функция Шивы является не только оправданной, он сам выступает как полноценный духовный, подлинно созидательный принцип перед лицом имманентной реальности. Реальности, которая погружается в Майю и считает, что кроме нее ничего нет. Это и есть самая ужасная из иллюзий. В вишнуизме (положительной индуистской традиции, которая акцентирует имманентную составляющую) Шива рассматривается почти как сатана. В «Махабхарате» Шива выступает как подстрекатель всех катастрофических, аморальных поступков, как низший дух. Многие пассажи «Махабхараты» показывают Шиву, вообще, не как духовный принцип, а как почти плотско-душевного демона, ответственного за вся-

Сатана

ческие безобразия (например, за восстание Кауравов на Пандавов).

Сам Вишну — ярко выраженный имманентный принцип. Однако (и это самое интересное) индуистская цивилизация позволяет и вишнуистам и шиваистам, испытывая в отношении богов друг друга крайнюю антипатию, сосуществовать в едином ансамбле. Никто никого не преследует, не судит. Никто не обвиняет шиваистов в «сатанизме». Стоя на противоположных метафизических позициях, все спокойно соседствуют. Пример истинного холизма, образцовой сакральности.

Однако и это еще не все. Для того, чтобы представить себе полноценную и изначальную сакральность, понять сам язык Традиции, нужно совершить еще одну операцию: представить себе инстанцию, которая предшествует разделению Абсолюта на Шиву и Вишну — на имманентное

èтрансцендентное. Изначальная Традиция вообще не знает дуальных моделей. Все дуальности (и трансцендентное,

èимманентное, и свет, и тьма) одновременно пропитывают друг друга в едином комплексе. Это, конечно, очень

сложно себе представить. Это сам полюс.

Кто-то борется с кем-то…

Теперь вернемся к кельтскому кресту. В данный момент нас интересует сектор между Западом и Югом. В большинстве традиционных мифов он описывается, как спуск солнечного героя в ад, борьбу со змеем, победу и рождение нового мира. Некая «вишнуистская» конструкция, нечто «хорошее», солнечное, лежащее на Севере, спускается вниз, к «плохому», к темному, к змею. Змей препятствует герою, змея необходимо победить. Наступает Великий Юл, великое солнцестояние, рождение нового героя (вариант: герой спасает солнце), все начинается заново. Этот сюжет является схемой огромного количества мифов. Миф о Дионисе, о воскресающих богах, о периодическом обновлении вселенной. Например, день всех святых — крайне западная точка, спуск солнца в ад.

Вообще, и современные, и древнейшие архаические

Философия традиционализма

мифы, самого примитивного, архаического формата оперируют с этими моделями. Причем «развитость» богословской терминологии той или иной традиции никоим образом не свидетельствует о ее возвышенности. Абориген, манипулирующий палочками или кусочками кварца, выражает те же самые сакральные истины, что и сложнейшая суфийская или христианская богословская догматика. Смысл, парадигма — одни. Усложнение не является подтверждением глубины или истинности...

Так вот, если мы взглянем на миф о герое и змее с вишнуистской точки зрения, мы увидим следующее: свет спустился во тьму, бился с драконом, победил его и вновь воссиял.

У шиваистов все иначе: дракон решил напасть на этот кончающийся свет, он, видимо, проникся ницшеанским: «Подтолкни, что падает». Солнце стало клониться к Западу. «Ну и черт с ним, — подумал гигантский живущий во тьме змей, — я дам новое солнце, а это съем. Это солнце свое отслужило, ему пора на покой, я его заберу в свои темные сферы, и из тайной моей природы, из тайной трансцендентной ночи или верхней тьмы появится новое солнце, непорочное, незапятнанное авантюрами, скольжением вверх-вниз, свеженькое, настоящее». Змей спокойно проглатывает своего противника, потому что тот и так «на ладан дышит». Если бы солнце «не дышало на ладан», оно бы застыло в зените («вечный полдень», в терминологии Ницше) и находилось бы там всегда. Если оно пошло вниз, значит у него тлен внутри... Головин сказал однажды страшную фразу: «Кто умер, тот никогда не жил…» Ценно только то, что не может умереть, что имеет бытие внутри себя, и, в данном случае, шиваистская трактовка этого мифа может оказаться (как это ни парадоксально) гораздо более духовной и позитивной.

Однако возможна и третья (не вишнуистская и не шиваитская) интерпретация осенне-зимнего мифа о герое и змее. Да, есть драма, есть факт спуска, факт соприкосновения ночи и дня, вселенского холода и вселенского огня. Но в этой драме холистское мировоззрение вообще не выносит никакого морального приговора, оно

Сатана

утверждает следующее: кто-то борется с кем-то, активно, страшно, от этого трепещут все мировые струны, но кто и с кем — не очень понятно, или, по крайней мере, человек Традиции как бы застывает перед серьезностью этой драмы и не спешит с выводами и оценками.

В романе «Шатуны» Юрия Витальевича Мамлеева, нашего классика, одна фраза в свое время поразила мое воображение: «Федор роет ход к Фомичевым»(7). Кажется, что это краткое резюме метафизики. Кто-то роет ход кудато, кто-то дерется с кем-то. Динамика колоссальная при полной неопределенности. Сам ход — где-то под землей, невидимый. Федор — странный вопросительный человек. Фомичевы — еще более загадочная семейка. Получается удивительно насыщенная статическая динамика, колоссальное напряжение всех сил и никакой определенности. Жизнь налицо, бытие налицо, тема налицо, морали и формального смысла, сюжета, логики – нет и в помине.

Размышляя о своем посвящении, маг Алистер Кроули написал следующее: «В ту ночь, целых восемь часов Бог и Сатана бились между собой за обладание моим сердцем. Бог, естественно, победил. Лишь много позже в меня стали закрадываться сомнения: а на самом ли деле победившим был Бог?». Вполне холистское сомнение.

Бог должен был победить, потому что Он сильнее. Но так ли это?

Здесь важно не утверждение Кроули, а его сомнение. Парадокс всегда ближе к холистской истине, к живому отношению к бытию, нежели засушенные моральные схемы.

Итак, для того, чтобы понять функцию сатаны в холистском ансамбле, мы должны постараться помыслить не- что одновременно черное и белое. В мире, где все — «персона» (маска), такой подход логичен и естественен.

Наиболее распространенным символом точки Юга, точки зимнего солнцестояния, точки великой полуночи, является сочетание белого и черного, смены одного на другое. Этот древнейший, изначальный символизм можно обнаружить на тамплиерском знамени, в костюме Арлекино, на масонском кафеле в ателье, в шахматной доске и,

Философия традиционализма

кстати, на коре обыкновенной русской березы, символа Родины. Черно-белое — знак великого солнцестояния. Помыслить себе его надо не просто как чередование и не как взаимоисключение, но одновременно. Это так трудно, что почти невозможно. Для этого надо впасть в своего рода искусственно спровоцированную олигофрению. Представьте, что кто-то внезапно ударил вас поленом по голове. Искры, которые посыпятся у вас из глаз, какого цвета они будут: черного или белого? Трудно сказать.

Но сама травматичность опыта — это единственный гарант подлинности ответа... Они будут черно-белого цвета. Ведь в таком жестком инициатическом акте сразу возникает все одновременно: и жизнь, и смерть, и узнавание, и ужас, и боль. Все сливается в единое нерасчлененное некое «всечувство». Оно, вообще, характерно для любого инициатического события. И не имеет никакого морального объяснения.

Место сатаны в религиозных учениях

Религия (как усеченная, избирательная сакральность) выделяет определенные элементы холистского ансамбля, придает им индивидуализированный характер и фиксирует их. Раз и навсегда. Никакие метаморфозы здесь отныне невозможны. Между сакральным холистским кругом и религиями в собственном смысле слова есть сущностная разница. Эта разница не в содержании, не в «контенте». Контент в обоих случаях весьма схож, так как проистекает из общей холистской матрицы.

Но в случае чистого холизма мы имеем дело с игровым отношением к бытию, где все — лишь маска, а метаморфозы не только возможны, но и, в некотором смысле, обязательны. В случае же религии возникает тяжесть, фиксированность, появляются «юридическое лицо», индивидуальная личная ответственность, строгая моральная оценка того или иного шага, того или иного персонажа, того или иного действия. И фигура сатаны здесь становится чистым отрицанием, индивидуализированным негативом.

Сатана

Определенные негативные, нижние, «левые», упадни- ческие аспекты бытия, присутствующие в любом цикле, связанные с вечером, осенью, смертью, старением, ветшанием ипостасизируются в индивидуальную сущность, на которую отныне валят все грехи. Кстати, ранние христиане не смотрели на сатану столь жестоко. Христианство изначально было именно Традицией, инициатической Традицией. Лишь позже, когда пошел процесс оформления христианства в религию, ситуация резко изменилась. Очень показателен в этом отношении пример великого христианского богослова Оригена (III век). В числе про- чего (например, первых набросков троического догмати- ческого богословия) ему принадлежит теория «апокатастасиса», смысл которой можно свести к следующему: в конце времен дьявол тоже будет прощен и вместе с падшими духами вернется на прежнее место. Раз божественное бытие всеобъемлюще, оно не может допустить вне себя существования дополнительных инстанций, которые избежали бы финальной реинтеграции. (Напомню: Ориген не был замаскированным неоплатоником, в большинстве догматических вопросов – в том числе в вопросе о креационизме — он вполне православный автор). Некоторое время Церковь не видела в подобных взглядах ни- чего предосудительного. Но христианство (по ряду объективных причин) все больше и больше становилось религией. И в один прекрасный момент богословские мнения Оригена (на пятом вселенском соборе) были признаны еретическими. Ориген допускал для сатаны возможность эсхатологической метаморфозы, то есть, относился к нему по-холистски, а не религиозно.

Однако холистская линия в христианстве (особенно в Православии) никогда до конца не прерывалась. Многие сравнительно поздние апокрифы (в том числе и русские) содержат отчетливо холистские элементы. В «Хождении Богородицы по мукам» (XII век), например, Богородица уговаривает Христа простить самых страшных грешников (но не еретиков, т.е. не «папежников»). Это тоже элемент холизма — каждая тварь, даже самая страшная, должна иметь надежду на спасение...

Философия традиционализма

В строгой религиозной доктрине межвидовые метаморфозы невозможны. Здесь дьявол индивидуализирован и антропоморфичен. Если на ранних стадиях религии дьяволу еще отводится порождение бурь, эпидемий, пожаров, по мере дальнейшего разрушения сакральных связей холистского комплекса дьявол становится все более и более «человеком» и «человековедом», он гуманизируется. Он уже не отвечает за стихийные бедствия— ему поручаются исключительно люди. Он насылает нехорошие помыслы, совращает аскетов, поощряет преступников. Дьявол становится почти социальным элементом, лидером преступной группировки. По мере сведения религии к морали колоссальное унижение этого неоднозначного персонажа еще более усугубляется.

Где находится граница между тем, что мы называем религиями, и холистским ансамблем? Можно попытаться проследить это на примере православия. Православие всегда отличалась, скажем, от католицизма тем, что оно было по преимуществу традицией (= холизмом). Даже сам термин «религия» для определения вероисповедания не применялся православными до последних веков. Это очень показательно. Само отпадение католиков в IX-XI веках было ничем иным, как отделением религии от Традиции(8). А современный протестантизм (впрочем, как и современный католицизм) — это уже даже и не религия. Православие же вопреки всему отчаянно пыталось сохранить себя именно как традицию. И когда греки, во время Флорентийской унии, сделали шаг в сторону Запада (то есть религии), их русские единоверцы остались единственным оплотом православной традиции, то есть, христианской веры в холистском понимании.

Конечно, вырождение западного христианства (как религии) произошло не сразу. Еще в Средневековье в Европе сохранялись элементы подлинного холизма (вопреки стремлению клерикалов очиститься от них). Рене Генон показал, что окончательная десакрализация Запада совпала с прекращением средневековых карнавалов, сатурналий, шутовских процессов и ослиных месс (когда дурак, наряженный Папой, въезжал в Собор на осле) и дру-

Сатана

гих экстравагантных ритуалов. Генон утверждал, что пока Церковь контролировала «темную сторону» европейской души, негативные энергии нейтрализовывались. Но как только религиозные ортодоксы добились своего и карнавалы прекратились, повсюду развились колдовские культы, зародыши будущего автономного «сатанизма».

Нечто подобное случилось и на Руси в XVII веке. Создание морализаторского Боголюбческого кружка и гонения на скоморохов были первым аккордом грандиозной и трагической десакрализации, в дальнейшем вылившейся в раскол. При этом показательны именно гонения на скоморохов – носителей нерелигиозной сакральности. Начали с них (при одобрении, кстати, участника этого кружка св. Аввакума Петрова), кончили геноцидом русских традиционалистов-староверов. Раскол для русской истории есть точка перехода от Традиции к религии, от сакральной традиции к религиозной редуцированной форме. Именно эту редуцированную форму Православия, от которой отсечено сакральное, староверы и называют уни- чижительно «никонианством».

Аналогичный зазор между сакральностью и религиозностью можно обнаружить и в исламе. Наиболее религиозными элементами ислама являются крайние формы суннизма, а наименее религиозными — шиизм и суфийские школы (их доктрины допускают возможность самых неожиданных метаморфоз).

В рамках иудаизма существует аналогичное деление: есть чистая, «раввинистическая», версия иудаизма, а есть каббалисты, хасиды, и совсем экстравагантные секты, вроде саббатаистов — все они по ряду существенных признаков предельно близки к холистскому ансамблю...

Сатана в религиозном контексте — это персонификация чистого отрицания, «абсолютный враг». Все, что есть внутренний и внешний враг по отношению к данной конкретной религиозной схеме, и является сатаной или, по крайней мере, находится под его знаком. Соответственно, другие религии по отношению к данной находятся под покровительством сатаны, равно как и внутренние отклонения от заданных рационально-этических правил. Если

Философия традиционализма

идти дальше, то мы придем к чистой конвенции – онтология сатаны постепенно просто потеряет смысл. Если последовательный христианин обзывает «сатаной» (или «слугами сатаны») всех мусульман, всех индусов, всех иудеев, то представление о сатане выхолащивается, и никакого сатаны уже нет, он становится абстракцией. По любому поводу можно сказать: «черт меня дернул» или «бес попутал». Ясно, что в такой вульгарной модели столь серьезная фигура растворяется и становится просто пустым звуком.

Теперь давайте вернемся к холистской модели. Единственным негативным, поистине сатанинским явлением, с точки зрения холистского ансамбля, будет процесс движения от языка Традиции к его альтернативе — языку современности. Религия, как мы уже выяснили, занимает промежуточное положение. Таким образом, в самом строго религиозном подходе к реальности, в избирательной сакральности мы сталкиваемся с подлинным духом дьявола, с истинным сатаной.

Проблема предшествования

Сатану часто называют «первым из творений». В иудаизме сатана — это ангел, который был сотворен раньше всех остальных бесплотных существ. Поэтому, кстати, у Данте ад — древнейшее из творений. Интересно, в чем же причина его падения?

Начну издалека. Представьте, что между Творцом и творением непреодолимая бездна, никакие метаморфозы невозможны, все позиции в мире зафиксированы. Творение неспособно превратиться в Творца, а Творец неспособен превратиться в творение полностью. Такой, противоположный «манифестационизму» (от латинского «manifestare» — проявление) подход называется «креационизмом». Это и есть основа религиозного мировоззрения. Здесь, конечно, божественное начало не отвергается, как, например, в языке современности, но оно радикально и бесповоротно трансцендентализируется, порождая огромное количество суровых и необратимых

Сатана

последствий. Раз тварь отделена от Творца, она свободна. Но это весьма специфическая свобода.

В индуистской (холистской) концепции свобода бытия связана со свободой Бога (который не отделен от существа), то есть свобода существа и свобода Бога — это одно и то же. Проблемы жесткого выбора не существует, существует, скорее, проблема углубления. То хорошо, что ближе к центру, а не то, что лучше себя ведет. Если ведет себя «плохо», но при этом все равно приближается к центру — «путь левой руки»(9).

В религиозных же концепциях вопрос о свободе ставится весьма жестко. Все подвергается строгой моральной оценке. Каждый должен отвечать за свои поступки. Считается, что сатана первым получил свободу и тут же воспользовался ею не так, как надо. А может быть, он просто ошибся? Сделал неправильную ставку? Как в рулетке...

(Я писал об этом в «Метафизике Благой Вести»(10).) Это очень сложная тема, здесь все далеко не так примитивно, как это представляют себе авторы разного рода катехизисов.

С точки зрения (адекватно понятого) креационизма, творение — это фундаментальная драма. Может быть, яснее всех драматизм, заложенный в факте творения, катастрофичность религиозного мировосприятия осознали некоторые иудейские каббалисты (в частности, школа Исаака Лурии). Они разработали концепцию «цимцум»(11). Смысл ее сводится к тому, что Бог творит не изливаясь, не расширяясь, а наоборот — сужаясь. Творение осуществляется не через созидание, а через самосокрытие, Он стягивается к своему тайному центру, скрывает себя. А то пространство, которое освобождается, по мере ускользания Бога внутрь него самого создает то напряжение, из которого рождается бытие. Таким образом, в основе бытия лежит катастрофа.

Эта первокатастрофа порождает серию других катастроф (концепция «разбитых ваз»). Отсюда и разрушение иерусалимского Храма и рассеяние еврейского народа и, вообще, все беды.

Можно предположить, что сатана первым (задолго до