Дугин Философия традиционализма

Философия традиционализма

вище. Отсюда тематика, часто встречающаяся, например, у Лавкрафта, когда человек вдруг обнаруживает в себе чу- довище, монстра. То есть, он думает, что он — обычный, а, на самом деле, он — тяжелый маньяк, монстр или просто некое существо — alien – инопланетянин, рыба, красноглазый обитатель колодцев, «чужой», замурованный в людское сообщество. Отсюда негарантированная, рискованная сторона того учения, о котором я говорю. Нерискованная мудрость заканчивается формулой Давыда — «мой голем, Твои глаза видели его». Это вершина мудрости, а царь Давыд — это крупнейший, высший мудрец. Умнее этого ничего невозможно сказать. Все остальное будет в лучшем случае таким же, а скорее всего — глупее, чем «мой голем, Твои глаза видели его».

Преодоление големичности — это страшно и рискованно, это необеспеченный волевой бросок и попытка родить и создать нечто, что было бы спонтанным и подлинно живым. Вы можете себе представить, насколько это неопределенная и рискованная задача? Но тем не менее, это очень интересная и перманентная линия человеческой истории, которая объясняет очень многое. Например, гераклитовский образ «играющего младенца» (реактуализированный Ницше) или «crowned and conquering child». Этот образ маленького существа, противоестественным образом зачатого, некоего духовного творения, которое одновременно несет в себе очень зловещие черты, потому что речь идет о существовании, которое автоматные люди, люди-куклы, просто представить себе не могут.

Между аппаратным существованием и существованием спонтанным лежит непроходимая бездна, бездна смерти, или еще одна грань, которая более страшна, чем смерть. Ведь можно умереть и дальше продолжать все то же самое, так ничего и не заметив… Есть своего рода «art moriendi», «искусство смерти», которое позволяет челове- ческому существу умереть и не пробудиться. Считается, что непробудившемуся потом будет не очень хорошо, но в индуизме и буддизме утверждается, что есть особые типы людей, которые миллиардами лет живут и умирают, потом снова живут и умирают, не пробуждаясь, болтаются беско-

Приложения

нечно по «коридорам власти», переминаются с ноги на ногу в бескрайней загоризонтной очереди, не ведущей никуда...

Поэтому перспектива гомункулуса — на сей раз гомункулуса духовного, гомункулуса второй категории —

объясняет феномен революции.

В принципе, тематика революции, предельного, сверхдогматического радикализма, не вписывается в саму логику аппаратной игры. В этом моменте, моменте революции, миге переворота, миге восстания заканчивают свое действие все обычные аппараты, обычные манекены, и их психология, их феноменология останавливаются.

Французский либерал, Жан Бертран Фай, с которым я, кстати, недавно встречался на научной конференции в Ливии, написал в 1978 году любопытное эссе. Он предложил политологическую аллегорию, выглядящую как дуга, два конца которой представляют правых и левых, и между ними, как между электродами, происходит обмен свободными разрядами. Элементы сконструированной таким образом политической системы просто обмениваются случайными хаотическими тенденциями. Я предложил ему представить что будет, если эта дуга замкнется, и мы согласились, что там ударило бы так, что все разлетелось бы. Это «короткое замыкание».

Мир големов, вселенная големов, телевизор големов, внутренние подразделения големов, их времяпрепровождение — дни рождения, телефоны, увлечения — все это никакими путями, никогда не приведет к духовному рождению, ни к сущностным переменам к лучшему, ни к решению какой бы то ни было проблемы. Все проблемы у мира — это проблемы театра Карабаса-Барабаса. В принципе, тематика пробуждения, тематика нового рождения, тематика духовного гомункула как альтернативы этой мертвой системе не вписана в эту систему, поэтому она не имеет здесь никакого места, вообще не принадлежит этому циклу. Она не принадлежит голему, она принадлежит тем глазам, которые видели его, т.е. взгляду «оттуда». В этом смысле второе рождение — это невозможное действие.

Тематика гомункула связана с еще одной алхимичес-

Философия традиционализма

кой, герметической линией, которая называется «палингенезис», «рождение в противоположную сторону».

Кстати, «Палингениус» — это был инициатический псевдоним раннего Генона.

Что такое «палингенезис»? Это описание практики, когда берется роза, сжигается, потом из пепла восстанавливается. Как это делается – определенный секрет. Что это такое? Это как раз способность воспроизводить, рождать формы путем вроде бы естественным, но на самом деле обратным, потому что обычная роза рождается из семени, из ростка, растет, потом уничтожается, и пепел есть последнее слово розы. Такова логика голема-розы. Истинная же роза, чье существование и, соответственно, палингенезис оспаривают некоторые скептики, рождается не из семени, а из пепла, из факта смерти. Она рождается не из хорошего, унавоженного грунта, а из самой себя, из того, что роза должна быть, несмотря на то, что нет ни грунта, ни семени, а есть только пепел.

Мы затронули антропологическую, магоинициати- ческую (и даже политическую) проблемы. Я вижу в этих трех уровнях совершенно одну и ту же модель, которая соединяет сразу три действия: метафизическое (осмысление мира и нашего собственного участия, качества, статуса в нем, его истории), магическое (наше магическое преображение, то как мы пытаемся изменить себя — улучшить или ухудшить), политическое (в которое проецируется все два вышеназванных). Есть очень жесткая, брюзжащая, надоедливая тенденция — разделять это все: мол, пусть философы сидят в кабинете, колдуны колдуют или жрецы совершают жертвоприношения, а политики занимаются политическим делом, не надо этого всего мешать. То есть, с одной стороны — интеллигентик с книжкой, с другой — шизик с летающими тарелками, и с третьей стороны — упитанный партийный функционер.

Мне очень многие говорят (пишут целые трактаты на тему), зачем смешивать политику и метафизику. Я полагаю, что темы, которые мы затрагиваем, не являются ни только лишь метафизическими, ни только лишь индивидуаль-

Приложения

ными, ни только лишь мистическими, ни только лишь политическими. Я с трудом могу себе представить шамана, который полностью принимает либеральный или советский строй: представление, что можно жить во внешнем мире и полностью изолировать от него внутренний мир, ведет к расщеплению сознания и таким образом оба мира становятся фиктивными.

Пока минимально количество душ, которые могли бы сказать словами Давыда «мой голем, Твои глаза видели его», пока второе рождение критической массы существ не осуществлено, всякая условная эрзац-политика будет в цивилизационном плане для страны бесплодна и являться исключительно механическим занятием.

Попытки воздействовать косвенно на среду, на историю, на людей, создавать упрощенные варианты идеологии, духовного учения, на мой взгляд, хороши только тогда, когда обеспечен внутренний пласт, внутренний круг, когда переход, революционный бросок от кукольного существования (предварительно осознанного) сделан. А этот бросок страшен.

Часто говорят, что преодоление данности — благое намерение, которым известно куда дорога вымощена, и я, на самом-то деле, думаю, что вариант, когда ничего хорошего не получается, может быть. Но угроза превратиться в монстра не отменяет императива преодоления голема, напротив, именно ответственность, взятая за возможное превращение в монстра, т.е. ясное осознание возможности темного исхода всей ситуации и отличает существо, которое действительно не выносит механичности, от того существа, которое прикидывается и просто пытается сделать свое големичное существование более веселым и терпким.

Многие думали, когда слышали название сегодняшней лекции, что я буду ругать овцу Долли, которая из колбы. «Угроза овцы Долли». Нет, на самом деле я хочу закончить тем, что угроза гомункула — это угроза именно пробуждения к истинной реальности.

Угроза гомункула — это наша угроза, угроза нам и угроза нас.